Действительность. Том 3

Как невозможно найти две абсолютно одинаковые песчинки в пустыне, так и невозможно найти двух мастеров, обрабатывающих одинаково «камни». Как у каждого мастера «камень» получает свою форму, олицетворяющую всю его внутреннюю динамическую органетику, так у всякого мыслителя, выстраивающего философему, своя неповторимая форма мышления, олицетворяющая его тонкую динамическую органетику и соответствующую ей, форму истинности. И как всякие оценки правильности, или неправильность «обработки камня», это вопрос конъюнктурной доминанты и устоявшихся правил и оценок, так и всякая оценка правильности и неправильности воззрения, и осмысления мира, вопрос той же доминанты, следующей за устоявшимися порядками, и сложившимися догматами.

Идеальное.

Создаваемые старыми и новыми учёными гипотезы, научные труды, философемы, трактаты и открытия, в сущности своей являются наиболее гармоничными по преимуществу, музыкальными произведениями для тончайшего и искушенного слуха синтетического рационально-идеального разумения. Он очень чутко реагирует на всякую дисгармонию, но более всего ему претит незаконченность произведения. Он требует подтверждения, доказательства, или очевидности, в зависимости от поля бытия, на котором создаётся произведение. Он требует непременно законченности. Но и сама «мелодия», имеет большое значение. Как во всяком произведении искусства, здесь должен находить своё место главный диссонанс, и главный консонанс. А между ними обязательный ряд «мелких диссонансов» и соответствующих им по такту и амплитуде, по общей гармонике и полифонии, «консонансов».

И вот к чему я всё это пишу, в такой метафорической форме. Дело в том, что наш разум подобно нашей воле способен привыкать, воспринимать и принимать любую полифонию. Как наше тело способно питаться всем чем угодно, дай ему только время для привыкания, и оно сможет утолять свой голод даже камнями, – так и наш разум, дай ему время для привыкания, и он способен будет воспринять даже самое, казалось бы, невероятное воззрение, гипотезу, или философему.

Всякая возникающая полифония воспитывает вкус. Но всякий настоящий вкус, стремиться к новой, неведомой до сих пор пище. Сверх вкус, всегда стремиться к адекватной ему, – запредельной пище. И найдя её, стремится приобщить к ней своих соплеменников. Так мир нашей осознанности постепенно может трансформироваться в совершенно невозможную ранее реальность. Вы даже представить себе не можете какими «музыкальными произведениями рационально-идеального умозрения», будет наполнен эфир будущего! Как не мог представить себе древний человек, какими стремлениями, какими метафорами и какими воззрениями будут жить люди современности.

Ах! Если бы мир в себе имел свою определённую собственную полифонию! Если бы мы могли, -если бы была хоть маленькая надежда на то, что когда-нибудь человек создаст алгоритм его истинной полифонической мелодики! Но все гипотезы, научные труды, философемы и открытия, – лишь плод нашего сознания, положенный на выложенную ранее гармонию звуков, цветов, и общей динамики. Истинность всякого открытия – есть лишь умело вплетённая в общую гармоничную полифонию существующего, парадигма воззрения, и не более того. Но этим положением ценность её не становиться меньше, и даже увеличивается. Ведь всё это наше, – плоть от плоти, – от нас, но не от мира самого по себе. И в осознании этого, все наши аффекты, = гордости, власти, силы, и т. д. возбуждаются ещё сильнее, давая импульс ко всяким новым стремлениям.

Музыка, есть чистая динамика, в ней более нет ничего, нет сущностной основы, – нет того что двигается. И этим она являет собой воплощение всей сути мира действительности, и его архаической «без сущностной основы». Она несёт в себе всю полноту действительности, её апофеоз и квинтэссенцию, суть бытия и жизни, ибо олицетворяет собой всю сакральную относительность монад действительности и бытия. Ведь что есть в своей сокровенной сути основа всякой музыки? = Диссонанс, как некое нарушение покоя, и следующее за ним зарождение некой «существенности», и последующий консонанс, восстановление абсолютной гармонии, – «убийство этой существенности». А в целом, – метафора жизни и смерти.

Материя, при всей своей неоспоримой очевидной фундаментальности для нашего мироздания, как основа этого мироздания, сама по себе, не содержит ничего по-настоящему сущностного. В ней, как в музыке, нет ничего кроме динамики и отношения констант. И вся её сущностность, есть лишь «субстанциональность отношения» бесконечно возможных движенческих парабол, их направлений и скоростей, их форм их взаимодействия. И только некая упорядоченность в нашем воззрении и осмыслении этих «движенческих парабол», создают всякую форму для нас. Это относится как к формам феноменального мира, относительно грубым и тонким, так и ко всем другим формам, включая и всевозможные формы метафизики, и бесконечно разнообразные абстракции трансцендентального мышления.

Что есть для нашего разума истина? – Гармоничное и законченное музыкальное произведение. Такое произведение крайне сложно опровергнуть, ибо оно имеет почти порабощающую для нашего сознания власть. Чем, как не музыкой слова, я в данный момент занимаюсь, удовлетворяясь собственными переливами и законченностью форм, – диссонансами и консонансами собственного сознания. Музыкальные переливы, рождающие образы очевидности, и подтверждающиеся этой очевидностью, хотя и редки в своей идеальности, но возникая, затмевают собой все кривые, негармоничные и незаконченные формы, относящиеся в наших оценках, к какофонии.

Что может быть желаннее, чем собственная полифония, – полифония своей собственной души? Но эти струны очень уязвимы, ибо тонки и очень чутки к музыке света, и достаточно легко настраиваются на новый лад, – на чужой лад. Основная масса душ человеческих с детства настраиваются на определённую полифонию уже существующего оркестра. Какую область сознания ни возьми. И тот, кто выходит из этой формы гармонии, выбрасывается из общего оркестра, как дисгармонирующий общую музыкальную фонетику. Такова природа всяких, как очевидных, так и ошибочных явлений нашего мира. Свет признаёт только то, что входит в его фонетику, что не нарушает общую гармонию, – общую полифонию существующего и укрепившегося сознания социума.

«Симфония умозрения и познания», отражающая «всеобщий макрокинез мира», – что может быть желаннее, что ещё может приносить такое удовлетворение философу? Действительность не была бы действительностью, не имей она в себе гармоничную, упорядоченную формативность для нашего сознания, а по сути, общую гармоничную полифонию пространственно-временного континуума, как некоего синтезированного конгломерата действительности и бытия.

Что есть наше стремление ко всякому искусству, как к пространственным его воплощениям, так и к временным? Что есть в сути своей волшебство всякого искусства? – Трансформация в нашей душе пространственных образов, – во временные, и воплощение временных, – в пространственные. Здесь латентно укрыта суть удовлетворения всяким искусством, тонких глубинных начал нашего духа, для которых первую роль в осознании мироздания играет именно трансформация, - преобразование, то есть пространственно-временное движение. Я говорю о сакральной сути восприятия всякого искусства, и кто достаточно глубоко прочувствует это, для того оценка всего нашего мировоззрения, найдёт свои настоящие пенаты в глубинных областях нашего сознания, то есть в душе. Где пространственные образы, – вызывают временные впечатления, (нечто, резонирующее), а временные, в свою очередь, – вызывают пространственные образы прошлого и будущего ласкающие душу мягкими, словно хвост колонка, раздражителями ностальгического плана. Что, как не музыку, ты слышишь, рассматривая гениальное произведение изобразительного искусства. Что, как не пространственные образы ностальгической эйфории, возникают в глубинах твоей души, когда ты слышишь божественную музыку Бетховена.

Отражение всей сути мира локализовано в выбранном объекте. Создание ощутимого мига трансформации, перехода, включающего все транскрипции жизненности. Синтез пространства и времени, в наиболее ощутимых тонкими рецепторами души, резонаторах сознания. Яркое отражение действительности в локальных образах, как нечто противоположное имманентности самой реальности, проявление некоей гиперчувственности, позволяющей ощущать реальность, чувствовать её тело, в миге всплеска возмущённой природы бытия, воплощающейся в локальных коллизиях взаимодействия пространства и времени, на полях душевного агрегатива.

Идеальность, отвлечённость сознания, не имеющего в своём поле ничего очевидного, ничего истинно сущностного. – Зачем быть такому сознанию? Такой вопрос может задавать только сознание, пасущееся на полях очевидного. Для его природы, для его основательности не понятно, зачем существуют такие формы осознанности, которые порождают всякого рода мимолётности, создающие и лелеющие всякого рода химеры. Сознание, убеждённое в очевидном, как в некоем фундаментальном основании мира и действительности, отвергает всё то, что более тонко и мимолётно, – что эфемерно, что не находит своих сущностных оснований в очевидном. Но только в идеальном сознании могут рождаться такие глубокие запредельные истины, которые говорят, что всё очевидное, есть суть такая же химера. – Химера, одевшаяся в одежды очевидной истинности, и занявшая трон закостенелой неопровержимости. Все очевидно-феноменальное существует в той же динамической последовательности, что и всё трансцендентальное, но лишь иной транскрипции.