Девятая жизнь Луи Дракса

Мы сажаем семечко, предполагая, что это любовь. А потом семечко начинает давать корни, и вдруг понимаешь, что растет оно совсем не так, как надо. Но уже поздно. Семечко выросло в деревце, покрылось листвой, зацвело и дает плоды безумия.

Как же быть с безумием внутри нас?

Можно принять его, сделать его частью своей жизни. Может быть, Пьер Дракс некоторое время так и поступал. Но потом что-то стало тянуть его прочь: он понял, от чего отказался, поменяв Катрин на Натали. И еще понял, что его сын в опасности. Можно бежать хоть на самый край света. Или взглянуть в лицо своему кошмару. Быть может, это и произошло в горах тем июньским днем, в одном из зачинов к истории про Луи Дракса.

Человек взглянул в глаза правде, и двое людей за это заплатили.

Я получил сильные ожоги, и меня госпитализировали в Каннах. Я очнулся через три дня в реанимации. В настоящей агонии, не понимая, как еще жив, да и как вообще человеческий организм может терпеть столько боли. Рядом со мной сидела детектив Шарвийфор. Ее поразительные глаза были красны, бессонны, в них жило удивление. Наверное, я был вылитое порождение ада. Она сказала, что тело Натали – все, что осталось, – отправили в морг. Сам я выжил чудом. Если б я случайно не натолкнулся на ручей, если б меня вовремя не нашел Жорж Наварра, если б не вытащил на себе в поле, если б нас не увидели с вертолета…

Я бы тоже превратился в головешку.

Я люблю своего сына. Люблю больше всего на свете. Я никогда не позволяла ему умереть.

Луи называл это Правом Избавления. Об этом написал потом в своих показаниях Марсель Перес – он собрал всю историю по кусочкам. Луи убивал своих хомячков, думая, будто существует секретный свод правил. Правил, о которых все молчат. И по этим правилам хозяин зверька имеет право его убить. Если это твой зверек, тебе и решать, умирать ему или жить. И как ему умирать или жить. Луи вырос на этих правилах, потому что в них верила Натали. Жизнь Луи была собственностью – ее собственностью.

Когда он был маленький, Натали травмировала его сама. Скорее всего, даже пыталась его убить, но испугалась. Подрастая, Луи со временем понял, чего ждет от него Натали, и поступал, как она хотела. Значит, он прыгнул с обрыва сам. Перес уверился в этом, услышав слова Луи из царства комы. Натали даже не прикоснулась к нему. Ей достаточно было оказаться рядом. С ребенком случится неприятность, а Натали его спасет. Это укрепит связь между ними. Она любила сына, она его ненавидела. Хотела быть с ним всегда и не хотела видеть его. Не могла с ним жить и не могла жить без него.

И Луи вступил с Натали в сговор.

Когда приехала Софи, заплаканная и испуганная, я ей все рассказал.

– Прости, что не была рядом, – сказала Софи. – Девочки тоже скоро приедут.

А потом мы не знали, о чем говорить. Мы столько лет прожили вместе, но держались натянуто, неловко. Словно два незнакомца, которым предстоит медленно узнавать себя и друг друга – тех, которыми мы стали. Софи тронула меня за локоть, и я с тоской увидел в ее глазах не любовь, но жалость.

– Ты ко мне вернешься? – спросил я. Повисла долгая пауза.

– Я не знаю. Не знаю, смогу ли жить с тем, что с тобой случилось. Я не про ожоги. А про то, что произошло в твоей голове.

Она сказала это, а я спросил себя, смогу ли жить с этим сам.

Выписали меня в ноябре. Я вернулся на работу на неполный день. Я был еще очень слаб. В августе, когда были готовы результаты вскрытия, в Париже состоялись скромные похороны Пьера Дракса и Натали. Об этом рассказала Люсиль – она регулярно наведывалась ко мне в больницу, приносила новости про Луи и внешний мир. На похоронах Натали была Франсин, ее сестра, а также их мать, которая, по словам Натали, жила в Гваделупе. Ни в какой Гваделупе их мать не жила. И вообще никогда там не бывала. Обитала в уютной квартире в Этампе, на юге Парижа. Мать Натали была уставшая, обессиленная и как-то смирилась с произошедшим. Хотя ничего не знала, обмолвилась она, и ничего не понимала. После рождения Луи Натали прекратила общение со всеми родственниками. Никакого отчима с болезнью Паркинсона тоже не было.

В декабре в больницу заехали детектив Шарвийфор и Марсель Перес, который бросил пить. Стефани Шарвийфор расследовала в Каннах какое-то мошенничество, а Марсель вызвался ее подвезти. Оба хотели навестить меня, Луи и Люсиль. Я ужасно обрадовался, что ради меня они сделали такой крюк – а Марсель и вовсе отправился в путешествие ради меня. Если им и было страшно на меня смотреть, они не подали виду.

– Как поживаете, Паскаль? – спросил Марсель.

– Если я в голом виде, можно испугаться, но Софи говорит, что я и раньше был далек от совершенства.

– Так значит, она к вам вернулась? – с надеждой спросила Стефани.

– Что-то вроде этого. Все держится на ниточке. Иногда все хорошо, иногда не особо.

– Нужны время и терпение, – сказал Марсель Перес. – Как при тяжелой утрате. Будут определенные стадии.

– Она еще в стадии гнева, – сказал я.

– Потерпите.

– Не хотите погулять в саду? – предложил я.

– Я посижу с Луи, – сказал Марсель. – Мне нужно кое-что ему сказать. Я вас догоню.

Я отвел его к Луи. Лицо Марселя просияло, затем потемнело. Он взял Луи за руку и легонько пожал.

– Никаких перемен? – печально спросил он.

– Абсолютно. Но мы не теряем надежды.

Я еще передвигался с двумя палками, да и то еле-еле. У меня все болело. Я рассказал Стефани, что ожоги будут заживать долго и, может, придется делать повторную операцию на ногах и груди. Руки зарубцовывались медленно.

– Пойдемте, я покажу вам зимние розы, – сказал я. – Только распустились. – На выходе из палаты Стефани потянулась за сигаретой, и я взял пластиковую коробочку для анализов вместо пепельницы – мсье Жирардо не простит, если я не уберу за посетителями. Мы молча погуляли, глядя на небо в белых пятнышках облаков. Над головой кружили чайки.

– Вы потеряли веру в женщин, Паскаль? – выпалила Стефани. – Мне интересно.

Я задумался. Сам я об этом себя не спрашивал. Странно. Такой очевидный вопрос.

– По идее, должен бы. Однако нет. Вообще-то я отказываюсь ее терять. Из принципа. Скорее уж я разочаровался в собственных оценках.

Как я мог сказать ей, что еще не переболел Натали Дракс. Что эта болезнь и мука остались во мне, требуя Натали. Стефани щелкнула зажигалкой и прикурила. Я поморщился, глянув на крошечное пламя.

– Простите, – сказала Стефани. – Я как-то не подумала.

– А вы? Можно ли об этом спрашивать женщину?

– Нет, тут все иначе. Я не могу потерять веру в собственный пол. Это как отречение. Но я прекрасно представляю, на что способны женщины, до чего они могут докатиться. Может, я и не типичный представитель женского пола, – сказала Стефани, покосившись на меня, – но женскую душу все-таки понимаю.

– А мужскую?

– В какой-то степени. Мужчинам хочется думать о женщине хорошо, особенно если женщина привлекательна. В этом же есть некая правда? Мы же приписываем лучшие моральные качества привлекательным людям? И тем, кто строит из себя жертву. Из Натали вышла очень убедительная жертва, – задумчиво прибавила Стефани. – Я и сама поверила. Хоть я и женщина.