Девушки из Шанхая
Шрифт:
— Я провела первые двадцать один год своей жизни в Китае, вторые двадцать — в Лос-Анджелесе, — говорю я голосом твердым, как моя решимость. — Я не чувствую, что возвращаюсь домой, напротив, я покидаю дом. Я рассчитываю, что ты сделаешь все, чтобы мы с Джой вернулись домой.
На следующий день я кладу в сумку удостоверение личности, полученное на острове Ангела, и крестьянские одежды, в которых мы с Мэй выбирались из Китая. Я беру с собой фотографию Сэма, чтобы она придавала мне сил, и фотографию Джой, чтобы показывать ее людям. У семейного алтаря я прощаюсь с Сэмом и остальными. Иногда я вспоминаю, как несколько лет назад Мэй сказала: «Все возвращается к истокам». Отправляясь в новое путешествие, я наконец понимаю, что она имела в виду — мы не только совершаем те же ошибки, но и получаем шанс их исправить. Двадцать лет назад я потеряла мать, пытаясь
Я прощаюсь с Маленьким Мужем, и Мэй отвозит меня в аэропорт. Мимо окон проносятся пальмы и оштукатуренные дома, и я вновь обдумываю свой план: добраться до Гонконга, переодеться крестьянкой и перейти границу. Я отправлюсь в родные деревни семей Лу и Цинь, потому что Джой слышала об этих местах. Но материнское сердце говорит мне, что ее там нет. Она отправилась в Шанхай, чтобы познакомиться со своим отцом и больше узнать о своей матери и тете, и я должна быть с ней. Разумеется, я боюсь, что меня убьют. Но гораздо больше я боюсь за то, что мы можем потерять.
Я смотрю на свою сестру, уверенно управляющую автомобилем. Я помню, она так же выглядела в младенчестве. Так же она выглядела, пряча в рыбацкой лодке наши деньги и мамины украшения. Нам еще многое надо друг другу сказать, чтобы все исправить. Есть вещи, за которые я ее никогда не прощу, и есть вещи, за которые я хочу попросить прощения. Я знаю, что она была абсолютно не права, говоря о том, как я отношусь к Америке. Пусть у меня нет документов, но я — американка. Я не хочу терять это, потому что слишком многое прошла, чтобы этого добиться. Я заслужила свое гражданство, я заслужила его ради Джой.
В аэропорту Мэй провожает меня на посадку.
— Я никогда не смогу получить у тебя прощения за Сэма, но знай, что я хотела помочь вам.
Мы обнимаемся, но не плачем. Несмотря на все те ужасные вещи, которые она говорила и делала, она моя сестра. Умирают родители, выходят замуж дочери, но сестры остаются с тобой на всю жизнь. Она единственный человек в мире, кто делит со мной воспоминания о детстве, родителях, Шанхае, наших тяготах, бедах и, да, моментах радости и триумфа. Моя сестра — единственная, кто на самом деле знает меня, так же как я знаю ее. Последнее, что я от нее слышу, — это слова:
— Когда наши волосы побелеют, с нами останется наша сестринская любовь.
Садясь в самолет, я размышляю, могла ли сделать что-то по-другому. Наверно, я могла бы все сделать по-другому, однако результат был бы тем же. Это называется судьбой. Но если некоторые вещи предопределены судьбой и кому-то везет больше, чем другим, я должна верить, что все еще не нашла свою судьбу. Потому что так или иначе, но я найду Джой и привезу мою дочь — нашудочь — домой, к моей сестре и ко мне.
От автора
В детстве я жила с мамой, но много времени проводила с папиными родителями и их братьями и сестрами и часто бывала в семейном антикварном магазине в лос-анджелесском Чайна-тауне. «Компания Ф. Суйе-старшего» (The F. Suie One Company)располагалась в одном из зданий, уцелевших после второго пожара в Чайна-Сити. Покупатели входили в магазин через круглые «лунные» ворота, охраняемые двумя каменными львами. Каждое утро мой дедушка выставлял на тротуаре повозку, обитую пурпурным бархатом, чтобы завлечь клиентов. В главном зале раньше находились мелкие магазинчики. Там было множество загнутых кверху навесов, укромных закоулков, а в одной из комнат сохранился разрушенный колодец желаний. В 1981 году «Компания Ф. Суйе-старшего» переехала в Пасадену (где работает до сих пор). Несколько лет спустя старое здание в Чайна-Сити было признано небезопасным при землетрясениях, и его снесли. С тех пор множество магазинов и кафе на Спринг-стрит закрылось, люди переезжали или умирали. То же самое происходит сейчас в Новом Чайна-тауне — на смену старым сувенирным магазинам приходят модные галереи. В «Девушках из Шанхая» мне хотелось запечатлеть людей (и места), которых уже нет, которые много для меня значили и повлияли на становление моей личности.
Действие «Девушек из Шанхая» происходит в период между 1937 и 1957 годами. Многие расистские выражения тех дней кажутся мне
омерзительными, но я использовала их ради исторической достоверности. Для передачи китайских слов — будь то путунхуа, уский диалект или сэйяп — я использовала принятую в то время систему Уэйда-Джайлза.Вплоть до ноября 1935 года в Шанхае были в ходу серебряные доллары, после 1935 года в обращение вошли китайские юани. Я предпочла использовать в романе доллары и центы, так как они все еще были в обращении, кроме того, они более привычны западному читателю. Курс медяков к серебряным долларам был в то время весьма нестабилен — за доллар (или юань) давали от трехсот до трехсот тридцати медяков. Китайская валюта была крайне нестабильной — как по названию, так и по покупательской способности — до момента, когда к власти пришел Мао.
В 30-е годы в списках шанхайского бюро по социальным вопросам насчитывалось более восьмидесяти тысяч рикш — большинство из них содержало семьи из четырех человек на девять долларов в месяц. Возчики ютились в густонаселенных кварталах, порой по пятьдесят человек в одной комнате. В среднем они доживали до сорока трех лет, умирая, как правило, от туберкулеза, сердечной недостаточности, пневмонии или телесных увечий. Хотя возчики принадлежали к низшему слою населения, они пытались противостоять своей «карме бедности». Ассоциация взаимопомощи возчиков предоставляла возможность получить образование своим членам и их детям.
В 30-х годах Шанхай — азиатский Париж — был одним из самых современных городов мира. После 1949 года ночные клубы были закрыты, наряды спрятаны подальше, а уличные торговцы с их восхитительными угощениями почти полностью исчезли. Деятельность художников контролировала Ассоциация китайских работников искусств: согласно новым правилам, искусство должно было подчиняться политике и нести в себе политические и социальные идеи коммунистической идеологии. Позднее, во время «культурной революции», Цзян Цин, жена председателя Мао, запретила создание и публикацию плакатов с календарями, даже тех, на которых изображались цветущие крестьяне и богатый урожай. Тех же, у кого обнаруживали сохранившиеся с тридцатых годов календари с красотками, могли публично казнить.
Когда я впервые побывала в Шанхае, я видела здания в стиле ар-деко, мраморные залы и изящные виллы, но окружающий их мир был серым. Коммунизм мумифицировал некогда блестящий город. Но, как бы сказали Перл и Мэй, все возвращается к своим истокам. Теперь, в двадцать первом веке, Шанхай вновь может называться азиатским Парижем и его признают одним из величайших городов мира.
В наши дни люди приезжают на остров Ангела, чтобы устроить пикник, покататься на велосипедах и погулять. На острове расположен гарнизон, сохранившийся с Гражданской войны, форт, построенный во время испано-американской войны, санитарно-карантинный пункт, военное оборудование времен Второй мировой войны, бывшая площадка для запуска ракет «Найк» и давно закрытая иммиграционная станция. В период между 1910 и 1940 годами через эту станцию прошло более миллиона иммигрантов из восьмидесяти стран, в том числе около ста семидесяти пяти тысяч китайцев. На острове Эллис иммигрантам задавали двадцать девять стандартных вопросов; на острове Ангела китайцам задавали от двухсот до тысячи вопросов.
На несколько лет иммиграционную станцию закрывали для посещения — там производился ремонт и консервационные работы. В 2008 году меня пригласили совершить экскурсию по станции в компании тех, кто делал пожертвования на обустройство острова. Я никогда не подвергала сомнению отвагу тех, кто оставлял родину, чтобы приехать в США, но зрелище тех самых бараков и кабинетов, где держали под замком и допрашивали моих родственников, произвело на меня сильнейшее впечатление.
Наш экскурсовод утверждала, что в записях иммиграционной станции не содержится информации о побегах или самоубийствах. По ее словам, это все не более чем апокрифы. Однако члены нашей группы знали истории самоубийств и побегов, передававшиеся от семьи к семье, из поколения в поколение, снабженные весьма точными деталями и порождавшие страх перед призраками. Экскурсовод также сказала, что, согласно записям, на острове Ангела никогда не рождались дети. Ей самой это казалось крайне маловероятным. В конце концов, как за тридцать лет функционирования иммиграционной станции там могло не родиться ни одного ребенка? Она предположила, что в случае появления на свет младенца ему быстро выдавали американское свидетельство о рождении и высылали его вместе с матерью, дабы избежать проблем с бумагами.