Дежавю
Шрифт:
— Но если ты мне все не расскажешь… — Я сделала паузу, взвешивая, чем пригрозить на сей раз, — то я сейчас же разворачиваюсь, отвожу тебя в школу и мы вместе идем выяснять все у директора. Тогда посмотришь, какую hyst'erique могу я закатить!
По взгляду Чарли было видно, что он дрогнул. Я ждала.
Когда он заговорил, мне пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать, что он говорит.
— Есть один парень…
Я кивнула, вспомнив тех ребят, что стояли возле забора в первый учебный день.
— Старше на год, да?
— Да, — выдохнул он. — Он всегда говорит, что австралийцы неудачники и что я должен убираться туда, откуда приехал.
—
— Сегодня я выходил из туалета, а он стоял там, рядом со своими друзьями, и снова начал обзывать меня неудачником.
— Ты был один?
Чарли кивнул.
— Он здоровый парень, так?
Чарли снова кивнул.
— Ты ударил его?
— Ма-ам!
Очевидно, я опять сказала нелепую вещь.
— Конечно нет! Он слишком большой!
Я улыбнулась. Мой мальчик был неглупым парнем.
— Что потом произошло?
— Я сказал ему «Fous le camp». Проваливай. Тогда он подошел ко мне и схватил меня за рубашку.
У меня перехватило дыхание.
— А потом он сделал un coup de boule.
— Что сделал?
— Un coup de boule. — Чарли резко дернул головой вперед, имитируя удар, для наглядности.
— Ударил тебя головой! — воскликнула я в ужасе. — Этот парень ударил тебя головой?
Прилив гнева, который я испытала в тот момент, не шел ни в какое сравнение с той волной ярости, нахлынувшей на меня, как только я услышала слова директора-генерала, что, возможно, я слишком бурно отреагировала на этот инцидент.
— Apr`es tout ( В конце концов), madame, — произнес он, поднимая руку. — Это всего лишь обычная потасовка между мальчишками.
Забавно, что в его французском не было слова «хулиган».
Когда директор провожал меня из кабинета, придерживая за локоть, его улыбка была настолько же искренней, насколько бывает искренней улыбка у змеи. Если такое вообще возможно.
— Franchement, Madame, ne soyez pas hyst'erique! ( В самом деле, мадам, не становитесь истеричкой!)
Именно это слово, hyst'erique, оказалось последней каплей в чаше моего терпения. Тогда я уже поняла, что пришло время уезжать.
Когда я училась в третьем классе, одной мысли о том, что сегодня я опять увижусь с мистером Пэйном, было достаточно, чтобы мой желудок самопроизвольно опорожнился. Мучительные спазмы заставляли меня сгибаться пополам каждое утро, когда я в ужасе натягивала школьную форму.
Я мечтала, что мне не придется идти в школу. Я хотела этого так сильно, что однажды утром моя мечта исполнилась. Я помню, как сидела перед доктором Грансайтом на его огромном деревянном столе, нервно царапая пальцами поверхность, пока холодный металлический диск стетоскопа лежал у меня на животе. Доктор посмотрел на мою мать поверх очков и произнес: «Это всего лишь стресс. Что-то беспокоит нашу маленькую леди».
Поскольку в речи доктора прозвучали слова «всего лишь», а мама ответила на это чем-то вроде «хм-м», то я была обречена.
— Из-за чего ты так переживаешь? — спросила она меня, когда мы шли к машине.
— Из-за школы, — ответила я, а слезы бежали у меня по щекам, от обиды, что доктор Грансайт не нашел у меня ничего необычного, никакой болезни, от одного названия которой все мои одноклассники затряслись бы от страха, и это значило бы, что мне больше никогда не придется ходить в школу. Никогда.
Я надеялась, что у меня обнаружат хотя бы аппендицит. Тогда я понятия не имела,
что это такое, но название было вполне звучное для хорошей болезни. Прошел слух, что у Мэри Маллой случился приступ аппендицита, как только мистер Пэйн попросил ее ответить на вопрос: «Какой город является столицей Литвы?» От его скрипучего голоса наши сердца забились быстрее, и мы замерли на своих стульях, затаив дыхание, когда Мэри закричала со всей силы.Ее поспешили отвезти в больницу на машине скорой помощи. Бой сирены раздавался прямо под окнами нашего класса. А мистер Пэйн закричал, чтобы мы все вернулись за парты, иначе…
Я помню, что сказала мне мама, когда повезла меня к школе. Она смотрела мне в глаза через зеркало заднего вида; я сидела с жалким видом сзади.
— В этом мире есть такие вещи, Энни Макинтайр, с которыми приходиться мириться. Тебе остается лишь двигаться дальше, стиснув зубы.
Тогда я задумалась. Почему, ну почему я просто должна стиснуть зубы и двигаться дальше? Ведь должен же быть и другой способ.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Все-таки я смогла добраться до пункта назначения. Я шла в своих туфлях по узкой улочке, хромая, словно солдат, возвращающийся домой с войны. Сначала я не была уверена, та ли это улица. Может быть, следующая? Все это было так давно, а я еле держалась на ногах от усталости. Мне было холодно и невыносимо одиноко. Тут я заметила boulangerie ( булочную) с восточными узорами, будто намерзшими на края витрины, и все вспомнила. Мы с Бетти частенько заходили сюда по дороге домой. Булочник был веселым и жизнерадостным мужчиной в белом фартуке, растянутом на большом круглом животе. Его руки всегда были в муке, и он постоянно суетился за прилавком, борясь с отдышкой, но не переставая балагурить и шутить.
— Je vous aime! Я вас люблю! — восклицал он, когда мы появлялись на пороге двери. Он говорил это всем молоденьким девушкам.
Чуть дальше по улице, на следующем углу, я узнала свой дом — четырехэтажное каменное здание девятнадцатого века, с красивыми карнизами. Здесь мы с Бетти прожили три года. Наша трехкомнатная квартира располагалась на третьем этаже.
Я порылась в своей старой сумочке в поисках ключей, проклиная все мелочи, попадавшиеся мне под руку, которые совершенно не представляли для меня теперь никакой ценности, как то: обрывки бумажек, монеты, использованные билеты на метро, заколки, рассыпавшееся драже «Тик-так» и старая помада. Здесь было все, что угодно, кроме ключей.
Полностью поглощенная поиском злополучных ключей, я совершенно не заметила фигуру, скрывающуюся в тени парадного входа. Внезапно темный силуэт двинулся мне навстречу. Я закричала, и где-то в доме, отозвавшись на мой крик, залаяла собака. Марк уже ждал меня.
— Энни! Ш-ж-ж!
Снова это назойливое жужжание. Но я слишком устала, чтобы возражать, чтобы вообще говорить хоть что-нибудь.
Очнувшись от забытья, в которое я провалилась вчера вечером, первые несколько мгновений, прежде чем открыть глаза, я была совершенно спокойна. Мною владело сладостное забвение. Я не обратила внимания, что не слышу воркования голубей, которые постоянно сидели на подоконнике нашей спальни, петуха месье Мартена, даже кукарекавшего на французский манер. Не слышно было и звуков любимого мультика Чарли, которые обычно доносились до наших ушей с первого этажа, несмотря на закрытые двери. Я совсем забыла об этом.