Действующее лицо и исполнители
Шрифт:
У соседа Ильи возле губ прорезались две морщинки, нос думающее сморщился, и брови одной прямой линией пересекли лицо.
Всех разобрало – подумал Нарышкин.
Когда оцепенение прошло, Сергей встряхнул спортивными плечами. Репетиция продолжалась…
– Тебе ещё выступать? – спросил московский гость соседа по креслам.
Цыганская рубашка из бордового шелка славно сидела на широких плечах. А ответил он гостю четверостишьем:
Пора сердечных вдохновений!
Восторгов краткий день протек,
И скрылась
Богиня тихих песнопений.
В голосе сценического барона задушевность и печаль. Словно жалуется он родному, близкому человеку и ждет от него таких слов, которые сразу утешат тоску.
– Что, закончился концерт? – с надеждой на обратное спросил Нарышкин.
– Нет, – Илья кивнул на сцену, с которой уходила изящной стройности молоденькая певица.
О ней, должно быть, стихи Пушкина вспомнились местному старожилу.
Нарышкину весело. Он все снимает, и радость творчества мягко и трепетно заполняет грудь, стучит рядом с сердцем. Да так, что самому хочется петь. Или сделать что-нибудь выдающееся, интересное…
Все могло бы быть по-другому, если бы не гроза, если бы не встретился на крыльце ДК Илья, если бы не пригласил он гостя на генеральную репетицию сельской художественной самодеятельности…
Но все было так, как было. А Сереге кажется – так в жизни не бывает, только в кино, на экране.
Время остановилось. Не стало ни секунд, ни минут, ни часов – большая, насыщенная программа. Всем хочется выступить, все готовились к этому дню…
А Сергей их снимает.
«О чем думает Илья? Что испытывает?» – размышлял Нарышкин, поглядывая на соседа.
В сумеречный зал вошел мужчина в рубашке и брюках с двумя руководящими складками возле губ. Судя по виду и строгим глазам, он был местным начальником.
Окинув взглядом пустой зал, приметил Серегу с мобилой и подошел.
– Вы, гражданин, откуда будете?
Нарышкин улыбнулся.
– Я, гражданин, из санатория буду.
– А чего вы тут снимаете? – строго спросил. – Кто-то вам разрешил?
Нарышкин радостно закивал и ткнул пальцем в соседа.
– Илья Иванович, это ваш друг? А то бознат, кто в клуб наш шляется, а у людей, между прочим, рабочий день.
Серегин сосед пожал плечами – мол, какая разница: друг ли брат… просто хороший человек. Чудак! Уселся бы рядом да смотрел, что девчушки на сцене вытворяют. Куда торопится?
– Алдакушев вы чего молчите? Вы разговаривайте, вы беседовайте…
– Вот это дело я люблю! – неторопливо сказал Илья Иваныч и насмешливо посмотрел на подошедшего. – У меня, Алексеич, работа такая, культпросветовская – с людьми разговаривать. Садись, поговорим…
И Нарышкину:
– Мы тебе не мешаем?
– Некогда мне растабаривать, – коротко бросил строгий мужчина и пошел дальше, глядя на сцену.
– Местный участковый, – представил удалявшуюся спину Алдакушев. – У него дочка на сцене танцует.
– Наверняка офицер, а ведет себя как ефрейтор, – буркнул Сергей, не отрываясь от своего занятия.
На недоуменный взгляд барона цыган пояснил:
–
Глазами должен все понимать, а он языком – ля-ля, ля-ля… То да се… Покажите ваш пачпорт!Участковый сел в первом от сцены ряду.
На сцене кружились девочки младших классов.
– Которая его дочь?
Илья хмыкнул:
– Разве отсюда углядишь? Все они на одно лицо. Не зря он поближе к сцене подбился…
– А вот еще такой вопрос, – полюбопытствовал Нарышкин. – Наряды концертные кто шьет артистам?
– Мамы – кто же ещё!
– Значит, за свой счет?
– Из любви к искусству…
– Ну, понятно – для детей ничего не жалко.
– У тебя есть?
– Не женат ещё.
– Что так?
– А вот не встретилась та, единственная, на которой хотелось бы.
– Вот придешь на концерт, увидишь сколько красавиц в селе и не захочешь в свою столицу…
Илья умолк, продолжая раздумывать – как же бывает: красивый, умный и наверняка не бедный, а без своей половины?
Сергей, между тем, оценивающим взглядом смотрел на сцену, где танцевали девушки старшей группы.
Ему понравилось то, что увидел – стройные и красивые, как на подбор.
А потом вышла певица, от вида которой Илью на лирику потянуло. Оценив её внешние данные (голос и без них прекрасен) Серега с тоской подумал – вот ради такой он бы остался, но наверняка уже замужем, черт!
Нарышкин неожиданно лихо подмигнул солистке – будто она его могла видеть.
И хорошо, что не видела – из полумрака он мог красавицу разглядывать бесцеремонно и пронзительно.
Заметив эту увлеченность, Илья подсказал:
– Ирина.
– Замужем?
– Да.
– Я так и знал!
Московский гость был открыто недоволен, что приглянувшаяся ему красотка – чья-то жена.
Поглядывая на него, Алдакушев восхищенно сказал:
– Хорошо быть молодым, длинноногим…
– И богатым, – как бы между прочим, добавил Серега, – это тоже девушкам нравится.
– Ну, тогда точно отсюда женатым поедешь! – хихикнул Илья.
Не переставая снимать, Нарышкин смежил ресницы.
– Ты познакомишь меня с первой красавицей села, Иваныч?
– Постараюсь, товарищ отдыхающий. Проблем не будет. Женщины любят таких, как ты.
Честно признаться, выдержка Алдакушева начинала нравиться Нарышкину – ни слова пошлого не сказал о женщинах и половых отношениях. Не было на лице Ильи и тени намека на них – мол, мы понимаем, что отдыхающим надо. Он уважал всех женщин села и наверняка был женат крепким браком.
Серега взглянул на часы. Его пребывание в Хомутинино и СДК длилось всего час, но он уже чувствовал, как затихала в нем столичная и санаторская жизнь, ощущал новый, замедленный ритм существования.
– На ужин торопишься? – спросил Илья. – Теперь уже точно опоздаешь, если пешком пойдешь. Ну, ничего. После репетиции ко мне зайдем – я тебя покормлю.
Нарышкин по-хорошему улыбнулся Алдакушеву.
Умные, мягкие, интеллигентные глаза цыганского барона смотрели ласково на него, и в них чувствовалась доброта.