Девятая жизнь Луи Дракса

От этих слов у меня замерло сердце. Даже затошнило. Подумать невозможно. Я представил себе мадам Дракс, как она стоит на вершине горы, смотрит в пропасть и кричит. На миг я закрыл глаза.

– Если вдруг Луи начнет приходить в сознание… – сказала детектив.

– Пока это маловероятно, – перебил я. Слава богу, реплика Шарвийфор вырвала меня из малоприятного транса. – Прогнозы неутешительные.

– И все же, если ему станет лучше, нам нужно будет его допросить. Он может вспомнить какие-то важные детали.

– Может, и вспомнит, – ответил я. – Но не сразу. Кто-то теряет память полностью, к кому-то она возвращается лишь отчасти.

– Иногда и слава богу, – заметила Жаклин. – Это снимает психологическую травму, если она имела место.

У нас лежит один мальчик, он пытался покончить с собой. И если он поправится, мы бы не желали ему полного восстановления памяти.

Детектив задумчиво кивнула. Ги Воден с любопытством смотрел на нее – наверное, гадал, сколько ей лет. На вид не старше моих дочерей, но, думаю, лет тридцать. Грубовата, но чувствуется профессионал.

– А что с историей его несчастных случаев? – поинтересовался я.

– Их довольно трудно отследить, – ответила детектив, затушив сигарету в пепельнице и сразу же потянувшись за другой. Меня так и подмывало прочитать ей лекцию об эмфиземе и раке легких – она обязана задушить эту привычку в зародыше. Не годится умирать такой молодой. – Психолог Луи считает, – продолжала Шарвийфор, – что мальчик мог травмировать себя сам, чтобы привлечь внимание взрослых. Но некоторые травмы слишком давние – Луи тогда был совсем мал. Может, он слышал печальные истории о своем младенчестве и его заклинило на повторении пройденного. Но не исключено, что травмы наносились кем-то из родителей, а может, обоими.

Шарвийфор замолкла, мы тоже. Жаклин сокрушенно покачала головой, Воден сердито хмыкнул. Нам даже думать не хотелось, что такое возможно. Я смотрел на детектива. Я слышал, что она сказала, но до той части мозга, которая отвечает за реакцию, слова не дошли. Мне требовалось время, чтобы переварить. Я вообще медленно соображаю.

– Раз мы исследуем вопрос о физических травмах, мадам Дракс тоже под подозрением. – Молчание. Меня слегка тошнило, словно воздух в комнате сгустился и давил на грудь. Воден ошарашенно тряс головой, Жаклин совсем приуныла. Я поднялся и открыл окно, впустив в кабинет далекие крики чаек и глухое гуденье трассы в низине. – Такова процедура, – пояснила Шарвийфор, затушила полсигареты следом за Воденом и встала. – В нашем деле важно все делать по протоколу. Как и в вашем, я думаю.

Детектив ушла, оставив нас в полной растерянности. Вообще-то я услышал про жизнь Луи больше, чем рассчитывал. Гораздо больше. Но о чем детектив умолчала?

Расстроенные, мы с Жаклин вернулись в палату. Мы не обсуждали состоявшийся разговор. Мы переключились на Изабель и приезд ее отца. Он любил дочь, это очевидно, однако виделся с ней все реже, наездами. Мать Изабель, переутомленная и задерганная, все время порывалась жаловаться на невнимательность бывшего мужа. Иногда мне казалось, что Изабель в коме прячется от родителей. Мне предстоял весьма деликатный разговор – но мсье Массеро, решили мы с Жаклин, гораздо разумнее, и лучше говорить с ним, а не с матерью – предложить ему, чтобы родители ради дочери изобразили хоть какое-то согласие.

Жаклин открыла двустворчатые окна, впустила ветерок в палату, и над кроватями парусом раздулись белые занавески. В палате шептались родственники. Я поздоровался с Джессикой Фавро, и Иветтой, сестрой Матильды Малхауз, затем представился быкоподобному здоровяку мсье Массеро – тот был растерян и подавлен больничной белизной. Он сидел подле Изабель и гладил ее по голове: темно-рыжие кудряшки девочки разметались по белой подушке, будто распластанные листья экзотического папоротника.

– У нее всегда были такие живые волосы, – тихо сказал Массеро. – Даже когда она болела. Странно, правда? И сейчас такие же, хотя волосы ведь ближе всего к мозгу.

Я улыбнулся. Не стоило говорить о деликатных вещах возле Изабель, и поэтому я назначил Массеро время для беседы, а затем подкатил кресло к кровати Луи. Взял его маленькую, гладкую ладошку, легонько пожал. На голове у мальчика – наушники от плеера. Жаклин объяснила, что мадам Дракс хотела записать для Луи новые кассеты и наговорила одну сразу после приезда. Большинство родственников беседовали с коматозниками живьем и на кассетах: я думаю, их мучила мысль, что больные будут скучать в одиночестве. По ритмичному жестяному пиликанью из наушников я понял, что Луи слушает музыку. Она просачивалась в мой мозг, а я вспоминал слова мадам Дракс: мне кажется, мой ребенок – он вроде ангела.Может, иногда, чтобы побороть такой ужас, человек должен выдумывать всякую невидаль. Трудно упрекнуть мадам Дракс в том, что она прячется от правды за сказочным вымыслом. Но, возможно, не только в этом дело – и с ней, и с остальными. Стратегия, суеверия, либо то и другое. То, что запрещает нам дурно говорить об умерших. Если ребенок столь уязвим, его нельзя бранить – этим его только загубишь. Внуши себе, что дитя – ангел, и, быть может, он станет бессмертным.

И все же меня озадачивали эти разговоры про ангелов. До трагедии Луи был эмоционально неуравновешен. Проблемы с поведением, неадекватность в школе, плюс целая череда несчастных случаев. Я представил себе, как семья отправилась на пикник, и вдруг отцу приспичило похитить сына. Я на миг зажмурился, представив, что Пьер Дракс – из чистого бешенства – сотворил с Луи. Голова кругом. Какое раскаяние. Как внезапно, как бесповоротно, как сокрушительно. Многим из нас снятся ночные кошмары, будто мы совершаем нечто чудовищное, и мы просыпаемся, и кожа липкая от омерзения. А затем прилив облегчения – это лишь сон, – и привкус угрызений совести – мы ведь все-таки это вообразили. Ибо не есть ли сны подобного рода бессознательное проявление подлинных наших желаний? Стыдно признаться, но бывают мгновенья, когда плоть от плоти нашей, самые любимые существа на свете, вызывают в нас страстную ярость. Даже отвращение. Не это ли приключилось с отцом Луи? Внезапный, бесконтрольный припадок гнева, ибо ребенок его отверг, – и поэтому Пьер Дракс столкнул его со скалы?

В палату вошла мадам Дракс. Красноватые волосы собраны в узел, губы накрашены темным, отчего весь ее облик обрел драматичность. Она приветствовала остальных легкой улыбкой, скупым наклоном головы, не более того. Да, эта женщина умеет себя преподнести. Какая отстраненность, какая hauteur [37] – можно счесть, что это поза, не шевелись в душе подозрение – как шевелилось оно в моей душе, ибо мне казалось, я уже начинаю ее понимать, – что это лишь отчаяние, глубокое одиночество, которое проводит границу между нею и остальными. Что она сделала прическу и накрасила губы темно-кровавым лишь ради того, чтобы не рухнуть, не сойти с ума. Общаться она еще не готова.

37

Высокомерие (фр.).

Через час я уговорил мадам Дракс зайти ко мне в кабинет на чашечку кофе; после этого я засяду за доклад, который мне предстоит сделать в Лионе.

– Главное – не сдаваться, – сказал я, завершив рассказ о больнице «l'H^opital des Incurables». – Уверяю вас, уже и речи не идет о неизлечимости. В «Clinique de l'Horizon» такого понятия просто не существует. Каким бы безнадежным ни казалось состояние вашего сына, дорогая мадам Дракс, – вы позволите называть вас Натали? – поверьте, мы попытаемся пробиться к сознанию Луи. Мы отыщем его. Выманим наружу.

Завершив тираду, я улыбнулся и кинул взгляд на френологическую карту: память, моральные устои, рассудительность, умственная энергия, язык, любовь…

– Вы считаете, он прячется? – тихо спросила Натали, разглядывая мои карликовые деревья. – Я не предполагала, что вы это видите так.

– Некоторые прячутся. Иные просто… потерялись. Нужно постоянно обрезать стержневые корни и ветки, – объяснил я, кивнув на бонсаи. – Очень тонкая работа.