Девушки из Шанхая
Шрифт:
— Ты всегда говорила, что тетя Мэй была самой красивой из красоток Шанхая.
— Да, — подтверждаю я. Мэй поднимает взгляд от журнала. — Все художники любили ее.
— А почему тогда на обложках журналов, которые покупает папа, ну тех, из Китая, ты всегда стоишь на переднем плане?
— Ерунда, — говорю я, зная, что это на самом деле так. За четыре года, прошедшие с того дня, когда отец Лу купил памятный выпуск «Возрождения Китая», З. Ч. нарисовал еще шесть обложек, на которых можно легко узнать нас с Мэй. Раньше художники вроде З. Ч. рисовали красоток, воспевающих роскошь. Теперь художники используют плакаты, календари и рекламные изображения, чтобы продемонстрировать взгляды коммунистической партии безграмотным массам и внешнему миру. На смену сценам в будуарах, салонах и ванных пришли
Вскочив, Джой подбегает к кровати Мэй и разглядывает висящую над ней обложку.
— Должно быть, он любил тебя, — говорит она.
— Да нет, вряд ли, — говорит Мэй, чтобы прикрыть меня.
— Взгляни поближе, — настаивает Джой. — Видишь, что сделал художник? На смену тонким, бледным, изящным девушкам, какой ты была, тетя Мэй, пришли здоровые, крепкие, трудолюбивые женщины вроде мамы. Ты же сама рассказывала, что ваш отец возмущался, что у мамы лицо красное, как у крестьянки. Самое то для коммунистов.
Иногда дочери могут быть очень жестокими. Они говорят не думая, но это не значит, что их слова не ранят. Я отворачиваюсь и смотрю на огород, надеясь скрыть свои чувства.
— Так что, думаю, он тебя любил, тетя Мэй. Ты же сама видишь.
Я втягиваю воздух, одновременно слушая дочь и переосмысливая ранее сказанное. Говоря «он любил тебя», она имела в виду не меня, а Мэй.
— Взгляни, — продолжает моя дочь. — Мама похожа на крестьянку и идеально подходит этой стране. Но тебя, тетя Мэй, он изобразил прекрасной, как богиня.
Мэй молчит, но я понимаю, что она разглядывает обложку.
— Знаешь, теперь он и не узнал бы тебя.
Так моя дочь умудряется одновременно ранить и мать и тетю, ударяя нас в самые незащищенные места. Пытаясь успокоиться, я вдавливаю ногти в ладони, поднимаю уголки губ и поворачиваюсь к дочери.
— Я пришла, чтобы пожелать тебе спокойной ночи. Тебе пора в кровать. Мэй, можешь помочь мне в кафе? У меня цифры не сходятся, — добавляю я беззаботно.
Жизнь научила нас с сестрой натягивать фальшивые улыбки и избегать неприятных вещей. Мы покидаем веранду, притворяясь, что Джой не обидела нас, но в кухне мы обнимаемся, чтобы поддержать и утешить друг друга. Почему слова Джой так ранят нас после всех этих лет? Потому что мы до сих пор храним мечты о том, что могло или должно было случиться, о том, кем мы могли бы стать. Это не значит, что мы недовольны своей жизнью. Мы довольны, но девичьи мечты так и не покинули нас. Иногда меня поражает то, что я вижу в зеркале, сказала как-то Иен-иен. Заглядывая в зеркало, я все еще ожидаю увидеть в нем девушку из Шанхая, а не жену и мать, которой я стала. А Мэй? Мне кажется, что она совсем не изменилась. Она все так же красива — китайской неувядающей красотой.
— Джой еще ребенок, — говорю я сестре. — Мы тоже в этом возрасте глупо себя вели.
— Все возвращается к истокам, — отвечает Мэй. Не знаю, имеет ли она в виду исходный смысл афоризма: все, что мы делаем, возвращается к началу, и у нас рождаются дети, которые не слушаются, обижают и разочаровывают нас так же, как мы не слушались, обижали и разочаровывали своих родителей; или же вспоминает Шанхай и думает о том, что в определенном смысле мы остались там навечно, переживая потерю родителей, дома, З. Ч. и последствия моего изнасилования и беременности Мэй.
— Джой грубит, чтобы сблизить нас, — говорю я, повторяя то, что Вайолет сказала мне накануне. — Она знает, как мы будем
по ней скучать.Мэй отворачивается. Ее глаза блестят.
На следующее утро, выйдя на веранду, я обнаруживаю, что обложки «Возрождения Китая» сняты.
Мы стоим на железнодорожной платформе, прощаясь с Джой. На нас с Мэй пышные юбки с узкими лакированными поясами. На прошлой неделе мы выкрасили свои туфли на шпильках в тон платьям, перчаткам и сумкам. В салоне «Палас» нам завили волосы и сделали высокие прически, покрытые сейчас яркими шарфами, модно завязанными под подбородком. Мрачный Сэм одет в свой лучший костюм. А Джой… счастлива.
Мэй вынимает из сумки мешочек с тремя медяками, тремя кунжутными зернышками и тремя фасолинами, которые когда-то вручила нам мама. Моя сестра спросила, можно ли ей отдать этот мешочек Джой. Я не возразила, но пожалела, что сама не подумала об этом. Мэй вешает мешочек Джой на шею.
— Я дала тебе это в тот день, когда ты родилась, чтобы защитить тебя. Теперь я надеюсь, что ты будешь носить его вдали от нас.
— Спасибо, тетя, — отвечает Джой, сжимая мешочек. — Больше я не продам ни одной гардении и не выжму ни одного апельсина, — клянется она, обнимая своего отца. — Я больше никогда не буду носить атомную ткань или твои шерстяные свитера, — обещает она, целуя меня. — Я больше не хочу видеть палок для чесания спины или китайской посуды.
Мы слушаем ее болтовню, даем ей советы и говорим, что любим ее, чтобы она писала каждый день, чтобы звонила в случае необходимости, чтобы сначала съела папины пельмени, а потом уже жевала крекеры с арахисовым маслом. Когда поезд трогается, мы идем за ним по платформе, машем и плачем, пока он не скрывается из виду.
Кажется, будто дома выключили свет. Теперь мы живем вчетвером, и тишина, особенно в первые месяцы, так ужасна, что Мэй покупает себе новенький розовый «форд сандерберд», а мы с Сэмом — телевизор. После работы Мэй возвращается домой, быстро ужинает, желает Верну спокойной ночи и уходит. Мы же, вспоминая, как Джой в детстве увлекалась ковбоями, сидим в гостиной и смотрим сериалы «Дымок из ствола» и «Есть оружие — поедешь».
— «Дорогие мама, папа, тетя Мэй и дядя Верн, — читаю я вслух. Мы сидим вокруг постели Верна. — Вы спрашивали, скучаю ли я по дому. Как мне ответить, не огорчая вас? Если я скажу вам, что мне весело, вы будете задеты. Если я скажу, что скучаю, вы будете за меня переживать».
Я гляжу на остальных. Сэм и Мэй согласно кивают. Верн крутит простыню. Он так и не понял, что Джой уехала, как не понял и то, что умерли его родители.
— «Но, думаю, папа бы хотел, чтобы я сказала правду, — продолжаю я. — Я счастлива, и мне очень весело. На занятиях очень интересно. Я пишу работу про китайского писателя Лу Синя. Вряд ли вы о нем слышали…»
— Ха! — восклицает моя сестра. — Мы могли бы рассказать ей о нем. Помнишь, как он отзывался о красотках?
— Читай, читай, — говорит Сэм.
На Рождество Джой не приезжает. Мы не ставим большую елку. Вместо этого Сэм покупает деревце не больше восемнадцати дюймов в высоту и ставит его на шкаф Верна.
К концу февраля первоначальный энтузиазм Джой наконец-то сменяется тоской по дому.
Как можно жить в Чикаго? Здесь так холодно. Все время дует ветер и солнце не показывается из-за туч. Спасибо за теплое нижнее белье из магазина военных излишков, но и оно здесь не помогает. Все здесь белое — земля, солнце, лица людей. Дни слишком короткие. Не знаю, чего мне не хватает больше: пляжа или съемок с тетей Мэй. Я скучаю даже по кисло-сладкой свинине, которую папа готовит в кафе.
А вот это уже плохо. Кисло-сладкая свинина считается худшей разновидностью блюд, которые готовят для ло фань:слишком сладко и слишком много панировки.
В феврале она пишет:
Я надеялась, что у кого-нибудь из профессоров будет для меня подработка на весенние каникулы. Почему ни один из них не может мне помочь? На истории я сижу в первом ряду, но преподаватель сначала раздает материалы всем остальным. Если мне не хватает — тем хуже для меня.
Я отвечаю: