Девять писем для Софии

– Дедушка! – невольно воскликнула я. Боялась, что он передумает и всё-таки не откроет. Человек за дверью замер.

– Пусти меня, пожалуйста, я хочу поговорить! – поспешно заговорила я. Знала, что он меня слышит. Но захочет ли впускать в чертоги своей памяти? Такое внезапное вторжение могло причинить ему боль.

– Я ждал… – отозвался хриплый старческий голос. – Я знал, что ты придёшь.

Аким Васильков выглядел намного старше своего возраста. Несчастья, бесконечная, непреодолимая боль, чувство горькой вины и ненависть к себе избороздили смуглое лицо морщинами и вплели серебряные нити в его длинные волосы. Наверное, они побелели от слёз тоскующего ангела-хранителя, не сумевшего помочь своему подопечному. Дедушка долго разглядывал меня, пока я стояла на пороге, не решаясь войти. Может, заметил сходство со своей дочерью или всё-таки до сих пор принимал меня за иллюзию?

Он накинул на плечи серую рубаху, всю в пятнах, с оборванными пуговицами. На груди отчётливо виднелся шрам, по форме напоминающий зигзаг. Под печальными тёмно-зелёными глазами появились жуткие мешки: наверное, их обладатель давным-давно забыл, что такое сон. Я сразу поняла: передо мной – несчастный человек, погрязший в плену вредных привычек. Васильков достал из кармана джинсовых брюк толстую сигару, поднёс ко рту и жадно закурил, выпуская дым через нос. И только после этого опомнился, хлопнул себя по лбу и сделал приглашающий жест.

– Прости… Простите, – неожиданно перешёл на вы: вспомнил, что мы незнакомы. – Признаться честно, я было принял вас… – он вздохнул, собрал со стола бутылки из-под пива и бросил в мусорный пакет. – Впрочем, это совсем не важно… Вы уж меня извините, в последнее время я сам не свой. Постоянно путаю, где прошлое, а где настоящее. – Аким Антонович взгромоздился на высокий обшарпанный табурет и закинул одну ногу на другую. Сигара, зажатая пожелтевшими пальцами, смиренно гасла, а человек, подперев голову рукой, наблюдал за тем, как униженно падал на застиранные джинсы пепел – такой же горький, как и вся его жизнь. Я облокотилась на стол, но тут же заметила на нём толстый слой пыли и жирные пятна. Пришлось вежливо откашляться и отодвинуться, скрестив руки на груди, чтобы ни к чему больше не прикасаться. Васильков взглянул на ржавый чайник, угрюмо стоявший на плите, и всё таким же усталым и виноватым тоном проговорил:

– Не помню, остался ли у меня чай… Давно не пил ничего, кроме алкоголя. – он задумчиво почесал кончик носа. – А вы пьёте виски?

В его печальных припухших глазах блеснуло что-то вроде надежды. Я отрицательно покачала головой, заметив, как он сразу сник и покраснел. Правда, это был скорее болезненный румянец, а не признак смущения.

– Мне ничего не нужно. Я пришла сюда, потому что пишу книгу о своей матери, – наконец объяснила я, пряча руки в широких карманах юбки. – Меня зовут София, я тёзка вашей…

– Моей погибшей малютки, – прервал меня Васильков. Он сильно сгорбился, втянув голову в плечи. Грязные, давно не мытые волосы спутались – на затылке висел седой клок, похожий на паутину. – Я никогда не смогу себе простить… Зачем я позволил ей это сделать? – он стиснул зубы.

– Почему же… всё так?

Я никак не могла справиться с комом, подступившим к горлу. Дедушка долго и пристально смотрел на меня, прежде чем ответить:

– Виктория – победа, а София – мудрость. Поэтому моя девочка выжила… Она победила судьбу! – Васильков застонал. Я увидела на этом измученном лице печать неотвратимой смерти. Есть в нашей жизни нечто такое, на что мы никоим образом не можем повлиять. Сражаться с фатумом – не в нашей власти.

– А потом мы просто взяли и превратили победу в мудрость. Понимаете? Это мы виноваты в том, что случилось с нашей дочерью, – он смотрел уже не на меня, а будто бы сквозь, как если бы я стала призраком. И мне казалось, Аким Антонович может видеть что-то неподвластное взгляду человека, обречённого на долгую жизнь. – София – мудрость, а знания преумножают скорбь. Вы это понимаете?

Да, я, разумеется, его понимала, но, по-моему, от перестановки слагаемых сумма не меняется. Скорбь тоже преумножает знания. Иной раз на долю совершенно беззащитного ребёнка выпадает столько страданий, что ему приходится рано повзрослеть.

Аким Васильков почти не помнил своих родителей. Они, как Ромео и Джульетта, не смогли жить друг без друга и умерли в один день. Мать – оперная певица, которую пригласили на съёмки за границу. Отец – скромный писатель, к тому времени уже опубликовавший сборник сказок для детей. Они встретились случайно – в библиотеке на его творческом вечере. Влюблённая в книги Ольга ничего об этом не знала. Она лишь хотела перечитать «Маленького принца». Переступила порог, скинула с шеи вязаный шарф, бросила торопливое «здравствуйте» и замерла, очарованная мелодичным голосом молодого рассказчика с детской улыбкой. Он читал так, будто был менестрелем, и исполнял тихую песню о любви и смерти, добре и зле, предчувствуя, надеясь и просто зная, что свет расколет тьму. И ничего больше не существовало вокруг: ни книжных полок, ни робкого полумрака, ни распахнутого окна, ни дыхания зыбкой тишины… Какой-то шалун, хитро подмигивая случайным наблюдателям, перепутал эпохи, и всё вдруг смешалось, вернувшись в первозданное состояние, всё обрело истинный облик.

– Дадите автограф? – шёпотом спросила русоволосая девушка с щербинкой между передними зубами. Быть может, всё это напоминает волшебную сказку или розовый роман, между героями которого всегда вспыхивает обжигающе прекрасное чувство, вот только Антон и Ольга действительно полюбили друг друга с первого взгляда. Две родственные души услышали таинственный зов с неба и, звонко смеясь над проделками игривой судьбы, устремились навстречу друг другу. Знаете ли вы, что такое настоящая любовь? Видели ли вы когда-нибудь такую любовь? Жаль, что у неё не может быть счастливого финала.

Самолёт, на котором летела Ольга Василькова, разбился. Несчастный писатель не получил желанной награды за муки ожидания. Коварная судьба, размахнувшись, изо всех сил ударила жертву по щеке, даже не дав времени собраться с духом и подставить вторую… В ту же ночь Антон Васильков отравился крысиным ядом, оставив прощальное письмо для сына:

«Прости… прости… прости… Когда ты вырастешь, то поймёшь». Аким вырос и, в общем-то, понял, что имел в виду его бедный отец, но… едва ли простил. Горькая обида гнездилась в его одиноком сердце, и не было способа ни вытравить окончательно, ни заглушить хотя бы на время.

Мальчик остался на попечении бабушки Анны и дедушки Максима. Но Васильковых будто бы кто-то проклял, и очень скоро у Анны Робертовны обнаружили рак. Слишком запущенный случай, никакие операции не помогут, придётся смириться и жить столько, сколько дозволяется. Кто знает, может быть, и они любили друг друга ничуть не меньше, чем Ольга и Антон, но после смерти жены дедушка Акима всё-таки нашёл в себе силы продолжать своё тягостное существование. «Нужно творить… Творить вопреки смерти, иначе всё бесполезно», – любил говорить он внуку, который стал его самым внимательным и благодарным слушателем. А внука многое интересовало, порой он задавался такими вопросами, на которые было не так-то просто найти ответы.

7. И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою.

«Из праха, из праха земного! – повторял про себя Аким. Он не мог усидеть на месте, то и дело вскакивая и расхаживая по комнате. – Точно и не пытался создать божество. Иначе бы из воздуха, из облака, из солнца! Конечно, мы созданы Богом, но вовсе не из благодатного материала. Отсюда все пороки и тёмные страсти», – его карандаш задумчиво побежал по строчкам.