Девушка с синими гортензиями

– Нет ничего проще, – усмехнулся Невер. Открыл было рот, чтобы ответить, но увидел раздраженное лицо Видаля и коварно улыбнулся. Затем пододвинул к себе листок бумаги, на котором быстро написал только одно слово.

– Прошу, – сказал он, указывая глазами на деньги.

Амалия отдала старику купюру и взяла листок.

– Это мне ничего не дает, – проворчала она, прочитав написанное. – Здесь нет фамилии.

– В письме и было только имя, – отозвался Невер. – Мадемуазель Лантельм не успела написать адрес и фамилию на конверте.

Старый драматург спрятал деньги и развалился на стуле, почесывая кота за ухом.

– Что собой представлял этот человек? – спросила Амалия.

– Это уже другой вопрос, – заметил Невер, тонко улыбаясь.

– Оставьте, вы же знаете, что все равно получите свои деньги, – перебила его баронесса. – Так кто он такой?

– Разносчик цветов, – безмятежно ответил старик. – Он был на ее похоронах.

– То есть?

– Когда хоронили Жинетту, – пояснил Невер, – Рейнольдс не хотел шумихи. Только самые близкие люди знали о том, когда и где пройдет отпевание. Он сам заказал цветы. Там были еще венок от театра «Ренессанс», в котором она работала, и два анонимных венка. Один из них и принес в дом этот малый. Он после сопровождал гроб до кладбища и присутствовал при том, как его опускали в склеп. Стоял, словно заиндевевший, ни на кого не глядя. Все плакали или делали вид, что плакали. А он – нет.

– Погодите, погодите… – заворчал Видаль. – А что, Рейнольдс его не узнал?

– Конечно, узнал, – проговорил Невер, наслаждаясь каждым словом. – Рейнольдс его ненавидел. Что бы он ни делал, Жинетта все равно бегала к его сопернику, и Жозеф никак не мог на это повлиять. Как-то раз он даже нанял людей, чтобы они избили ее любовника. Зря, потому что тот был малый не промах и сам избил напавших до полусмерти. Никогда не забуду выражение лица Жозефа, когда они встретились. Рейнольдс только что положил в гроб драгоценности, которые Жинетта так любила, и вышел. И тут же, на лестнице, нос к носу столкнулся со своим врагом, который нес венок.

– Как тот выглядел? – спросила Амалия. – Я имею в виду любовника актрисы.

– Да обыкновенно, – пожал плечами старик. – Высокий малый, не красавец и не урод. Рассказать вам, что было дальше? Он посмотрел Рейнольдсу в глаза, и Жозеф не стал отводить взгляд. Так они и ели друг друга глазами несколько секунд. А потом разносчик негромко сказал что-то насчет венка, мол, он его принес и должен положить возле гроба. Я, честно говоря, не ожидал такого от Рейнольдса, но он повернулся к прислуге и велел проводить разносчика. Конечно, Жозеф мог его выставить из своего дома, и даже без особого скандала, однако, наоборот, дал своему сопернику возможность ее увидеть в последний раз и проститься с ней.

– Интересно… – задумчиво сказала Амалия. – По крайней мере, этот эпизод представляет Рейнольдса с неожиданной стороны. Скажите, мсье Невер, а что вы думаете по поводу гибели Жинетты? Все-таки вы были тогда на яхте.

Старик, ничего не отвечая, стал рассматривать потолок. Амалия, не удержавшись от улыбки, вытащила из сумки еще 400 франков и протянула ему.

– С вами очень приятно иметь дело, – обронил бывший драматург, осторожно снимая с колен кота. – По крайней мере, я уверен, что мой Маркиз в ближайшее время не умрет с голоду… – Невер подошел к столу и стал рыться в ящиках.

– Что вы ищете? – спросил заинтригованный Видаль.

– Дневник, – хладнокровно ответил старик. – Я же писатель, а писатели нередко ведут дневники. И когда Рейнольдс пригласил меня на «Любимую», я тоже вел дневник. Не каждый день, каюсь, но…

Хозяин извлек из ящика толстую тетрадь и открыл ее.

– Хм… Ну да, вот. 1911 год. Прошу, сударыня. Можете смело начать со второго июля, раньше нет ровным счетом ничего для вас интересного.

Он вернулся на свое место и снова как ни в чем не бывало стал гладить кота. «Вот ведь негодяй!» – подумал Видаль, усмехаясь. Но журналист тут же представил, каково жить старику на верхнем этаже в этой нищете, и согнал с лица усмешку. «В сущности, мы платим ему деньгами Дюперрона, а тот уж точно не обеднеет, даже если старику перепадет не пятьсот франков, а пять тысяч. Все справедливо, в конце концов».

– У вас тут много сокращений, – заметила Амалия, переворачивая страницы. – Инициал «Р.» означает Рейнольдса?

– Да. Л. – Лантельм, Б. – Буайе. Ева там по имени, как и Шарль. Эттингер по фамилии.

– Скажите, какое впечатление они на вас произвели?

– А почему вы спрашиваете у меня об этом?

– Потому что вы писатель и привыкли анализировать характеры людей. Вы ведь пришли к каким-то выводам относительно каждого из них?

– Вы мне льстите, – пробормотал Невер, пристально глядя на посетительницу. – Чертовски тонко льстите, сударыня, и мне остается только надеяться, что я сумею оправдать ваши ожидания. Итак, Жозеф Рейнольдс… – Старик на мгновение задумался. – Есть, знаете ли, такая порода людей, которых я называю «нужные негодяи». Мерзавец, но свой в доску. Может даже сделать вам одолжение, если вы не станете слишком громко возмущаться его методами вообще. Всех знает, всюду вхож… Что еще? Адски работоспособен, склонен к амурным похождениям, не блещет хорошими манерами. Но если держит вас за горло, то пощады не жди. Наживать врагов было для него его любимым занятием, потому что людей он презирал, вообще и в частности. Как вам такой портрет?

– Недурно. А теперь опишите нам Женевьеву Лантельм, – попросил Видаль.

Невер вздохнул, его глаза затуманились.

– Очаровательная женщина, и этим все сказано. Неглупа и не лишена таланта. Обожала все блестящее, будь то украшения, шляпки или одежда. Завсегдатаи театров прозвали ее маленькой королевой, потому что она была невысокого роста. На многих людей Жинетта производила впечатление беззаботного парижского воробышка – они были уверены, что у нее легкая жизнь. Но я бы так не сказал. Ей пришлось заплатить за все, и судьба потребовала с нее непомерную цену.

– А что вы скажете о Еве Ларжильер?

– Актрисе не хватало тонкости. Она все и всегда предпочитала брать с наскоку. И неправильно повела себя с Шарлем, совершенно восстановив его против себя.

– А Шарль? Что вы думали о нем?

– Унылое, заурядное существо, если не считать его внешности. Природа в очередной раз решила пошутить.

– Ролан Буайе?

– Хороший человек, но невыносимый. Уверен, вам такие встречались. Вы ничего не можете поставить им в вину, но они вас раздражают, и все.

– Капитан Обри?

– Его звали Обри? – Невер пожал плечами. – Да, капитан на яхте присутствовал, но я совершенно его не запомнил.

– Леопольд Эттингер?

– О-о, тут все довольно сложно. Есть люди, которые больше всего на свете любят искусство, но оно не отвечает им взаимностью. Эттингер как раз из таких мучеников. Леопольд, в общем-то, неплохой человек, но ему не хватило ума понять, что он не создан для живописи. Впрочем, кто я такой, чтобы… – Старик умолк и махнул рукой.

– Жюли Прео?

– Крестьяночка. Маленькая, кругленькая, курносая. Пыталась стать актрисой, но ее хватило только на то, чтобы сделаться костюмершей. Старалась подражать в одежде Лантельм, но всегда выглядела смехотворно. Что-то в ней было такое, что позволяло окружающим считать ее недотепой, а она даже не обижалась. И чем все кончилось? Женщина ничем не блистала, не шла по головам – и хоп! – в один прекрасный момент вышла замуж за будущего графа де Сертана. Теперь кочует из замка в замок, из парижской квартиры в довилльскую, принята в свете и кутюрье наконец-то помогли ей выработать свой стиль. Думаю, она даже не узнает меня при встрече. Впрочем, я не буду на нее в обиде – ведь и сам почти не замечал ее, когда Жюли была всего лишь костюмершей.