Девяностые. Том первый

Вот только как тут отдыхать? На Камчатке, в смысле. Культурно, я имею ввиду. Горячие источники стали обычной рутиной – посещали мы их стабильно каждую неделю. Только расслабиться и попускать пузыри в небо у меня не получалось – время, дозволенное детскому телу на полежать в горячей минеральной воде, ограничено сорока минутами.

Театр... Все те несколько раз, когда я его посещал в прошлом-будущем, впечатления он о себе оставил у меня неизгладимое. В том числе и кукольный.

Филармония… не после Дудамеля и других дирижёров двадцать первого века. Сейчас разве что на Светланова можно сходить. Караян уже три года как умер. Сэр Саймон Рэттл… его бы я послушал, но он в Англии, а попасть туда даже для такого хитровыдуманного меня весьма непросто. Это вам не Германия, где советский человек не вызывает пристального внимания, и куда Аэрофлот совершает ежедневные авиарейсы. Но, если мне не изменяет память, в Берлинском Филармоническом сейчас нет своего супердирижёра. И ещё долго не будет – слава Караяна имеет и обратную сторону. Оправдать ожидания публики после смерти маэстро… сложно и тяжело. Разве что из приезжих кто-то может выдать что-нибудь сравнимое. Только кто? И как бы узнать? Не звонить же в Берлин по такому поводу?

С другой стороны – почему бы и нет?

– Товарищ полковник, у меня… проблема… – Забравшись на стул, я оглядел выставленную на стол посуду и угощения. Втянув носом приторно-сладкий аромат чая из стоящей передо мной кружки, явно с какими-то ягодами и травами, поднял взгляд на мужчину. – И кроме вас мне не к кому с ней обратиться.

– Ну, давай, рассказывай свою проблему. – Не скрывая иронии во взгляде, посмотрел на меня отец Майки. Ну да, конечно, какая может быть проблема у пятилетнего ребёнка, пусть он и является высококлассным фотографом?

– Пятого июня мне нужно оказаться в Мюнхенской Филармонии, не позднее семнадцати часов по местному времени. – Состроил скорбное выражение лица.

– И в чём тут проблема? – Улыбнулся он, наблюдая за эволюциями моей мимики.

– В том, что родственники в этом помочь мне отказались, а своими силами я границу не пересеку. Международный контроль, к сожалению, серьёзней, чем на внутренних авиалиниях. Путешествовать же на товарных поездах… – я поджал губы, – слишком долго. Да и в моём возрасте не безопасно.

– Хах! Ну ты придумал, тоже мне, прогулку на товарняках! – Не сдержал смеха Полковник. Естественно, он понимал, что про поезда я не всерьёз, иначе не сидел бы сейчас перед ним, а ловил попутный железнодорожный состав. – И зачем тебе в Германию?

– Микелианджели и Челибидаке дают последний совместный концерт. Билет-то на него раздобыть оказалось не так сложно, как мне думалось, а вот с доставкой себя на место действия вышла проблема. – Развёл я руками.

– Концерт? – Поднял брови в удивлении мужчина. – Я правильно понимаю, что ради какого-то концерта ты просишь меня нелегально переправить тебя в Мюнхен?

– А потом вернуть обратно. – Серьёзно кивнул я. – Товарищ Полковник, подозреваю, услышав это, вы посчитали меня не самым умным представителем человечества… И, возможно, вы правы… но... для меня это важно. – Моргнув, переключил взгляд в режим максимальной серьёзности. – Действительно важно. Как бы вам объяснить… Это словно увидеть Королёва и Гагарина… И Иосифа Виссарионовича вместе с ними. Да, пожалуй, сравнение, хоть и странное, но вполне подходящее.

– И чего же в них такого, что ради посещения их концерта нужно целую спецоперацию проводить?

– Просто они лучшие в двадцатом веке. Без прикрас. Оба учились музыке ещё до начала второй мировой войны. Старая школа. Сильная музыка. Чёткая и выверенная. Они вне конкуренции. Челибидаке… несравненен. Он как Светланов, Караян, Озава и Рэттл вместе взятые и перемноженные друг на друга. Это… блин… простите, я не могу объяснить музыку словами. Это надо услышать. Прочувствовать. Сравнить, наконец, с другими. А Микелианджели… пианист. Просто пианист, и всё. До мозга костей. Всю свою жизнь он играет. Только играет. Живёт в каморке с минимумом удобств и изо дня в день играет на своём рояле. О, и да, он чувствует музыку. Чувствует то, что играет. То, что вкладывал автор в композицию…

– И откуда ты знаешь всё это? – Сощурившись, спросил Полковник.

– Записи на ТэВэ. Видел в видеотеке, где мамина подруга работает. Фильмы мне не интересны, но там весьма приличная подборка концертов. – И не соврал при этом. Я действительно ходил в видеотеку. И на самом деле нашёл там кассету с записью концерта Челибидаке. Вчера. Чего только не сделаешь ради себя любимого! Точнее для легендирования своих знаний перед разведкой.

Полковник – мировой мужик! Убедить его, конечно, было не просто, но… он мне позволил. По-любому наблюдает за мной. Возможно даже рассчитывает прибрать к рукам после школы. Наивный! Это я его к рукам приберу! Точнее – уже прибрал, просто он об этом не знает, му-ха-ха!

А даже если до этого не наблюдал, теперь точно будет. Уж после того, как я аргументированно отказался от сопровождения наставника в этом приключении, сославшись на то, что маленький мальчик куда как более незаметен, чем он же в компании человека с военной выправкой. Пришлось, правда, блеснуть знаниями английского, но поездка за границу того стоила. Тем более что в следующий раз будет проще его уговорить на такое.

Главное, чтобы он меня к оперативной работе не начал привлекать. А то под конец беседы глаза у него нездорово так блестели.

Дорога до Мюнхена мне запомнилась надолго.

Сначала был перелёт до военного аэродрома в Подмосковье. Надо будет, кстати, потом поблагодарить товарища Полковника за предупреждение одеться потеплее – в грузовой кабине семьдесят шестого Ила оказалось весьма прохладно, даже в отделении для экипажа. Конечно, там было отопление теплым воздухом и горячий чай… как и четверо курящих мужиков. Не люблю сигаретный дым с тех пор, как бросил курить. Вот был бы у них там кальян… хотя всё равно мне никто не дал бы присоединиться.

Так что, сбежав от сигаретного дыма, я отправился исследовать нутро летающего грузовика. В обнимку с фотоаппаратом, ага. Две катушки плёнки отщёлкал – хотя, казалось бы, ну чего там снимать? А много чего! Вид на закат из кабины бортинженера, той, что на носу внизу. Из пассажирского самолёта такое не снимешь. Разве что из сто тридцать четвёртой Тушки ранних выпусков, но таких у нас на полуострове нет. Или самый настоящий зенитный пулемёт в хвостовом гнезде. Какой мальчишка может похвастаться тем, что своими руками его трогал? Я вот могу. И даже фотка меня за этим пулемётом имеется – бортстрелок любезно согласился сделать взамен такой-же, но уже с ним в роли модели. И даже одну совместную сделали, кое-как закрепив фотоаппарат на каком-то вентиле. На ней мы меняли ленту в пулемёте, скорчив такие рожи, будто у нас на хвосте вражеский перехватчик, и в разгаре боя в пулемёте кончились патроны.

Интересно будет понаблюдать за реакцией родителей, когда увидят отпечатки. Надеюсь, переживу эту сцену, хе-хе.

После фотосессии перекусил и лёг спать. Да так удачно, что проснулся только когда пилоты перевели двигатели в реверс.

– Так, малец, мне рекомендовали тебя как сознательного человека. – В комнату зашёл мужчина лет тридцати на вид. Высокий, крепкий, с коротким ёжиком тёмных волос. Обычные, «рязанские» черты лица. Одет он был в простые серые брюки, светлую рубашку и кремовый свитер. Вот только эта одежда ни разу не скрывала военную выправку и стать. Да блин, его фигура была мечтой всех мальчишек!