Девять жизней Греты
Шрифт:
И так тоскливо стало у меня на душе после того, как я все это сказала. Так нехорошо…
– Что-то я ничего не понимаю… Какую квартиру? На какие деньги?! Ты что, Грета, издеваешься надо мной? Господи… Грета… кто же назвал тебя так? Как кученце (собака)…
В тот момент ее раздражало и мое вычурное, странное имя. Надо сказать, что в ту минуту мне и самой было словно бы неловко за свое кинематографическое имя.
Вероятно, Магдалена все же выяснила с помощью Интернета, кем является мой отец и в каком отношении его имя связано с российской нефтью, потому что вечером этого же дня она откровенно ворковала со мной, называя дочкой, и стреляла глазами в сторону сына, словно собиралась сообщить ему нечто важное. – Мне мама рассказала… – сообщил мне Джорджи, когда мы легли спать. – Она очень сожалеет о вашем разговоре, о том, что она была так груба с тобой. Она уже и не знает, как себя вести, что говорить… Понимает, насколько глупо выглядели ее разговоры о полезном труде. Представляю, как ты в душе смеялась над ней, да и надо мной тоже, когда мы ночевали на море, в этих скромных бунгало, и на ужин ели вчерашнюю брынзу и теплые, с пляжа, помидоры! Ты ведь привыкла совершенно к другой жизни. А я? Да я – просто глупый, раз ни разу не попытался
Тогда – впервые – мы оба, я думаю, испытали чувство, сильно походившее на разочарование. И даже не друг в друге, а скорее в самой жизни. Может, и не разочарование, но все равно, такое неприятное чувство того, что, помимо нашей любви и ощущения праздника от общения друг с другом, существует еще и другая жизнь, где есть место грубости, недоверию, раздражению… В ту ночь мы обошлись лишь взаимными пожеланиями спокойной ночи.
На трассе, гладкой и мокрой, опасной, смертельной в такую непогоду, почти не было машин. Никто, кроме нагруженных доверху фур и тяжелых грузовиков с продуктами, не стремился в декабрьскую, мрачную, обледеневшую Варну. Не то что летом, когда в ту сторону по софийской трассе мчатся нарядные легковушки, набитые любителями позагорать на солнышке и понежиться в теплой морской воде.
Воспоминания преследовали меня, они, как обрывки ветра, толкали меня в спину и заставляли втягивать голову в плечи. Даже в теплом салоне мне было холодно от всего того, что я услышала каких-нибудь пару часов тому назад…
Анализировать услышанное можно было, лишь оглянувшись назад. Полгода жизни с Джорджем пролетели быстро. Мы купили на папины деньги две квартиры – одну в Шумене, другую в Варне. Планировали купить апартаменты и в Софии. Помешанная на покупке недвижимости Магдалена была, казалось, оглушена собственным имущественным счастьем.
– Дети мои, запомните! Никакая пенсия вас на старости лет не спасет… Только недвижимость! Сейчас, когда на дворе кризис, надо покупать квартиры, дома, землю. Все упало в цене.
Мы обустраивали свои квартиры, строили планы на будущее. Между тем мастерская Джорджи прекратила свое существование – он стал банкротом. Надо ли говорить, как легко он с моей помощью и поддержкой пережил свое банкротство?!
Папа предложил мне заняться открытием в Болгарии бензиновых станций, обещал помощь. Но поскольку я в этом ничего не смыслила, то решила возложить все это на сильные плечи своего мужа. Однако он, понимая всю перспективность этого дела, все равно тянул и тянул с ответом. Шли дни, недели, месяцы. Папа присылал ему какие-то документы, расчеты, предлагал отправить к нему специалиста, который стал бы его управляющим и помогал бы ему в этом бизнесе. Но Джорджи, как я поняла, откровенно ленился. А я ленилась вместе с ним и не давила на него. Мне по-прежнему нравилось, что у меня такой красивый муж, такой ласковый, нежный и внимательный. Тот факт, что он и его мать жили все эти месяцы за мой счет, меня тоже не особо волновал. Я старалась относиться к этому философски.
Иногда наша лень достигала немыслимых пределов. В осеннюю смурь, когда на улице особенно зябко и льет дождь, мы даже с постели вставали только для того, чтобы разогреть еду или сходить в ванную комнату. Забравшись под пухлое одеяло, мы, прижавшись друг к другу, спали под мерный шум дождя, дремали, просто лежали, погруженные в какую-то безысходную сонную одурь… И только приход свекрови заставлял нас покидать постель на несколько часов, когда мы принимали ванну, приводили себя в порядок, чтобы вместе отправиться обедать или ужинать куда-нибудь в ресторан. Мне нравилось бывать в уютных шуменских механах. Механа` – это тот же трактир, с национальной кухней. Грубо сколоченная мебель, интерьер украшен старинной посудой, мельничными жерновами, имитацией колодца, старинными утюгами или котлами. На столах – красные, ручной работы, тканые скатерти. Еду подают в глиняных горшках или в сковородках. И рекой льется национальная водка – ракия, сделанная из сливы, абрикосов, винограда, айвы. Вино из Новой Загоры, Хаскова, Ямбола, Стамболийски, Хисарски, из Розовой долины, Оряховице, не говоря уже о знаменитом осмарском пелине – вине, настоянном на душистой полыни. Худенькие болгарки или турчанки в национальных одеждах подают еду. Нанизанные на шампуры шампиньоны, полосатое от решетки гриля филе курицы или форели, кюфте и кебапче, чугунные кастрюльки с вареной фасолью, которую здесь все называют «боб», густые куриные супы, тушеную капусту с мясом утки.
Меня все чаще и чаще стало наполнять чувство пресыщения и того, что я на все это время словно выпала из нормальной человеческой жизни. Что мы постепенно стали превращаться в свиней. Когда я жила в Москве и мечтала о своих садах и цветниках, меньше всего я задумывалась о том, что мне придется совершенно отдалиться от работы. Да, мне иногда надоедало работать в чужих садах, потому что я, вкладывая в дело душу и силы, понимала, что все это уже очень скоро уйдет из моей жизни, что я как бы работаю впустую. То есть я не испытывала удовлетворения при мысли, что все это заживет своей жизнью и после моего ухода. И я, как и любая девушка на выданье, уже мечтала о своем доме, о земле, где я смогу разбить свои цветники, где позволю благородным растениям соседствовать с дикими разросшимися сорняками… Идей и планов у меня было много, порой мне казалось, что моя голова изнутри тоже напоминает многоярусный садик, заросший разного рода растениями, что внутри моего черепа все цветет и благоухает: распускаются розовые бутоны, извергает сине-оранжевые молнии будущих цветов роскошная стрелиция, буйно цветет, смешиваясь цветом с алой кровью, наперстянка… Быть может, выйдя замуж за Джорджи, я надеялась, что и у нас с ним будет свой дом с садом. Но как-то сложилось так, что его мать, увлеченная покупкой квартир (апартаментов), совершенно забыла о существовании частных домов. Возможно, она все помнила, да только не желала обременять свою жизнь уходом за землей. Как хорошо сидеть в чистенькой квартире, обнявшись с подушкой, и смотреть телевизор! В собственном доме с участком земли, напоминающем миниатюрную модель самой жизни, захочется посадить деревья, кусты и цветы, купить попугаев, обзавестись кошкой и собакой, а то
и вовсе прикупить с десяток несушек… Кошка с собакой будут беспрестанно сновать между домом и садом, разнося землю и семена сорняков по всему дому, попугаи, с аппетитом поедая просо, пометят территорию россыпью пустых зерен, кур надо будет кормить и поить, а к подошвам калош или садовых туфель прилипнет солома… Какой ужас!!!Наступила осень. Ее прохладное дыхание несколько поостудило наши чувства. Я поняла, что если я не хочу потерять Джорджи, то должна каким-то образом избавиться от постоянного присутствия рядом с нами свекрови. Она давно уже раздражала меня своей неутомимой жаждой денег и тех сомнительных удовольствий, которые она из них извлекала. Все ее шкафы буквально ломились от новой одежды. Молодясь, она выбирала себе чуть ли не подростковые вещи, но в основном носила узкие, обтягивающие ее худосочные ляжки, джинсы, открытые блузоны, которые не скрывали ее костлявую, черную от загара грудь, на спине же ее болтались дорогие, из натуральной кожи, цветные рюкзачки с разного рода молодежными украшениями – стеклянными фигурками животных, шариками, меховыми мишками и жирафиками… Со спины Магдалену действительно можно было бы принять за подростка. Главное, чтобы она не поворачивалась к вам своим худым, со впалыми щеками, почти черным лицом… Да уж, черноморский загар – что поделать – сделал ее похожей на цыганку!
Сказать, что меня тошнило от моей свекрови, – это не сказать ничего! Она вторгалась в наше с Джорджи пространство с видом полноправной хозяйки, навязывала нам план мероприятий на день, поездки, шопинги, экскурсии… Я же хотела осмотреть предлагаемые одной симпатичной девушкой-риелтором виллы под Варной. Несколько снимков я уже выслала брату, пусть посмотрит, может, купит себе на лето виллу-другую, а мы бы с Джорджи присматривали за ними, заполняли их туристами, следили бы за порядком, прибирались бы там. Какая-никакая, а работа… Но Джорджи, как я поняла, даже после того, как он стал моим мужем, продолжал в большей степени оставаться сыном своей матери и все делал для того, чтобы потакать ее желаниям. Они, мать и сын, были одним целым, и мое присутствие в жизни Джорджи не изменило его представлений о сыновнем долге. Он, как мне казалось, продолжал воспринимать меня как русскую туристку, по неизвестной причине задержавшуюся в их доме. Да, и это было самое неприятное – я оказалась нигде. Ни в одной из купленных мною квартир (надо сказать, что все оформлялось на Джорджи, поскольку мне, иностранке, было это сделать не так-то просто, оказывается) я не чувствовала себя дома. Я не могла купить понравившуюся мне мебель, занавески… Я не могла и нескольких часов провести наедине с моим мужем.
И когда я все-таки присмотрела для себя дом в одном приморском поселке, в котором намеревалась поселиться только с Джорджи и поставить ему условие, чтобы его мать никогда не переступала порога этого дома, случился скандал! Магдалена кричала – она не допустит того, чтобы какая-то там русская отобрала у нее сына, она не для того его рожала и воспитывала, он – ее, ее, он принадлежит только ей! Это было похоже на истерику. Мне бы тогда еще развернуться и уйти… Но куда? Возвращаться в Москву, к отцу, чтобы со слезами на глазах признаться ему в том, что наш брак с красавцем-болгарином – ошибка? Конечно, отец бы меня понял и простил, тем более что он готов был простить мне все! Но это, подумалось мне в тот момент, я успею сделать всегда. Тогда же мне хотелось побороться за своего мужа, за свою семью. И я все еще лелеяла мысль о том, что Джорджи – мужчина, а не мальчик, все же сделает свой выбор в пользу своей жены. Я не предполагала тогда, насколько сильна связь между Джорджи и его матерью.
– Вы хотите, чтобы я уехала? – спросила я тихо, чтобы не распалять и без того взвинченную до предела Магдалену. – Прямо сейчас?
Вероятно, эти слова ее немного остудили. Потому что первое, что она тогда сказала (первое, что сложилось в ее разгоряченной голове!), было: конечно, при разводе-то все делиться будет пополам… Ты же просто так не уедешь? Не уедешь? Начнешь все делить, делить!
Джорджи стоял, опустив голову. Мне показалось тогда, что его черные волосы слишком густы и крепко, по-женски, закручены в локоны, что это даже как-то противоестественно для мужчины. И что он растолстел за последние месяцы, и кожа его, некогда белая, стала от загара какой-то неприятно розовой, зефирной… И лицо его, чисто выбритое, тоже стало раздражать меня. Почему-то перед моими глазами возникла сцена: Джорджи стоит в ванной комнате, голый, и бреется. И так нежно, так любовно поглаживает лезвием по своим гладким, упитанным щекам, что хочется взять и порезать ему эти щеки… Крест-накрест! И близость нашу с ним я вспомнила, его отяжелевшее тело, и вдруг поняла, что и в постели-то он стал ленив и эгоистичен, что вообще непозволительно молодому, полному сил мужчине.
Я вышла из комнаты, потом из квартиры и быстро спустилась по лестнице, выбежала на улицу и затерялась в толпе праздношатающихся по Славянскому бульвару горожан.
Здесь, на этом бульваре, в теплое время суток все кафе выносят на улицы, под огромные, тенистые вековые липы, столики, и таким образом бульвар превращается в длинное, протянувшееся почти на половину города летнее кафе. И, что самое удивительное, они все заполняются людьми, отчего создается впечатление, будто бы в этом городе каждый день – выходной. Славянский бульвар – это место встреч всех живущих как в самом городе, так и в селах. Прогуливаясь по нему, можно встретить с десяток знакомых, родственников, коллег. Молодые мамочки с колясками беспрестанно курят сигареты, пускают дым разве что не в розовые мордочки своих чад. Чинные, с коротко остриженными седыми волосами болгарки, собравшись в стайки, пьют горячий шоколад, радуясь встрече и теплому солнышку. Молодые парни, по какой-то причине оставшись без работы, с раннего утра до позднего вечера сидят, развалясь, в уютных плетеных креслах под полотняными тентами, пьют кофе из крохотных чашечек, перемещаясь из одного кафе в другое, и стреляют глазами в приятелей, чтобы те угостили их пивом. Молодые девчонки, возможно продавщицы из близлежащих магазинов, укрывшись от солнца и посетителей, потягивают за столиками холодный чай и колу. Разжиревшие холостяки с длинными волосами, заплетенными в тощую косичку, наливаясь пивом, лениво рассматривают проходящих мимо стройных женщин. В Болгарии почти все женщины худенькие, как тростинки, и с хорошей, густой гривой волос. Во фризерских салонах, то есть в парикмахерских, они стараются перекраситься в «блонд» и различными способами уменьшить объем прически. Удивительное дело!