Девяностые годы

Динни встал и потянулся, словно сбрасывая с себя уныние, владевшее им весь вечер.

— А что, собственно, ты тут можешь сделать? — иронически спросил Моррис.

— Я? — проговорил Динни с коротким сухим смешком. — Не особенно много. Но думаю, что рабочие добьются своего, так же как они добились своего в борьбе за россыпное. Это одно из самых замечательных сражений австралийского рабочего класса, Морри. Оно изменило судьбу страны, оно заткнуло глотку правительству Форреста, которое противилось федерации, оно ввело наш Запад в ее состав. Все признают теперь, что во времена Эврики мой отец и его товарищи сослужили неплохую службу Австралии, а я думаю, что старатели наших приисков сделали не меньше, борясь за свои старательские права.

— А ведь и вы принимали в этом некоторое участие, Динни, — с улыбкой сказала Салли.

— Принимал, а как же! — весело воскликнул Динни, воспрянув духом от этой полувысказанной похвалы. — Но теперь мне тут больше нечего делать, мэм, — чувствую, что засиделся. На заре ухожу в разведку.

С минуту он стоял молча — маленький, отважный человечек, глядя вдаль, поверх залитых луной просторов, туда, где серые кустарниковые заросли уходят в глубь страны и струистые миражи дрожат на необъятном горизонте. Потом обернулся, широкая улыбка на мгновение озарила его обветренное лицо, кивнул и заковылял прочь:

— До скорого!