Девять жизней Дьюи. Наследники кота из библиотеки, который потряс весь мир

– Ну, давай, Мавшмэввоу, – уговаривала я его. – Беги вниз, это же так пвосто, у тебя повучится.

Наконец он делал крошечный шажок, потом оседал на бок, будто у него подогнулись лапки, и так, боком, медленно съезжал на землю.

– Моводец, Мавшмэввоу! А завтва ты уже сбежишь вниз, вот увидишь!

Вскоре котята подросли и перестали кормиться материнским молоком, один Маршмэллоу продолжал лезть к ней под животик и сладко чмокать. И ему по-прежнему не хватало храбрости сойти или сбежать по доске вниз – он все так же медленно сползал по ней боком. Родители позволили мне оставить его, вероятно считая, что он долго не протянет.

– Не давай ему молока, – предупредил меня папа, заметив, как я украдкой беру из холодильника пакет. – Он привыкнет к нему, а молоко стоит денег.

Тогда я, как заботливая мать, развела муку водой, и получилась смесь, очень похожая на молоко. Довольная собой, я поставила перед ним блюдечко, но он только разок лизнул и поднял на меня недоумевающий взгляд.

– В чем дево, Мавшмэввоу? Тебе не нвавится? Но ты довжен пить, чтобы стать сильным. Ты мне очень нужен.

Он так и не стал пить это пойло, но сил у него прибавлялось. Весной, когда начал таять снег, он уже ходил следом за матерью по двору. А я – за ними. Вскоре мы уже добирались до окружающей поле для гольфа узкой полосы деревьев, казавшейся мне тогда настоящим лесом. Там мы гуляли, и я поднимала камни и груды мокрых, слежавшихся за зиму опавших листьев, чтобы посмотреть, кто под ними прячется.

– Мавшмэввоу, посмотви на этого чеввяка, видишь, какой двинный, – приглашала я полюбоваться, как червяк, извиваясь, медленно полз по моей руке. – А вот, смотви, какой чудной камень. А это – бабочка, понимаешь?

В тот год я уже стала такой большой, что мне разрешили одной ходить в школу. Маршмэллоу провожал меня до ближайшего перекрестка, а затем садился и смотрел мне вслед. Когда я возвращалась домой, он всегда ждал меня на том же месте.

– Мавшмэввоу! – радостно кричала я и бежала ему навстречу.

Меня нисколько не смущало, что меня видели с ним, ведь я им так гордилась. Когда бабушка, которая подолгу гостила у нас, сказала, что она видела, как ровно в 2.30 он бредет к этому перекрестку, я чуть не лопнула от гордости и рассказала об этом всем своим друзьям. Они сочли, что для такого маленького котенка это просто потрясающе.

Осенью я сгребала облетевшие листья в огромную груду и засовывала в нее Маршмэллоу. Он осторожно выглядывал в какую-нибудь щелку, виляя задиком, а потом внезапно выскакивал, растопырив лапы, думая, что очень меня напугал, разыгрывая из себя охотника. Вообще он был отчаянно смелым охотником. Когда я ехала на велосипеде по тротуару, стоило мне поравняться с сосной, как он выскакивал из тени и кидался на колеса. Конечно, мне следовало остановиться, ведь он мог попасть под колеса и получить серьезную травму, но я только кричала: «Бевегись, Мавшмэввоу! Остовожно!» – и еще быстрее крутила педали. Потом я бросала велосипед на землю, зарывала ноги в листья и шевелила пальцами, а Маршмэллоу, насторожив ушки, внимательно смотрел и внезапно ударял по шуршащим листьям лапой с выпущенными коготками. Устав от беготни, мы ложились рядом на землю, и я долго смотрела на высокое, чистое и спокойное небо с медленно плывущими облаками, как вдруг он кидался на мое лицо.

– Кристи, что у тебя за царапины около глаз? – спрашивали меня учителя.

– Меня оцавапав мой кот Мавшмэввоу. Он думает, что мои весницы – это такие паучки.

– Будь осторожна, Кристи. Он может повредить тебе глаз.

Чтобы Маршмэллоу такое сделал? Да никогда!

На следующий год, когда Маршмэллоу исполнилось уже два года, его мать Браузи попала под машину. Так же, как Пуффи, когда я была у дедушки. Я горько плакала. Ведь Браузи была моей кошкой и матерью Маршмэллоу. Дедушка прислал мне ее, чтобы скрасить мое одиночество. Я так ее любила! Я потребовала, чтобы ее похоронили под моим окном, где она родила моего Маршмэллоу и других котят, которые давно разбежались кто куда.

После смерти матери Маршмэллоу вдруг стал со мной разговаривать. Не могу сказать, от печали или от одиночества, но это случилось именно в ту пору.

Вам может показаться странным, что я всегда разговаривала с моим котиком. Я рассказывала ему о том, как прошел день в школе, о моих игрушках, о ссорах родителей – словом, обо всем, что интересует и волнует детей. Обычно он просто очень внимательно слушал меня, наклоняя головку с поставленными торчком ушами. Но после смерти матери он стал вспрыгивать на подоконник в моей комнате и разговаривать со мной.

Сначала он два раза коротко мяукал, чтобы привлечь мое внимание.

– Пвивет, Мавшмэввоу, как дева? – здоровалась я, отложив в сторону домашнюю работу.

– Мя-яу.

– Понятно, у меня тоже ховошо.

– Мяу-мяу?

– Я в школе быва. А ты что девав?

– Мяу. Мяу, мяу.

– Ага! А я уже сдевава математику.

– Мяу-у.

– Да, и нашла свои чулки.

– Мя-мя-мяу!

– Нет, у меня есть туфли, только они мне велики.

Иногда я потихоньку от мамы проносила Маршмэллоу к себе в спальню. Моя неряшливость в обращении с одеждой сказывалась и на состоянии моей комнаты, которую домашние и даже близкие друзья нашей семьи называли свинарником. Чтобы вам было понятно, скажу коротко: в ней буквально некуда было ступить. Маршмэллоу терпеть не мог ходить по этой свалке из игрушек, тетрадей, учебников и одежды и предпочитал как можно быстрее забраться ко мне на плечо, откуда с явно брезгливым выражением мордочки – у него даже усы подергивались – посматривал вниз. Главным для него препятствием оказывалась моя кровать с сиреневым покрывалом, по которой ему приходилось пройти, чтобы добраться до меня. Это покрывало выводило кота из себя, потому что его когти цеплялись за ткань. Он шел по нему, как человек переходит лужу, полную еще не застывшей жвачки, – медленно переставлял лапку за лапкой, каждый раз ожесточенно выдергивая когти из этой мерзкой ткани, чтобы сделать очередной шаг. Но хотя путь до меня стоил ему таких трудов и нервов, он оставался в комнате не больше десяти минут, после чего отправлялся в обратный путь по минному полю моего покрывала и мяукал, чтобы его выпустили. Впрочем, нам обоим больше нравилось возиться в нашем «лесу» с разными жуками и червяками, чем торчать в моей захламленной комнате.

К третьему лету Маршмэллоу достиг своего расцвета. Помните того слабенького и робкого котенка, который нарочито медленно съезжал по длинному настилу на пол? Так вот, забудьте его, потому что он совершенно преобразился! Маршмэллоу стал огромным взрослым котом. Мы с ним по-прежнему гуляли в лесу или на заднем дворе, и я показывала ему найденных или пойманных насекомых, но теперь у него появились свои, особые интересы. Раз в несколько дней Маршмэллоу поднимался по лесенке на крыльцо и настойчиво мяукал, пока я не выходила к нему. И там, у его лапок, лежала либо искалеченная белка, либо птица, либо крольчонок. Но я понимала, что Маршмэллоу убивал их не из злобы, а просто следовал врожденному инстинкту и совершенствовал навыки охоты. Поэтому я на него не сердилась.

Но наш сосед, охотник на уток, видимо, этого не понимал. Однажды он, в полном охотничьем снаряжении и с ружьем, подошел ко мне и Маршмэллоу и указал на дерево в его дворе, где вверху темнело птичье гнездо.

– Предупреждаю, что, если твой кот убьет хоть одного из моих кардиналов, я застрелю его, потому что это очень красивые птицы!

И это говорил человек, который вешал кормушку для птиц на дерево у самого нашего забора, причем на самую нижнюю ветку, прямо рядом с кустами, где прятался Маршмэллоу! Как будто специально, чтобы соблазнить кота! Да это была не кормушка, а западня для его любимых птиц!

Поэтому я уперла руки в бока, выпятила нижнюю губу и дерзко заявила:

– А есви вы убьете хоть одну утку, я заствевю вас, потому что они тоже очень квасивые!

Чем мог ответить этот бедолага на праведный гнев картавой пятиклассницы, заядлой кошатницы? Он только смерил взглядом грязную девчонку с таким же грязным котом и, покачивая головой, вернулся к себе.

Примерно через неделю Маршмэллоу поймал на поле для гольфа утку, свернул ей шею и принес к нам на крыльцо в качестве роскошного трофея. Я не стала его ругать, потому что так его любила, что легко простила ему даже убийство утки.

Нечего и говорить, что моя сестра, красавица и модница, не находила ничего симпатичного в грязном убийце Маршмэллоу. Как и мама, она не любила животных и предпочитала наряды и украшения нелепой охоте за червями и птицами. Но должна отдать ей должное – не питая к моему коту сильной симпатии, она, однако, не просто мирилась с его присутствием, а даже проявляла о нем заботу. Иногда она даже его похваливала. Видя нашу крепкую дружбу, она радовалась за меня, хотя сама не испытывала нужды в общении с животным.