Дезертиры
Шрифт:
– Кошефникофф... Смольенск... Спросите его, зачем он все обманывал?
Ответ был короток:
– А чтоб не выслали назад. В Смоленске делать нечего, с тоски или с водки подпольной сгоришь. Думал, приеду в Германию, поработаю на стройке, денег наберу, автобус маленький куплю и буду тихо шоферить. Нет, кинули, суки... Паспорт был, правда, честно, но я его потерял на стройке. Или украли, не знаю. Кем и когда паспорт выдан - не помню, пусть сами найдут. Получил я его где-то летом 97-го, в горотделе МВД в Смоленске. А визу сейчас, недавно, в Москве.
– Найдем, найдем, не проблема, лишь
Парень насмешливо смотрел на него:
– А зачем мне врать теперь? Я же сам хочу уехать. Не хотел бы - вот так и сидел бы, как все другие.
– А кто сидит?
– Да кто хочешь. Всякие. Китайцы, индусцы, кубинцы, курды, шриланки, негры. Узбеки сидят. Грузин даже один есть, Камо зовут.
– Спросите у него, как он вообще в Германии оказался?
– попросил Марк, от руки набрасывая текст заявления о том, что беженец отказывается от своих претензий и просит отправить его домой.
Щупляк охотно принялся объяснять:
– По турпутевке приехал, на автобусе, из Москвы. Во Франкфурте зашел на стройку, поговорил кое-как с каким-то хмырем в каске, тот сказал, что работа есть, но раз у тебя разрешения на работу нет, то и деньги потом получишь, сразу все вместе. Так и пахал полгода. На жизнь он мне давал немного, а потом исчез. Я к другому - тот отказывается, ничего не знаю, тебя впервые вижу, какие деньги?.. Просто все. Не только наши кидают, но и немцы, волки противные, не лучше.
– Он сладко потянулся.
– Ничего, поеду сейчас, отлежусь, отдохну, баб попилю, травку курну - и опять приеду.
– А если запрет будет?
Он поправил косичку:
– За 200 долларов я тебе паспорт на любое имя сделаю, хоть на Ельцина, хоть на Мао Цзэдуна.
Марк, закончив заявление, попросил перевести его:
– Да, а часа полтора денег вы на этом потеряли, дорогой коллега. Да, потеряли, потеряли. У вас работа почасовая, а у меня время казенное. Вы потеряли, а Германия приобрела!.. Или, вернее, избавилась...
– деревянно шутил он.
– Так... Теперь скажите ему, пусть подпишет и может идти, а я завтра же позвоню в российское посольство и попытаюсь ускорить дело. Это надо же - сам человек уехать хочет!.. Такого еще я не помню. Как не помочь?.. Но недели две ему еще придется посидеть, пока то да се.
Вдруг раздались странные шорохи и стуки. Это снаружи к окну подлетела серая птичка и стала часто и сильно биться о стекло, пытаясь влететь в комнату. Ее явно ввели в заблуждение черные силуэты нарисованных на стекле птиц, и она, очевидно, решила заглянуть за кулисы этого птичьего театра теней. Мы уставились на птицу и слушали ее назойливое царапанье и глухие толчки о стекло.
– Кто внутрь, а кто - наружу, - сказал я.
– Упорная, - отозвался парень.
– Глупая!
– подытожил Марк.
– Не понимает, что убиться может.
Я вышел, чтобы позвать охранника для парня. Вахтеров не было. Мордоворот в пиратской косынке доедал в одиночестве колбасу. Увидев меня, он неприятно удивился, остановил челюсти и неприязненно, как собака от миски, уставился мне в лоб:
– Как, все?.. Так быстро?..
–
Он забрал заявление. Домой хочет.– Что так?.. Не понравилось ему у нас?
– Тюрьма все-таки.
– Пусть. Все равно опять к нам попадет.
И он зычно крикнул в коридор, чтобы кто-нибудь пришел за заключенным. Видя, что никто не отзывается, он спрятал колбасу в карман, вытер сальные лапы о косынку и загремел ключами:
– Пошли!
Щупляк степенно попрощался со мной за руку:
– Удачи тебе!
– И тебе всего хорошего!
– ответил я, подумав, что и в лагере, и тут все желают друг другу удачи - главного в бродяжьей жизни.
Марк сноровисто собрал вещи: спрятал фотоаппарат в чехол, диктофон - в сумочку, папки и бумаги - в портфель. Я взял ящичек для отпечатков. Мы вышли из здания и направились к будке под грызню и вой овчарок из собачника. Возле будки остановились. В окошке показалась розовая морда и, очень недобро поглядывая на меня из-за решеток, сообщила, что у меня паспорт просрочен и надо заявить в полицию.
– Вот!
– тыкался мясистый палец в паспорт.
– Продление на другой странице, - вежливо ответил я.
Морда перевернула страницу и, шевеля губами, долго читала текст. Потом заулыбалась, как свинья сквозь прутья хлева:
– А!.. У!.. Э!.. О'кей!.. А то мы видим - непорядок!
И решетка поехала в сторону, выпуская нас на волю, где и дышалось легче, и было как будто даже теплее, хотя на елях все еще лежал слой розоватого инея, а между деревьями на земле виднелись серые пятна талого снега.
По дороге в лагерь Марк все удивлялся, что мы так быстро управились. И как было бы хорошо, если бы все побродяжки были так сговорчивы и покорны, как этот. Правда, Марк каждый раз не забывал суеверно добавлять, что, с другой стороны, это было бы и весьма плохо, потому что тогда наш лагерь обязательно закроют:
– Как с немцами-переселенцами это случилось: когда поток был велик - до 400 тысяч в год, - то пришлось открывать лагеря и набирать персонал, а как поток сократился, то и лагеря сразу пришлось закрыть. Кого-то перевели куда-то, кого-то на пенсию, а кого-то и так...
Он принялся высчитывать проценты потерь зарплат и пенсий, а я думал, что пусть те паникуют, у кого есть что высчитывать, а у кого ничего нет - и считать нечего, еще голову такой ерундой, как цифры, забивать, лучше о приятных вещах думать... Вот сейчас я, комендант лагеря, еду встречать новый эшелон с женским пополнением... Большие вагоны, раскаленные от тепла женских тел. Первым делом в строй поставить и вдоль строя пройтись, на лица посмотреть, в глаза заглянуть... Марк, видимо, думал о чем-то сходном, потому что, закончив с процентами, спросил:
– Правда, что русские женщины очень красивы?
– Правда. Немки перед ними, извините, это просто истуканы с острова Пасхи.
– Да, все говорят, надо поехать, посмотреть...
Я рассказал ему про одного моего знакомого немца, который поместил в российской "Учительской газете" брачное объявление ("солидный обеспеченный моложавый немец ищет приличную женщину с добродетельными целями") и ездит теперь три раза в год на две недели в Москву на "отбор".