Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному
Шрифт:
Вот и выходит, что залогом прижизненного успеха драматурга Уильяма Шекспира, при всем нашем уважении к его вселенского размаха таланту, были задушевные отношения с вполне конкретным графом, симпатии со стороны упомянутого камергера и, наконец патронаж означенного короля. Поведенческая стратегия персонажа налицо, ее результат — в истории…
Ну, правда же: завидный взлёт.
Не окончивший университета, в отличие от именитых предшественников Марло и Грина (между прочим, нет достоверных сведений даже о получении Шекспиром среднего образования), он делал первые шаги в драматургии как доработчик их пьес. Во всяком случае великий — до Шекспира — и поносивший Шекспира до самой смерти (в числе прочего за
Любопытен и другой выпад мэтра в адрес «выскочки»: «В былые дни, когда актерам жилось на свете трудно, он носил за спиной свой узелок; теперь он владеет гардеробом стоимостью более двухсот фунтов и выглядит как состоятельный джентльмен». И даже если насчет гардероба в двести фунтов некоторое преувеличение, отчетливо слышны нотки зависти-ненависти к невежественному (с точки зрения Грина) конкуренту, сумевшему так скоро добиться столь головокружительного признания (и достатка!) исключительно за счет попадания в счастливый, а лучше сказать — четко выстроенный фавор.
К слову: именно упомянутый граф числится одним из наиболее вероятных адресатов первого цикла шекспировых сонетов, в которых иным бессовестными исследователями углядывается неприкрыто гомосексуальный подтекст… Не на чём не настаиваем и даже не акцентируем, но в подлиннике многие из этих обращений к другу звучат куда фривольней, нежели в переводах товарища Маршака…
Ну и последний штришок.
С драматургией Шекспир завязал — если хотите, считайте это совпадением — тютелька в тютельку вскоре после того, как в труппу были приглашены два новых, молодых и весьма остроумных автора-аристократа Флетчер с Бомонтом. Целый ряд современников счёл такую ротацию вполне оправданной, утверждая, что «Шекспир был скучен» по сравнению с ними. Время рассудило иначе, но ведь на то оно и время…
Надо полагать данной кадровой загогулины не произошло бы без санкции непосредственного куратора театра — короля. Исписавшегося, как, наверное, показалось эстетствующему монарху сочинителя элементарно ушли на пенсию. И успевший к тому времени порядочно обеспечить себя и потомков Шекспир тихо-мирно уехал на родину: варить эль на продажу и попивать его вечерами с соседями из любимой глиняной полупинтовой кружки…
А шибко грамотный Грин умер на постоялом дворе, не оставив ни гроша даже на собственные похороны…
Современник Шекспира Фрэнсис БЭКОН прославился как автор «Опытов» и опубликованной уже после его смерти «Новой Атлантиды» (в авторстве которой небезосновательно подозревают его тогдашнего помощника Роберта Гука). Но памятник из белого мрамора сэр Фрэнсис заработал не философскими сочинениями, а службой в должности сначала хранителя большой печати, а затем и верховного канцлера Англии при дворе Якова I (и хочется добавить — его серого кардинала герцога Бэкингема). Во время шотландских отлучек короля лорд-канцлер оставался практически на царствовании и к шестидесяти годам сколотил до того приличное состояние, что нарвался на парламентское обвинение во взяточничестве. Попытайтесь представить себе размах казнокрадства, который позволил себе помешанный на роскоши философ, если даже звавший его своим добрым приятелем Яков отчаялся дать делу законный ход.
И был суд. И лорда Бэкона погнали с должности, а заодно и из лордов. И, приговорив к 40 тысячам фунтов штрафа, заключили в Тауэр…
Правда, спустя пару дней монарх смилостивился, и олигарха выпустили. Потом и штраф отменили и даже дезавуировали давешний запрет на службу в госструктурах. Больше того — жертве инсинуаций вернули право являться ко двору и обещали место в следующей палате
лордов. Но мы-то с вами прекрасно понимаем, чего стоят сказочные истории про злостно оболганных премьеров-бессребреников…И разве не из чувства благодарности посвятил Бэкон свой «Новый Органон» заступнику-королю, который, оказывается, напоминал ему мудреца Соломона? Тронутый подношением Яков тут же назначил автору пенсию в 1200 фунтов, которая, правда, увеличила годовой доход привыкшего к излишествам мыслителя всего на десять процентов…
А вот еще пример монаршьей щедрости…
По факту Бородинской битвы КУТУЗОВ рапортовал государю: «Ваше императорское величество изволите согласиться, что после кровопролитнейшего и пятнадцать часов продолжавшегося сражения, наша и неприятельская армия не могли не расстроиться, и за потерею, сей день сделанною, позиция, прежде занимаемая, естественно стала обширнее и войскам несовместною, а потому, когда речь идет не о славе выигранных только баталий, но вся цель будучи устремлена на истребление французской армии, я взял намерение отступить шесть верст, что будет за Можайском».
Люди сведущие разъяснили государю, что эта ничья многих побед стоит, и отступившему главнокомандующему тут же была выписана премия в размере 100 тысяч рублей. Что в переводе на нынешние деньги равнялось бы двум приблизительно Нобелевским премиям (к слову: умирающему Багратиону было пожаловано пятьдесят тысяч). А после смерти Михаила Илларионовича царь не только сохранил за вдовой полководца его полное содержание, но и распорядился выдать на погашение долгов семьи покойного еще 300 тысяч…
Все расходы на погребение ЧАЙКОВСКОГО император Александр III повелел покрыть «из Собственных сумм Его Величества». Совсем как дедушка когда-то схоронил Пушкина. А Мусоргский, напомним, скончался на грязной койке в солдатской палате Николаевского госпиталя… Ценил, то есть, царь Петра Ильича, потому как не принятый шестым в «Могучую кучку» Петр Ильич… И тут, наверное, необходимо немного развить мысль.
Отношения Петра Ильича с членами Балакиревского кружка складывались сложно. Считается, что отношения эти были зеброобразны. Ряд музыкальных историков сообщает, что в отдельные периоды Чайковский был даже в известном смысле дружен с Балакиревым и Римским-Корсаковым. Однако внутри содружества места не имел никогда.
Из статьи Кюи во влиятельнейших «Санкт-Петербургских ведомостях»: «Консерваторский композитор г. Чайковский — совсем слаб». Какая уж тут зебра?.. Или из Римского-Корсакова: «К Чайковскому в кружке нашем относились если не свысока, то несколько небрежно». Вспоминая о знакомстве с Петром Ильичем, Николай Андреевич отмечал, что тот умел держать себя «КАК БЫ всегда искренно и задушевно». А вот и из его ученика Глазунова: «…к середине 80-х годов уже не было той идейной замкнутости и обособленности, как раньше, тем не менее, мы не считали П. И. Чайковского своим. Мы ценили некоторые его произведения, как «Ромео и Джульетту», «Бурю», «Франческу», финал из 2-й симфонии; прочее из творчества П. И. Чайковского было нам неизвестно или ЧУЖДО»… То есть, в ресторациях вместе сиживать — это сколько угодно, но кроя и фасона мы разного!..
Известно, что в свою очередь и Петр Ильич не принимал эстетики кучковцев. И тут парадокс: романтизм балакиревцев и мелодизм Чайковского были родом из одной шинели — из Шуберта. Ряд сочинений «друзей» в его статьях — цитируем: «нашел сочувственную оценку». Музыку же Мусоргского Чайковской, напомним, иначе как МУСОРгской не называл, «от всей души посылал ее к черту» и утверждал, что это «самая пошлая и подлая пародия на музыку». О «Борисе Годунове»: «музыкальная асафетида» (для несведущих: это такое дурно пахнущее смолистое вещество). И это не в приватной беседе — это на страницах газеты…