Девушки без имени

Первые месяцы в Доме милосердия меня мучила такая тоска, что рано или поздно я оказалась бы в могиле, но Эдна вытащила меня из моих мрачных мыслей.

Наши кровати стояли рядом. Хотя я не произносила ни слова, она болтала, пока я не засыпала, и ее голос разгонял страх.

— Мы все измучены и изранены, — как-то сказала она мне почти весело. — И ты не особенная. Ходишь тут с постным лицом, как будто никто, кроме тебя, трудностей не видел. Не пробовала на других посмотреть? Нам всем здесь тяжело пришлось. — Лежа на освещенной лунным светом подушке в окружении своих темных волос, она казалась красивой. — Расскажи, что с тобой было. Что толку скрывать? Когда начинаешь говорить вслух, понимаешь, что все не так и плохо. У тебя в голове обычно все намного хуже. Что бы ты ни натворила, это не твоя вина. Никто из нас не виноват. Мы — отбросы, поэтому сражаемся за каждый глоток воздуха. Давай выкладывай все. Я закрою рот и стану слушать.

Я сочинила историю, в которую Эдна могла бы поверить: о дядюшке, воспользовавшемся ситуацией. Она много раз говорила, что все наши беды — от мужчин. Она была бойцом. Говорила так, будто участвовала во всех маршах за права женщин в истории. Эдна напомнила мне о той женщине, рядом с которой я шла в день похорон, и мне хотелось все время держаться ее.

Как бы ни сопротивлялась я женской дружбе, постепенно окружение женщин, готовых бороться и протестовать, придало мне сил. Я научилась понимать, что наша сила в единстве. И я полюбила Эдну. Никого никогда я так не любила, как ее.

Побег придумала она. Я пыталась ее остановить.

— Нам всего год остался.

На самом деле я боялась того, что ждало меня снаружи.

— С меня хватит. — Эдна сплюнула через край кровати на пол дортуара. — Если мы не можем даже сбежать отсюда, как мы собираемся вместе с другими женщинами бороться за право голоса?

Я перебралась на соседнюю с ней кровать, и мы лежали в темноте и строили планы на невероятное будущее. Мы найдем знаменитую суфражистку. Она примет нас, и мы станем маршировать рядом с ней, жить ее победами, дышать уверенностью и свободой. Мне нравилась эта фантазия. Набросив на плечо широкую ленту, я стояла в толпе с тем же гордым видом, что и та женщина в похоронной процессии.

— А если нас посадят в тюрьму… — Эдна заговорила громче, и я зажала ей рот.

Она куснула меня за палец, и я подавила смешок.

Потом она зашептала:

— Все это стоит того, как я говорила. Лучше настоящая тюрьма, чем чертов монастырь с рабской работой.

Это она придумала использовать новенькую, Эффи. У Эдны было свое мнение о слабых. Она полагала, что их стоит принести в жертву тем, кто достаточно силен, чтобы менять мир.

В ту ночь, когда мы неслись вперед в темноту, подгоняемые призраком свободы, я сделала ошибку: я оглянулась. Эдна никогда не оглядывалась. «Это не мое дело», — говорила она.

Лицо Эффи было жалким, и она казалась такой беспомощной и одинокой, что чувство вины пронзило меня. Моя любовь к Эдне была подобна обоюдоострому мечу, потому что она рождала во мне удивительные чувства, от которых я раньше старалась отворачиваться: чувства стыда и жалости. Но когда Эдна взяла меня за руку, я больше не думала об Эффи — я бросилась навстречу светлому будущему.

Под холмом земля стала очень неровной, и мы цеплялись друг за друга, пытаясь добраться до ближайшего дерева. Резкий настойчивый лай напоминал мне о вое койотов, которых я слушала лунными ночами в нашей хижине. Тогда рядом со мной был отец.

Собаки затихли, и я поняла, что следует поторопиться.

— Давай быстрее! — Я подсадила Эдну на нижнюю ветку и полезла за ней.

Ее тень нависала у меня над головой. Наконец она на животе переползла с ветки на стену.

— Не могу и на дюйм сдвинуться, моя жирная задница сразу перевесит, — со смехом сказала она.

Но она не шутила. Темнота и высота стены пугали меня.

— Держись, пока я не залезу, — велела я, садясь на толстую ветку.

Ноги мои терялись в черной бездне, и я могла думать только о девушках, прыгавших с Аш-Билдинга.

— Давай руку. — Я помогла Эдне встать на колени.

Она села радом и прижалась ко мне.

— От молитв нет никакого толка, но, наверное, сейчас пора помолиться. Даже если Бог нас забыл, — предложила она.

— Бог меня никогда не слушал, только дьявол.

— Тогда помолимся дьяволу. Он единственный, кто хочет, чтобы мы обе выжили.

Я не удержалась от улыбки:

— Нас найдут, прежде чем мы успеем хотя бы понюхать свободу.

— Ну, я готова. — Она сжала мою руку.

— На счет три. Раз, два, три…

Мы соскользнули в непроглядную тьму, расцепив руки. Удивительно, сколько картин может промелькнуть в голове за считаные мгновения: разбитое лицо моей матери, нежные черные глаза Ренцо, тетка Мария на коленях, близнецы, прихорашивающиеся у зеркала.

Удар о землю вышиб из меня все эти картинки. Я еле могла дышать. Хватая ртом воздух, я умудрилась сесть. Боль медленно ползла по правой ноге.

— Эдна? — Ее тихий темный силуэт привел меня в ужас, я вспомнила об огне и падавших из окна девушках, но тут она придушенно, нервно засмеялась.

— Я упала на спину, — и по лицу потекли слезы.

— Кончай смеяться. Помоги встать, — велела я.

Теплая кровь текла по ноге, но я ее почти не замечала. Мы сделали это! Мы перебрались через стену! И мы вместе. Я чувствовала запах сосновых иголок и слышала, как шумят на ветру высокие деревья.

— Господь милостив! Мы справились. — Эдна перекатилась на бок.

Звезды мигали в небе, и она вдруг поцеловала меня, прижав мои руки к земле. Поцелуй вышел медленный и нежный, как будто у нас в распоряжении было все время мира. Я бы вечно хотела жить в той счастливой минуте. Наконец Эдна отстранилась и встала, а потом помогла встать мне.

— Ты цела? — спросила она, обнимая меня за талию.

— Ногой о камень ударилась.

— Очень больно?

— Нет, — соврала я, обхватила ее за плечо и потащила за собой бесполезную ногу. Мы ковыляли по корням и камням, а в ботинке у меня хлюпала кровь.

Время как будто остановилось. Мы прошли всего ничего, и сзади опять залаяли собаки. Меня охватил ужас. При каждом шаге нога моя горела, будто в рану втирали соль. Я снова вспомнила койотов, спокойное ясное лицо отца, освещенное луной. Он поднимал ружье и стрелял в темноту. Толку от этого не было. К утру от наших куриц оставались только перья. Папа, папа, даже ты с ними не справился!

— Тебе придется идти без меня. — Я отпустила Эдну и встала, опираясь на одну ногу. — Что толку, если нас обеих поймают.

— Я тебя не брошу, — сказала она, но по ее голосу я поняла, что бросит.

— Слабые всегда проигрывают, помнишь?

— Ты не слабая, ты просто ранена.

— Это то же самое. Беги! Скорее! Я их заболтаю на какое-то время. Если ты поторопишься, сможешь сбежать.

В темноте не было видно выражения лица Эдны, когда она заключила меня в объятия. Мне нравится думать, что на ее лице были написаны печаль и благодарность.