Девушки, которые лгут

– И с чего же нам начать?

В совещательной комнате снова ненадолго повисла тишина. Эльме это дело представлялось каким-то набором разрозненных фактов, и она ума не могла приложить, за что браться в первую очередь. Самым логичным было, конечно, сперва переговорить с ближайшим окружением Марианны и поинтересоваться, не появились ли на сегодняшний день какие-то новые подробности. Но с кого же начать? С Хеклы? С подруг или коллег?

– С Боргарнеса, – предложил Сайвар.

Хёрдюр кивнул:

– Завтра же. Вероятно, лучше всего сначала встретиться с полицейскими, которые вели расследование изначально. А затем неплохо бы пообщаться с её коллегами и подругами. И ещё с тем человеком, который пригласил её на свидание, – с Хафтором.

– А Хекла и её попечители?

Хёрдюр немного подумал и сказал:

– Я буду держать их в курсе того, как идёт расследование, но побеседовать с ними лучше позднее, – он посмотрел на своих коллег взглядом, в котором неожиданно появилась решимость, будто это дело зажгло в нём искру интереса. – То, что мы знаем теперь и не знали ранее, – это что Марианна была убита. Её убили, труп оставили в лавовом поле у Грауброка, а машину бросили в Бифрёсте. Её жестоко избили, расколов ей череп. Судя по гематомам на всём теле, побои продолжались и после того, как её сбили с ног. Нападение не носило сексуального характера, но, возможно, было совершено в состоянии аффекта. Вероятно, из ненависти. У меня есть подозрение, что это дело рук кого-то, кого Марианна хорошо знала.

Один год

«С днём рождения тебя!» я ей не пою, но торт покупаю и ставлю его перед ней. В центре торта одна-единственная свечка. Мы наблюдаем, как она горит, а с улицы доносится шум мусоровоза, который заполняет повисшую между нами тишину. Потом я задуваю свечу и подвигаю торт к ней.

Всё пошло не так, как должно было. У меня существовал план – я сделала всё, чтобы воплотить его, но всё случилось не как я хотела, потому что мир может в одно мгновение развалиться на куски, и одна маленькая ложь может изменить то, как тебя воспринимают люди. В Бога я не верю, но вот о том, наказывает ли меня он, размышляю. Может, эта девочка послана мне в наказание за то, что я натворила? Ведь когда я на неё смотрю, я ничего не вижу и ничего не чувствую. Будто я с ней и не знакома. Будто она – чужой ребёнок. Со своими густыми, чёрными волосами она абсолютно на меня не похожа, и крупная она не по возрасту. Жировые складки у неё на ногах не позволяют натянуть ей ни одни штанишки. Во время беременности я накупила для неё всяких дорогих шмоток, на которые у меня, честно говоря, и средств-то не было, но я поспешила. Она совсем не выглядит как дети в рекламе, и платьица от Ральфа Лорана или Кэльвина Кляйна смотрятся на ней просто нелепо. Они сидят на ней как на корове седло, ведь она не из тех хорошеньких девочек, на которых такой гардероб и рассчитан.

Поначалу я думала отдать её на удочерение. Я представляла себе пару, которая заберёт девочку себе и будет относиться к ней как к собственному ребёнку. Сделай я так, возможно, и мои родители остались бы в Исландии. В последний раз я получила от них весточку в виде письма, которое оказалось у меня в почтовом ящике через несколько дней после рождения дочери. Я сразу же узнала почерк моей матери на конверте и вскрыла его одним рывком, как изголодавшийся ребёнок. В конверт не было вложено ничего, кроме стандартной открытки с заранее набранным поздравлением, под которым мать от руки приписала их имена. Не мама и папа, а просто имена, будто я и не дочь им, а какая-то дальняя родственница.

Поэтому я пытаюсь снизить ожидания, когда следующим днём держу в руках конверт, который моя мать надписала своим витиеватым почерком. Конверт испачкался и помялся – видно, почтальон случайно уронил его в лужу. Войдя в квартиру, я кладу его на кухонный стол и готовлю себе кофе, стараясь дышать ровнее. Я беру конверт в руку, только когда сажусь к столу с чашкой кофе. Конверт тонкий, но внутри него что-то подвижное. Я распечатываю его, и на стол выпадает тоненькая серебряная цепочка, рассчитанная на детскую шею. На цепочке – маленькая серебряная подвеска, на которой выгравирована буква Х – первая буква имени моей дочери.

* * *

Сайюнн услышала смех, едва открыв дверь. Такой смех, от которого начинает болеть живот и становится трудно дышать. Когда она сама в последний раз так смеялась? Похоже, ещё в подростковом возрасте. Фаннар был всем хорош: добрый, понимающий, надёжный и верный, но только совсем не смешливый. Иногда они, конечно, над чем-нибудь вместе посмеивались, но никак не до колик в животе – смехом, похожим на тот, что доносился сейчас из комнаты Хеклы.

Сайюнн подошла к её двери, но, прежде чем постучать, ещё пару мгновений послушала: хотя бы так она могла заново пережить те времена, которые, по крайней мере в её памяти, были полны заманчивых перспектив. Когда она была подростком, ей казалось, что так будет всегда, будто зрелость придёт совсем не скоро, а она навсегда останется этой юной девушкой, которая не обязана решать, как ей быть и что делать со своей жизнью. Было ощущение, что время тянется бесконечно, но теперь, оглядываясь назад, Сайюнн не могла поверить, насколько коротким был этот период молодости. Зрелость подкралась незаметно, и не успела она оглянуться, как всё поменялось. Подруги у неё были всё те же, но, встречаясь, они больше не лежали бок о бок на кровати, не слушали музыку на кассетах и не обсуждали парней. Нет, теперь они говорили о кредитах, политике и повышении зарплат. О своих мужьях, детях, коллегах и знакомых. Они никогда не смеялись так, как смеются сейчас девочки.

– Хекла? – Сайюнн осторожно приоткрыла дверь, и подружкам удалось наконец немного отдышаться. Они лежали на кровати, разумеется, с телефонами в руках, а их носки были свалены в кучу на полу.

– Да, – приподнявшись на кровати и всё ещё пытаясь унять смех, произнесла Хекла.

– Останетесь на ужин, девочки? Я думала заказать пиццу.

– О, йес!.. – воскликнула Диса, а потом спохватилась: – То есть да, спасибо.

– Мне только у мамы нужно спросить, – сказала Тинна.

– Мне, вообще-то, тоже, – добавила Диса.

– Я позвоню вашим мамам, – предложила Сайюнн, подумав, какие они всё же милые девчонки, всегда вежливые и обходительные, но очень разные. Тинна – высокая, с копной белокурых волос (возможно, крашеных), крупная, но без лишнего веса. Она была поспокойнее, чем Диса, говорила немного, но когда говорила, то по делу. Не то чтобы застенчивая, скорее сдержанная – себе на уме. Диса – её полная противоположность – была начисто лишена всякой застенчивости и болтала с Сайюнн так, будто они сверстницы. Сайюнн даже иногда забывала, что Дисе всего лишь пятнадцать лет – так её увлекали их беседы на кухне, пока Тинна и Хекла были погружены в свои телефоны.

Сайюнн хорошо знала родителей обеих девочек, особенно матерей. Благодаря дочерям они и сами сдружились – настолько, насколько это было возможно женщинам их возраста. Это тоже являлось одной из тех перемен, что произошли по мере того, как Сайюнн становилась старше: у неё больше не было закадычных подруг – таких как прежде, которым бы она доверяла как самой себе и которые бы знали всю её подноготную. Сайюнн и её нынешние приятельницы вели беседы за чашкой кофе, иногда даже делились секретами и немного сплетничали. Это их сближало, но никогда до такой степени, чтобы стать подругами не разлей вода, и ровно настолько, чтобы преподнести себя в самом выгодном свете.

Сайюнн прикрыла дверь, и почти сразу за ней снова раздался смех. Ей подумалось о том, была ли Хекла настолько же весёлой, живя с Марианной. Наверняка нет. В школе в Боргарнесе у неё были вечные проблемы с друзьями, вернее, с их наличием. Хекла призналась в этом Сайюнн одним воскресным вечером, ещё до того, как пропала Марианна. Сайюнн заметила, как с течением дня растёт тревога девочки: с каждой минутой её ответы становились всё более односложными, а взгляд всё более отрешённым, пока Сайюнн наконец не усадила её перед собой и не спросила, что происходит. Именно что происходит, а не всё ли в порядке.

Хекла расплакалась и рассказала, что в школе ей всегда одиноко, а чувствовать одиночество среди людей, это гораздо хуже, чем когда рядом нет вообще никого. «Пожалуйста, пожалуйста, не отправляй меня обратно!» – слёзно умоляла Сайюнн девочка, и той, конечно, ничего не оставалось, как взять телефон, позвонить Марианне и объяснить ей ситуацию. Не лучше ли Хекле остаться в Акранесе, пока её душевное состояние не придёт в норму? Нет, конечно: Хекла должна ходить в школу! На том конце провода, как и всегда, не прозвучало ничего, кроме безразличия. И это называется мать! Но теперь-то беспокоиться об этом больше не придётся, подумала Сайюнн, набирая номер матери Тинны.