Девять

– Ладно, посмотрю. А того козла я где-то видел, шеф. Слишком быстро все покатилось, но точно я его где-то…

– Ладно, а сейчас давай двигай поршнями. Я тут еще покручусь.

И Болек остался один. Посмотрел вслед фиолетовому, убедился, что тот направился куда велено, и попробовал осторожно сделать пару шагов. Боль в животе была все острее, она петляла, кружила, завязывалась узлом, меняла место и слово бы хотела выйти. Болек слегка согнулся и семенил подавшись вперед. Вдавливая кулаки в карманы брюк, он пытался думать о том спокойном и прекрасном, что видел в жизни, но мысли все крутились вокруг шагов и метров, отделяющих его от покрытого кафелем перехода, где с сигаретами в зубах или в пальцах стояли молодые ребята. Болек остановился на минутку, и боль утихла. Ему оставалось еще метров пять, но он уже чувствовал запах. Двое красавцев, оба с серьгой в ухе, стали к нему приглядываться. Один даже улыбнулся, потупив глазки. На ногах у него были тяжелые черные ботинки, все в серебряных накладках. Второй поправил на шее широкий шарф лососевого цвета. Они обменялись замечаниями, и тот, в ботинках, снова улыбнулся, но уже не отводя взгляда.

«О господи, – подумал Болек, понимая, что сейчас бессилен. – О господи боже, в другое время ты бы уже с жизнью попрощался», – додумал он свою мысль, а те стояли и ждали, потому что видали в жизни и не таких, как он.

И когда он почти дошел, а те уже не сомневались, что для них начинается лучшая часть дня, из недр туалета под шум спущенной воды, в облаке ароматов мыла и парфюма, на фоне обманчивого блеска кафеля появился Яцек. Они столкнулись буквально нос к носу, и счет пошел на секунды: у кого быстрей проскочит в мозгу какая-то искра.

Он летел с ураганной скоростью направо, на Новогрудскую, но ему было ясно, что все это становится совершенно бессмысленным. Он взмок, чувствовал себя старым, и ему совершенно не хотелось никуда бежать. Страх, который помог ему взлететь на лестницу чуть ли не по воздуху, испарился, и теперь он был почти уверен, что жирный сцапает его раньше, чем он добежит до Линдлея. Он слышал сзади тяжелые шаги и цоканье подкованных ботинок по мостовой. «Или ждать, или сваливать», – мысль ворочалась очень медленно. Он бежал, а дома с обеих сторон, казалось, застыли на месте. Где-то далеко впереди замаячил прохожий с собакой, но сразу исчез. Это был спальный район. В окнах тюль и цветы, в автомобилях красные огоньки сигнализации. Прямые линии и пустота. «Военные и полиция, – подумал бегущий. – Страшно в переулок свернуть, того и гляди такой вот в пижаме и тапочках башку прострелит». А сзади все те же цок-цок по мостовой. Ему снова вспомнился Майкл Джексон: если ему вздумалось купить Бемово, [55] то почему не добавить к этому и здешние места, тут тоже ничего нет. И тогда они бы сейчас бежали через лунапарк, среди мигающего света иллюминации, огней, блеска, среди дебильной флоры и шизанутой фауны, оба в бейсболках с инициалами «MJ», а остальная часть полуторамиллионного города пошла бы в обслугу чертовых колес, лазерных тиров, бочек смеха и виртуальных кунсткамер, и все стало бы наконец и мнимо, и присно, и во веки веков аминь. Такими мыслями он пытался себя отвлечь, а Линдлея и не думала приближаться. Он споткнулся о выступающую плиту тротуара и потерял равновесие, но сумел удержаться на ногах. Мысли наплывали неизвестно откуда, занимали его голову на какую-то долю секунды и потом отставали, а он бежал вперед. Где-то в горле чувствовалась горечь. В сортире он воткнул в нос трубочку как можно глубже и вдохнул прямо в мозг. Воздух тоже был горьковатым на вкус. Жирный не нагонял его, но и не отставал. Яцек представил, что они будут так бежать и бежать без конца. Они пересекли бы эту чертову Линдлея, потом на Рашинскую, мимо памятника Летчику, скорее бы Жвирки, [56] а там уже просторно, все прямо и ровно, и у кладбища русских солдат сразу наступает осень, там уже в сентябре деревья стоят в красных и желтых языках пламени, а от дачных участков тянет запахом горелых листьев и травы. Пожилые пары несут в сумках бутерброды и термосы с чаем в свои беседки. Там резвятся собаки, и уже брезжит туманный, но погожий день. Из аэропорта едут голубые автобусы с хорошо одетыми людьми, прибывшими посмотреть нашу страну.

55

Район Варшавы.

56

Ул. Жвирки и Вигуры в Варшаве.

Так он занимал себя, но Новогрудская не хотела кончаться, и все это смахивало на какой-то сон, где пространство отклеилось от времени. Потом он сообразил, что жирный один, а тот, второй, куда-то пропал, и, наверное, можно было бы обернуться и встретиться с этим жиртрестом лицом к лицу или придумать что-нибудь еще. Прикидывая, что бы это могло быть, он стал присматриваться к предметам, мимо которых пробегал, но ничего подходящего не попадалось. Урна, раздавленная пачка от сигарет, собачье говно, – в общем, в качестве оружия ничего не годилось. Куража для такого дела он в себе не чувствовал. Просто надоело вот так бежать и бежать. Ему стало жаль времени, замкнутого в бесконечной перспективе улицы. В голову лезли фильмы, которые он когда-то видел, и предметы, которые имел. Он перебирал их в мыслях, вспоминал названия, сортировал и вдруг почувствовал, что бежит один.

Жирный остановился. Довольно далеко, но в свете уличного фонаря было хорошо видно, что с ним что-то не так: он стоял очень странно, на полусогнутых, отведя руки далеко в стороны, словно собирался куда-то красться, но он не двигался с места. Будто услышал нечто и испугался. Яцек недолго смотрел в его сторону, и, не пытаясь больше ничего понять, повернулся, и пошел прочь. Угол Линдлея оказался в двух шагах.

Где-то затопали, и он проснулся, но сразу теснее сжался в комок, потому что звук был похож на шаги великана, идущего с Жолибожа на Мокотов. Перед тем как снова впасть в сон, он еще успел подумать, что жизнь ему снится совершенно беспорядочно, как будто в ней не было никакого смысла. Теперь почему-то привиделся его первый «дипломат» за четыреста пятьдесят злотых. Черный и твердый, из пластика с алюминиевым бортиком. Все тогда такие носили, и в трамвае, когда в давке «дипломаты» ударялись друг о друга, стоял стук. Но сейчас он был не в трамвае, а на лестничной клетке в доме повышенной этажности в Гоцлаве. [57] Он шел вниз медленно, словно боялся. Остановился перед очередной дверью, потом перед другой и так до самого первого этажа. Следующий дом. Он ждет, когда у лифта не останется никого, и лишь тогда нажимает кнопку. Едет на самый верхний этаж, давая себе зарок, что будет звонить лишь в те двери, где в номерах есть счастливые числа – тройки и семерки. Серые стены пахнут свежей краской. Он повторяет про себя пятнадцать заученных слов и репетирует улыбку: «Здравствуйте, мы оказываем услуги по отделке помещений, здравствуйте, мы оказываем…»

57

Район Варшавы.

Спустился этажом ниже, произнес про себя: «Крибле, крабле, буме» – и пошел к дверям, за которыми слышалась какая-то возня. Они распахнулись почти мгновенно, и он оказался в прихожей, в окружении детворы, которая глазела на него, как на Деда Мороза. Потом вышла женщина в халате и спросила, что ему надо. Тогда он снова завел свою песню про облицовку и обивку, а она смотрела так, словно ждала чего-то еще, не понимая, о чем речь.

Он вспомнил про наглядность, оперся спиной о стену и раскрыл на коленях «дипломат»:

– Посмотрите, это образцы. Мы можем выложить стены панелями из ясеня, сосны, дуба, а для дверей предлагаем обивку цвета бордо, беж или коричневого.

Дети вставали на цыпочки, чтобы увидеть эти чудеса. Кто-то схватился за край «дипломата», и досочки, фрагменты обвязки, квитанции и все остальное полетело на пол. Дети бросились на все эти сокровища, каждый схватил что-нибудь, а женщина все стояла неподвижно и улыбалась, словно извиняясь.

– Верните пану все его вещи, – произнесла она наконец. – Я найду во что вам поиграть. – И обращаясь уже к нему: – Спасибо, но мы здесь только снимаем квартиру. Если вы подождете минутку, то я отыщу для вас телефон владельца. Может, он захочет. Облицовка не помешала бы. Малыши пачкают стены.

В этот день никому ничего впарить не удалось. Он не умел всовывать ногу в дверной проем, чтобы успеть сказать больше чем пару слов. Под конец язык у него заплетался и он предлагал бордовые панели вместо дубовых. Короче, в тот день он ничего не смог продать. И на следующий тоже. Он шел в другие дома. Поднимался и спускался вниз. Встречал мужиков в комбинезонах. Они обивали двери и выкладывали деревянными панелями прихожие.

Несколько раз, увидев тех, кто ему открыл, он говорил:

– Извините, я ошибся.

Прошло четыре дня, результатов ноль. Болели ноги. Он думал о «дипломате» и потраченных на него деньгах. В пятницу у него кончились чистые рубашки, и пришлось надеть ту же, что в понедельник. Было жарко, и он то и дело останавливался передохнуть. Два дома в Витолине [58] – там он уже отстрелялся; он перешел Гроховскую и уселся в сквере около улицы Главного Штаба. Выкурил две сигареты и решил, что, если и сегодня ничего не получится, надо с этим кончать. Вернулся к многоэтажкам.

58

Район Варшавы.

Его окликнул невысокий щуплый тип:

– Ты занимаешься обивкой дверей?

– Да. То есть я собираю заказы.

– Самое оно. Идем. Покажу, что мне надо.

Они вошли в подъезд, а типчик все болтал без умолку:

– У меня для тебя не совсем обычная халтура – дверь в подвал. Там у меня бизнес, а соседям мешает. Слышь, надо сначала поролон положить, а потом что-нибудь сверху, чтобы вид был, а дверь нестандартная, нужно замеры сделать. У тебя рулетка есть? Да ладно, у меня своя.

Они уже стояли на лестнице, там было темно. Тип сказал, что пойдет вперед и зажжет свет. Тут Павел почувствовал, что его куда-то тащат. Он пробовал упираться, но тех было двое. Его втолкнули куда-то в темноту и тесноту. Дали пару раз, но не слишком сильно, и предупредили, что если он еще раз появится на их территории, то получит по полной программе. Потом вырвали у него из рук «дипломат» и он услышал, как им колотят о стену или пол. Скоро все стихло, нигде никакого движения. Павел нашел входную дверь, но та была заперта. Наткнулся на разбитый «дипломат». Через час он принялся кричать, и кто-то привел дворника. Он взял свой растрескавшийся чемоданчик и потом в парке внимательно, осторожно осмотрел его, но с ним ничего уже нельзя было сделать. И сейчас, во сне, он ясно увидел цифры тысяча девятьсот восемьдесят пять. Они горели над городом подобно неоновым огням, как начало отсчета нового времени, как важная дата, но zusamen [59] грош цена всему этому, да и всему остальному, – такие мысли бродили у него в голове между сном и явью, и он постарался поскорее нырнуть обратно в сон, словно надеясь где-нибудь там, на самом дне, найти то, из-за чего все началось.

59

Искажен, немецкое zusammen – вместе, в итоге.

– Ты не говорил, что нужно без газа, – сказал Пакер.

– Все тебе скажи, – ответил Болек.

– А что я, дух святой? Откуда мне было знать? Ты сказал, чтобы я по дороге купил какой-нибудь воды. Чтоб запивать, хорошо брать с пузырьками. Всегда такую покупали. Откуда мне было знать?

– Да? Я должен был тебе по телефону сказать? – съязвил Болек.

– Какая разница, хоть и по телефону.

– Это не телефонный разговор, – сказал Болек.

– А, – сказал Пакер.

Они препирались почти шепотом, стоя недалеко от Новогрудской в темном дворе, правда, кое-где в окнах еще горел свет.