Девять десятых судьбы
Шрифт:
– Как же это так, в натуральном виде?
– пробормотал Шахов, как-будто про себя, но в то же время обращаясь к швейцару.
– У вас тут в котором номере живет Главецкий?
– тотчас же спросил он, опоминаясь и отходя, наконец, от афиши.
Швейцар хмуро посмотрел на него.
– Давно живет?
– А вот этого не могу сказать, - с неожиданной вежливостью сказал Шахов, - об этом я ничего, к сожалению, не знаю.
– Пройдите наверх, там узнаете. Семнадцатый номер, кажется. В третьем этаже направо маленькая дверь, чуланчик такой, как чуланчик пройдете семнадцатый номер.
На
Никто не ответил; он постучал под ряд несколько раз и вдруг злобно толкнул ногой дверь и вошел в номер.
В номере горела под газетным калпаком керосиновая лампа.
На диване, положив ноги на ободранное мягкое кресло, спал Главецкий.
Рядом с ним, крепко обхватив его одной рукой и уткнувшись лицом в подушку, лежала и, должно быть, также спала женщина.
Шахов остановился у двери, заложив руки в карманы шинели; как тогда, ночью, при встрече с пикетом ударников, он наткнулся на рассыпанные в карманах пули; точно обжогшись, он отдернул руку.
В номере было грязно; комод, усеянный хлебными крошками, стоял почему-то лицевой стороной к окну; опрокинутый стул лежал посредине комнаты, лампа гудела и чадила.
Шахов поднял стул, поставил его напротив дивана, закурил и принялся с особенным любопытством всматриваться в лицо Главецкого.
Первой проснулась женщина; поеживаясь и сонными движениями потирая ноги, она оборотилась к Шахову, посмотрела на него с недоумением и торопливо набросила вздернувшуюся юбку на колени.
Шахов молча привстал и поклонился.
– Владислав, Владя, - сказала женщина и толкнула Главецкого в плечо, - да проснись же! Тебя ждут! Здесь чужие.
– Да, да, - утвердительно промычал Главецкий.
– Кто вы такой? Что вам нужно?
– крикнула женщина.
– Мне нужен гражданин Главецкий, - холодно сказал Шахов, - извините, я, кажется, помешал вам. Он нужен мне по срочному делу.
Женщина встала и резким движением выбила кресло из-под ног Главецкого.
Он поднял голову, быстро обвел вокруг себя бессмысленными глазами и снова уткнулся в подушку.
– Что ты делаешь, Ганька, сволочь?
– пробормотал он.
– Ты взбесилась, гадина? Вон!
– Здесь тебя ждут! Он сейчас встанет, садитесь.
Шахов, не отвечая, внимательно посмотрел на женщину; она подошла к зеркалу, и, напевая что-то сквозь зубы, стала причесываться.
Шахов перевел глаза на Главецкого и вдруг вскочил со своего места: один глаз у Главецкого был открыт и, казалось, с чрезвычайным интересом следил за каждым движением Шахова.
– Ну, ладно, ладно, вставайте!
– почти весело сказал Шахов.
Главецкий быстро закрыл глаз и вдруг вскочил, как-будто кто-то поддал его трамплином.
– Ага, товарищ Шахов, - вскричал он, бросаясь к Шахову, притрагиваясь к нему и тотчас же отскакивая назад, - прошу прощения! Вы меня застали, так сказать, в семейной обстановке. Очень прошу извинить.
Впрочем...Он схватил женщину за плечо и повернул ее к Шахову.
– Позвольте представить! Моя жена.
Шахов молча посмотрел на женщину; она пожала плечами и отвернулась.
– Чего вы смотрите?
– вдруг засуетился Главецкий.
– Моя жена! Вы не смотрите, что она такая незаметная...
Он мелкими шажками подбежал к Шахову.
– Известнейшая артистка! Мадемуазель Рени, младшая. Читали? Танго в натуральном виде!
– Мне нужно с вами поговорить по важному делу, - сказал Шахов, отворачиваясь.
– Ганька, пошла вон!
– внезапно крикнул Главецкий.
Женщина, посвистывая и пожимая плечами, вышла из комнаты.
Главецкий широким жестом подвинул Шахову стул и бросился в кресло.
– Я вас слушаю.
– Я получил вашу записку, - начал Шахов и тут же остановился, откинувшись на спинку стула и глядя на Главецкого неподвижными и мутными глазами.
– Да, как же писал...
– Так, вот, я пришел, - с трудом продолжал Шахов, - чтобы раз и навсегда окончить все это дело.
Главецкий кивнул головой.
– Я так и думал.
Шахов снова замолчал. Он для чего-то поднял воротник шинели, потом торопливо опустил его и застегнул крючок.
– Так вот, значит, в чем дело?
– неопределенно спросил он, - вы требуете от меня взамен этого... этой бумаги из военно-полевого суда...
Главецкий вскочил и плотнее притворил двери.
– А может-быть, - вдруг перебил себя Шахов, - а может-быть, вы на крючок закроете?
Главецкий быстро обернулся к нему.
– На крючок? Зачем?
– Ну, как хотите, не закрывайте, - грубо сказал Шахов.
Главецкий нерешительно вернулся обратно и накинул крючок.
– Вы писали, что так как у меня денег нет, то я могу возместить, так сказать, некоторыми сведениями или, скажем, документами, которые вам нужны... Вы, кажется, даже мне за это деньги обещали?
Главецкий беспокойно смотрел на него.
– Так вот я... принес, - шопотом докончил Шахов.
Он привстал, расстегнул воротник шинели.
– Принесли?
– тоже шопотом спросил Главецкий.
Шахов вдруг вскочил, отшвырнул ногой стул и быстро прошелся по комнате.
– Что это мы с вами точно заговорщики, - отрывисто заговорил он, - у вас водка есть?
– Нет водки. А...
Главецкий задохнулся и открыл рот.
– А где они?
– Что они?
– Они... бумаги?
– Ну что ж бумаги!
– Шахов небрежно похлопал себя по груди.
– Вот где бумаги.
– Вот как. С собой? А можно...
– Что?
– А можно... взглянуть?
Шахов, не отвечая, отвернулся к стене и точно так же, как Главецкий тогда, возле трактира, на углу Болотной (он это тут же вспомнил с болезненной ясностью) принялся тащить из бокового кармана шинели бумаги, которые он давеча пересматривал у себя в номере.
– Что это у вас... электричества нет, что ли?
– Н-нет, - нерешительно ответил Главецкий, с жадностью глядя за каждым движением руки, держащей бумаги, - не то, что вообще нет, а у меня... Никак починить не могут, приходится керосин жечь.