Девять девяностых

Оксана в таких случаях незаметно уходила с кухни — ей тяжело было видеть Горелова. Взгляд его метался с одного девичьего лица на другое — как свет от фонаря бегущего человека.

Горелов учился в театральном институте, окончил два курса, но потом заглянул однажды в рок-клуб — и стало уже не до учебы. Сам не играл, не пел — но слушатель был одареннейший. Группы в очередь выстраивались, чтобы Юрик послушал и подсказал. Толком он нигде не работал, где-то лежала трудовая книжка — как забытое сокровище из старой сказки. Но тогда, в конце восьмидесятых, еще можно было жить без денег — всегда находились друзья с бутылкой, музыкой, едой. Много ли ему надо… Быт везла Оксана — и не жаловалась. А раз не жалуется — значит, всё в порядке.

Вот и сейчас они идут, а точнее, бегут по вечернему городу — потому что девочкам захотелось приключений, а Маша стащила у Витечки таблетку циклодола. Впереди — целеустремленная пьяная Лена под руку с Витечкой, за ними — Маша с Гореловым, а позади — Оксана в дряхлом пальто и сапогах (на левом разъехалась молния, и она сколота английской булавкой). Зачем жена с ними увязалась, Горелов не понимает — но и прогонять не собирается, ему не до этого.

Лена кричит:

— Мне надо в туалет!

Слева — стройка, забор. Горелов подскакивает и рыцарски отдирает доску, потом другую — Лена проскальзывает туда и громко журчит.

Оксане холодно, особенно ногам. Туда, где разошлась молния, дует ветер.

Самый противный месяц — ноябрь. Снег то выпадет, то растает. Грязь под ногами чавкает, как майонез в салате.

Еще светло. Памятник облеплен голубями, как помойный мешок — мухами.

Маша объясняет про новый бар, который будто бы открылся за углом — но это, наверное, в ней говорил циклодол. Нет там никакого бара, и приключений не найти — скучный город, пора домой. И тут кто-то замечает вывеску — «Клуб». Лена тянет на себя дверь и машет рукой — открыто!

Внутри — можно сказать, уютно. Меломаны подозрительно вслушиваются в музыку, которая негромко играет в зале, — и переглядываются.

— Мне это показалось? — спрашивает Витечка.

— Отнюдь! — отвечает Горелов.

Музыка в клубе отвечает их высокохудожественным вкусам. Лена с красными пятнами на щеках — то ли от молодости, то ли от спиртного — проходит в зал. Там небольшая сцена, столики. Людей приятно мало.

— А почему мы раньше здесь не были? — обижается Лена.

Маша подходит к стене, на которой висит чеканка — «Алые паруса». Такая же точно — в квартире Оксаниной мамы. Маша хочет поймать чеканку, а та вдруг берет — и уползает вверх по стене. Паруса раздуваются и лопаются с громким звуком — как воздушные шары. Маша прыгает, пытается достать чеканку, но эта зараза ползает уже на уровне потолка, и наконец Горелов соображает, в чем дело.

— Витечка, держал бы ты свои колеса при себе, — критикует друга Горелов, бережно отстраняя Машу от стенки. Она переводит бессмысленный взгляд на Витечку — и тут же вцепляется в его очки. Дело в том, что очки тоже решают убежать с лица, взмыть к небесам, найти свои алые паруса… Дело в том, что одна таблетка циклодола для Маши — перебор.

Горелов отнимает у Маши очки и возвращает их Витечке.

Все они уже сидят за столиком, накрытым, к счастью для Оксаны, длинной скатертью. Под этой скатертью легко спрятать ноги в драных сапогах.

Маленькая Юля говорила вместо «драные» — «дряные». Соединяла два значения в одном слове. Дрянная мать Оксана не может спокойно сидеть за столиком, думает, как там дети. Миша так плакал…

— Я позвонить, — говорит она мужу, но ему это неинтересно. Оксана идет к гардеробу, там висит под колпаком тяжелый металлический телефон с черной трубкой.

— У нас по жетонам, — любезно поясняет гардеробщик. — Желаете жетон?

Оксана желает, покупает. Потом звонит, ждет, пока Юля ответит — и за то время, которое тянут на себя четыре длинных гудка, представляет самые разные ужасы. Открыли дверь бандитам. Уронили на себя зеркало. Выпали из окна.

— Алло! — милый голос дочки.

— Юляша, у вас всё нормально?

— Нормально, — вздыхает Юляша. — Миша спит.

Вот что ненормально — это оставлять дома таких маленьких детей. Юле — шесть, Мише — четыре. У Оксаны — нет выбора.

— А можно еще посмотреть телевизор? — спрашивает дочь. — Тут передача с фокусником.

— Пять минут, — разрешает Оксана. — Я скоро приду, Юляша. Не волнуйся и дверь никому не открывай.

Дочка уже повесила трубку.

В зале тем временем заняты уже почти все столики. По сцене — как ладонь Горелова по Машиной спине — жадно шарит фиолетовый луч прожектора.

Как это они пропустили открытие такого клуба?

Витечка шепчется с Леной, Маша смотрит в пустую тарелку безумным взглядом. Горелов жует губы, размышляя. Можно бы заказать какую-то еду, но у них мало денег. А заказать всё равно что-то нужно — представление только для клиентов, с важностью объяснил официант.

Решили — водку.

Оксана садится рядом с мужем.

В этот самый момент выключается свет — а когда он загорается снова, на сцене стоит фокусник.

Это молодой мужчина в черном плаще, из-под которого видна голубая, как у милиционера, рубашка. На лице неровно держится улыбка, как будто ребенок приклеивал. Прическа с длинными залысинами, похожими на рога. Не красавец, в общем, хотя Горелов так не считает. Его диагноз — Ник Кейв.

Фокусник кланяется и трясет руками, словно пытаясь вызвать гром. Или хотя бы аплодисменты.

Горелов забывает о симпатичном сходстве с Кейвом и бьется в фальшивом восторге. Витечка свистит. Оксана ненавидит свою жизнь.

— Добрый вечер! — фокусник слишком близко поднес микрофон ко рту, и зрители морщатся от неприятного свиста. — Сегодня для вас буду выступать я, иллюзионист Геннадий Цыкин, и моя прекрасная ассистентка — Снежана!

Ассистентку опишем с красной строки.

Бывают такие женщины — недолепленные. Скульптор устал или умер, а им таким — жить. Плечи у Снежаны — широкие, ноги — жилистые и шишковатые, а шея и грудь отсутствуют. Лицо — уральская деревня, рост — чуть выше семилетней Юли. Но — гордый взгляд! Но — блестящий купальник! Но — волосы красные и торчат во все стороны!

— Пиаф? — засомневался Горелов.

Оксану поразило серьезное лицо ассистентки, да и вся она была собрана, как в кулак. Даже когда Лена с Витечкой захохотали, услышав слово «прекрасная» (Горелов, ликуя, колотил по столику) — даже тогда на ее некрасивом лице не мелькнуло ни тени растерянности.

Шоу тем временем началось. Геннадий Цыкин доставал из рукава цветные атласные ленты, связанные между собой, как те веревки, с помощью которых совершают побег из тюрьмы. Поднимал цилиндр, показывая, что он пуст изнутри, — а потом там появлялся цветок в горшке.

— Прям как наперсточник, — зевнула Лена.

Маша возила по столу пепельницу так, что Горелов никак не мог попасть туда сигаретой.

Прекрасная Снежана вышагивала по сцене, купальник искрился и отвлекал внимание от Геннадия Цыкина, затеявшего какой-то особо сложный фокус — возможно даже, гвоздь программы. Во всяком случае, музыку сменил барабанный треск — и ассистентка изогнулась в затейливой позе.

Вуаля! Только что фокусник держал на ладони игральную карту, разорванную на две половинки, — и вот она уже вновь предъявлена залу, целая и непоруганная. Туз пик.