Девушки из Шанхая

— Не смей мне противоречить! — кричит старик, словно плюясь словами на сэйяпе.

— Я сказал, что не буду этого делать.

— Toy кэ! Чок кинь!

Я уже несколько месяцев работаю вместе с Сэмом и знаю, что он не ленив и не глуп. Старый Лу тащит сына через весь зал, натыкаясь на столы, и выталкивает его наружу. Я выхожу вслед за ними и вижу, как мой свекор толкает Сэма на землю.

— Когда я тебе приказываю, ты должен мне повиноваться! Все остальные возчики устали, а ты умеешь везти повозку.

— Нет.

— Ты мой сын и обязан меня слушаться! — умоляющим тоном говорит Старый Лу. Его лицо искажается, но на смену секундной слабости вновь приходит ярость. Когда он заговаривает, его голос подобен скрежету камней. — Я все завещал тебе.

Это не одна из тех веселых сценок с песнями и плясками, которые происходят сегодня вечером по всему Чайна-Сити. Туристы не понимают ни слова, но их притягивает и развлекает происходящее. Когда мой свекор принимается пинками гнать Сэма по улице, я вместе со всеми иду за ними. Сэм не дает ему отпора, не возмущается. Он не пытается защитить себя. Да что же он за человек?

Добравшись до стоянки рикш на Дворе Четырех времен года, Старый Лу смотрит на Сэма сверху вниз:

— Ты рикша, и ты — Бык. Потому ты здесь. Так что берись за работу!

Побледнев от страха и стыда, Сэм медленно распрямляется. Он выше отца, и я впервые понимаю, что это раздражает Старого Лу так же, как раздражало папу. Сэм делает шаг вперед и смотрит на отца сверху вниз.

— Я не буду твоим рикшей, — говорит он дрожащим голосом. — Ни теперь. Ни впредь.

В этот момент они словно бы вдруг осознают, что вокруг стоит полная тишина. Мой свекор отряхивает свой китайский халат, Сэм нервно оглядывается. Увидев меня, он весь сжимается. Затем он срывается с места и пускается бегом сквозь толпу вылупивших глаза туристов и любопытствующих соседей. Я спешу за ним.

Он сидит в нашей комнате: его кулаки сжаты, лицо побагровело от ярости и обиды. Но плечи его расправлены, спина прямая, и, когда он заговаривает, в голосе его слышится вызов:

— Мне было стыдно, и я не решался открыть тебе правду, но теперь ты сама все узнала. Ты вышла замуж за рикшу.

Сердцем я верю ему, но мой разум с ним не согласен.

— Но ты же четвертый сын…

— Только на бумаге. В Китае принято спрашивать: гуй син? — как тебя зовут? — но на самом деле они хотят узнать твое настоящее имя, имя твоей семьи. Лу — это всего лишь чжи мин,бумажное имя. На самом деле моя фамилия Вонг. Я родился в деревне Ло Цинь, это недалеко от твоей родной деревни. Мой отец был фермером.

Я присаживаюсь на край кровати. Во мне все переворачивается: он рикша, бумажный сын. Это значит, что я — бумажная жена и мы оба живем здесь незаконно. Меня начинает мутить, но я упрямо цитирую инструкцию:

— Твой отец немолод. Ты родился в деревне Вахун и приехал сюда маленьким мальчиком.

Сэм качает головой:

— Тот мальчик умер в Китае много лет назад. Я прибыл сюда по его документам.

Я вспоминаю, как председатель Пламб показал мне фотографию мальчика, а я подумала, что он совсем не похож на Сэма. Почему я не выяснила это потом? Мне нужна правда, нужна ради меня, ради моей сестры и ради Джой. И он должен рассказать мне все, не умолкая и не ускользая, как это обычно происходит. Я вспоминаю тактику, которой обучилась на острове Ангела.

— Расскажи мне про свою деревню и про свою настоящую семью, — прошу я, надеясь, что мой голос не слишком сильно дрожит от переполняющих меня эмоций. Я надеюсь, что от рассказов об этих милых ему предметах он перейдет к тому, как он стал бумажным сыном семьи Лу. Прежде чем ответить, он молчит и смотрит на меня так же, как не раз смотрел за то время, что мы знакомы. Мне всегда виделось снисхождение в его взгляде, но теперь я понимаю, что он, возможно, хотел, чтобы я ощутила его сочувствие, поняла, что у нас обоих есть свои беды и свои тайны. Теперь я стараюсь, чтобы мое лицо выражало то же. Удивительнее всего то, что я на самом деле ему сочувствую.

— Перед нашим домом был пруд, — тихо говорит он. — Всякий мог разводить там рыбу. Зачерпнешь воду кувшином, вынимаешь, а там — рыба. И никто не платил. Когда пруд обмелел, можно было собирать рыбу в грязи. И тогда никто не платил. Мы выращивали двух свиней в год. Богачами мы не были, но и не бедствовали.

Я бы все же назвала это бедностью. Они жили на подножном корму. Словно услышав мои мысли, он торопливо продолжает:

— Когда пришла засуха, мы с дедом и отцом трудились изо всех сил, чтобы получить урожай. Мама пыталась заработать, помогая сажать и убирать рис в соседних деревнях, но там тоже была засуха. Она ткала и продавала ткань на рынке. Она пыталась помочь семье, но и этого нам не хватало. На воздухе и солнечном свете не проживешь. Когда сестры умерли, мы с отцом и младшим братом отправились в Шанхай. Мы хотели заработать денег, чтобы вернуться в Ло Цинь и снова заняться земледелием. Мама осталась дома с младшим братом и сестрой.

Но в Шанхае вместо надежды их ждали новые беды. У них не было связей, поэтому они не могли получить место на заводе. Отец Сэма стал рикшей, а Сэм, которому тогда было всего двенадцать, и его десятилетний брат перебивались мелкими заработками. Сэм продавал спички на улице, его брат подбирал уголь, падающий с тележек разносчиков, и продавал его беднякам. Летом они ели дынную кожуру, которую находили в мусорных ямах, зимой — джукна воде.

— А мой отец продолжал работать рикшей, — рассказывает Сэм. — Сначала, чтобы остыть и восстановить силы, он пил чай с двумя кусочками сахара. Когда с деньгами стало совсем худо, он мог позволить себе только несладкий дешевый чай из чайной пыли и стеблей. А потом, как и многие рикши, начал курить опиум. Не настоящий опиум, конечно. Этого он не мог себе позволить. И удовольствия он от этого не получал. Опиум восстанавливал его силы, позволял толкать повозку даже в жару или во время тайфуна. Он покупал у слуг остатки опиума, который курили богачи. Опиум якобы придавал ему сил, но он поедал его здоровье и высушивал его сердце. Вскоре он начал кашлять кровью. Говорят, что рикши никогда не доживают до пятидесяти, а молодость их кончается в тридцать. Мой отец умер в тридцать пять. Я завернул его в циновку и оставил на улице, сам занял его место и стал рикшей. Мне было семнадцать. Моему брату — пятнадцать.

Слушая его, я вспоминаю те повозки, на которых я ездила, и понимаю, что никогда не задумывалась о тех, кто их везет. Я не считала возчиков людьми. В них, казалось, не было ничего человеческого. У многих из них не было рубашек или ботинок, их позвонки и лопатки выпирали из-под кожи, и даже зимой они истекали потом.

— Я научился всем хитростям, — продолжает Сэм. — Я понял, что можно заработать побольше чаевых, если в сезон тайфунов относить пассажиров прямо к дверям, чтобы они не промочили ноги. Я научился кланяться женщинам и мужчинам, приглашать их проехаться в моем ли-кэ-си,называть их мадаймувместо «мадам» и майсыданьвместо «мистер». Я скрывал смущение, когда они смеялись над моим английским. В месяц я зарабатывал девять серебряных долларов, но все еще не мог позволить себе посылать деньги родным. Я так и не знаю, что с ними стало. Наверное, они умерли. Я даже не смог позаботиться о своем брате — он присоединился к тем детям, что за несколько медяков в день помогали возить повозки по арочным мостам через Сучжоу. Следующей зимой он умер от крови в легких.

Он умолкает, переносясь мыслями в Шанхай. Затем он спрашивает:

— Ты когда-нибудь слышала песню рикшей? Не дожидаясь моего ответа, он поет:

Собирает рис в свою шляпу И дрова свои носит в охапке. Он живет в соломенной хате, И луна ему служит лампой.

Мелодия словно переносит меня на улицы Шанхая. Сэм рассказывает мне о своей нелегкой жизни, но меня переполняет тоска по дому.

— Я слушал возчиков-коммунистов, — продолжает он. — Они возмущались тем, что с незапамятных времен беднякам внушали, что им воздастся за их страдания. Но мне такая жизнь была не по нраву. Не для того умерли отец и брат. Я был бы счастлив изменить их судьбу, но теперь, когда они умерли, я не думал ни о чем, кроме выживания. Главари Зеленой банды тоже начинали с повозок, думал я, чем я хуже? В Ло Цинь я ничему не учился, я был сыном фермера. Но даже возчики понимали, как важно иметь образование, именно поэтому гильдия рикш поддерживала школы в Шанхае. Я выучил уский диалект. Я учил английский — не только алфавит, но и некоторые слова.

Слушая Сэма, я чувствую, как он становится мне все ближе. Встретив его в саду Юйюань, я и не подумала, что он такой незавидный жених. Теперь я вижу, как упорно он старался изменить свою жизнь и как мало я его понимала. Он свободно говорит на сэйяпе и на уском диалекте, но почти не говорит по-английски. Одежда, казалось, всегда стесняет его. Помню, в день нашего знакомства я заметила, что на нем новый костюм. Должно быть, это был первый его костюм. Помню, что, заметив рыжину в его волосах, я ошибочно связала это с тем, что он родом из Америки, не распознав общеизвестный признак недоедания. И конечно, его поведение. Он обращается со мной не как с фужэнь,а почтительно, как с уважаемым клиентом. Он всегда повинуется Старому Лу и Иен-иен — не потому, что они его родители, а потому, что он им как слуга.