Диагноз смерти (сборник)

«Мне показалось, что она не совсем здорова, – ответил я ему. – Потому я и поторопился откланяться».

Больше мы об этом не говорили. На следующий день я пришел домой поздно вечером. Я чувствовал себя не лучшим образом – так взволновали меня события вчерашнего вечера – и решил прогуляться, чтобы развеяться и привести в порядок мысли. Надо еще сказать, что меня угнетало неотступное предчувствие какой-то ужасной беды, но какой именно, я никак не мог понять. На улицах было холодно, от тумана одежда и волосы быстро увлажнились, и меня зазнобило. Дома я переоделся в халат и домашние туфли, сел к пылающему камину – и мне стало еще хуже. Теперь я уже не просто вздрагивал: меня буквально колотило. Ужас перед неведомой бедой так скрутил меня, что я решил избавиться от него, воскресив в памяти беду настоящую; попытался прогнать зловещее предчувствие с помощью болезненных воспоминаний. Я начал думать о том, как умерли наши родители, пытался подробно вспомнить последние, самые скорбные сцены у их смертного одра и у могилы. Но все это представлялось каким-то зыбким, почти нереальным, будто случилось в незапамятные времена и не со мною. И тут ход моих мыслей прервался, словно их вдруг обрезали острым лезвием – вы уж простите мне столь избитое сравнение. И тут меня донесся страшный крик, так человек кричит в агонии! Я узнал голос Джона, и мне показалось, что он кричит прямо у меня под окном. Я прыгнул к окну и распахнул его. На улице тусклый мертвенный свет фонаря освещал лишь мокрый асфальт и фасад дома напротив. У ворот стоял полисмен с поднятым воротником, курил сигару. Больше никого не было. Я закрыл окно, задернул штору, снова сел к камину и попытался сосредоточить внимание на предметах вокруг меня. Я знал, что в таких случаях помогают какие-нибудь простые действия, и взглянул на часы. Стрелки показывали половину двенадцатого. Тут я опять услышал этот ужасный крик! Но на этот раз мне показалось, что Джон кричит совсем рядом, в моей комнате. Несколько мгновений я не двигался, скованный ужасом, и не помню, что делал в следующие несколько минут. В себя я пришел на какой-то незнакомой улице. Я бежал со всех ног, совершенно не зная, куда и зачем. В конце концов я оказался на ступенях дома, перед которым стояло несколько карет. За окнами мелькали тени, слышны были приглушенные голоса. Это был дом мистера Маргована.

Вы, друг мой, знаете, что там произошло. В одной комнате лежала мертвая Джулия Маргован – она несколько часов назад приняла яд, а в другой истекал кровью Джон Стивенс – он выстрелил себе в грудь. Я ворвался в комнату, оттолкнул врачей и положил руку ему на лоб. Джон поднял веки, повел вокруг невидящим уже взглядом, потом глаза его закрылись, и он отдал Богу душу.

Я оправился от всего этого только месяца через полтора. Меня вернули к жизни в Вашем чудесном доме, и я всецело обязан этим заботливой опеке Вашей милой супруги. Впрочем, это Вы и без меня знаете, мне же осталось поведать Вам лишь одно обстоятельство. К предмету Ваших психологических исследований оно, пожалуй, не относится, вернее сказать, не относится к вопросу, которой Вы столь деликатно попросили меня осветить.

Через несколько лет после трагедии я проходил лунной ночью через Юнион-сквер. Час был поздний, вокруг – ни души. Когда я подошел к тому месту, где некогда стал свидетелем злополучного рандеву, то, сами понимаете, обратился к воспоминаниям. Почему-то люди подолгу не могут отвязаться от мыслей, причиняющих особенно сильную боль. Одолеваемый именно такими мыслями, я опустился на скамью. Вскоре в парке появился какой-то мужчина, он шел по дорожке в мою сторону. Руки он держал за спиной, голову наклонил, и можно было подумать, что он не замечал ничего вокруг. Когда он приблизился к моей скамье, я узнал человека, которого годы назад увидел здесь с Джулией Маргован. Он страшно переменился: волосы поседели, весь его изможденный вид свидетельствовал о приверженности к беспорядочной жизни и многим порокам, но явственно читались и признаки болезни. Одет он был неряшливо, о какой-либо прическе и говорить не приходилось. Мне тогда подумалось, что место ему за решеткой или в богадельне.

Что-то заставило меня подняться и встать у него на пути. Он поднял голову и взглянул на меня. Мне не под силу описать страшное выражение, которым исказилось его лицо. Пожалуй, это был едва переносимый ужас: он ведь подумал, что встретился с призраком. Но он оказался не робкого десятка. «Будь ты проклят, Джон Стивенс!», – крикнул он и поднял кулак – рука его заметно дрожала, – явно собираясь ударить меня в лицо, но вдруг ничком упал на землю. А я повернулся и ушел.

Когда его нашли, он был мертв. Никто ничего о нем не знает, неизвестно даже его имя. Впрочем, о человеке вполне достаточно знать, что он умер.

Как нашли удавленника

Старого Дэниела Бейкера – он жил близ Лебанона, что в штате Айова, – соседи заподозрили в убийстве бродячего торговца, который попросился к нему переночевать. Дело было в 1853 году, а тогда торговля вразнос была распространена на Западе куда больше, чем теперь, хоть и была сопряжена с немалыми опасностями. Разносчики со своими мешками бродили из конца в конец страны по дорогам и без дорог, волей-неволей полагаясь на гостеприимство местных жителей. А среди последних люди бывали всякие. Попадались и негодяи, чуждые какой-либо щепетильности, когда дело касалось денег, и готовые даже на убийство. Случалось, что торговец с опустевшим мешком и полным кошельком заходил в уединенное жилище такого вот субъекта – и больше никто его не видел. Вот в такого рода злодействе и заподозрили старикашку Бейкера, как все его называли. (Подобные довески к имени в поселках Запада дают не особо уважаемым людям преклонных лет – ведь если у человека дурная репутация, его и возрастом не преминут попрекнуть.) Коробейник вошел в его дом, а обратно не вышел – вот и все, что было известно.

Семью годами позже преподобный Каммингз, баптистский пресвитер, – его в тех местах хорошо знали – проезжал ночью мимо фермы старика Бейкера. Было довольно светло: уже взошла луна, и легкая пелена тумана стелилась над самой землей. Мистер Каммингз, мужчина жизнерадостный, насвистывал мелодию, изредка прерываясь, чтобы сказать своей лошади пару ободряющих слов. Вскоре он подъехал к мосту, переброшенному через ложбину, в которой когда-то текла река, и увидел на самом его краю какого-то человека. Фигура его ясно рисовалась на сером фоне подернутого туманом леса. За спиной у него был мешок, а в руке – тяжелая палка; по всему было видно, что это бродячий торговец. Вид у встречного был совершенно отрешенный, как у лунатика. Поравнявшись с ним, мистер Каммингз остановил лошадь, вежливо поздоровался с незнакомцем и пригласил его в свою повозку. «Если вам со мною по пути», – добавил он. Человек поднял голову, посмотрел Каммингзу прямо в глаза, но не произнес в ответ ни слова и ни единым жестом не дал понять, что слышит его. Пресвитер с добродушной настойчивостью повторил свое приглашение. Но тот лишь вытянул правую руку и показал вперед и вниз, другими словами, куда-то под мост. Мистер Каммингз посмотрел туда, но не увидел ничего, что заслуживало бы внимания. Он снова обратил взгляд на встречного, но обнаружил, что тот куда-то пропал. Лошадь, которая все это время заметно нервничала, вдруг громко всхрапнула и рванула с места. Когда пресвитер наконец остановил ее, повозка была уже на холме, в сотне ярдов от моста. Каммингз оглянулся и снова увидел человека на том же самом месте и в той же позе. Только тут он осознал, что дело нечисто, и понесся домой со всей скоростью, на которую была способна его лошадь.

Приехав, он рассказал об этом случае своим домочадцам, а на следующий день, с утра пораньше, отправился к мосту в компании соседей – Джона Уайта Корвелла и Эбнера Райсера. Там они нашли труп старого Бейкера – он висел в петле под одной балок, как раз под тем местом, где Каммингз прошлой ночью повстречал незнакомца. Настил моста был покрыт толстым слоем пыли, чуть увлажненной туманом, но единственные следы, которые там нашли, оставила лошадь мистера Каммингза и колеса его повозки.

Когда тело снимали с балки и опускали вниз, случайно потревожили сырую рыхлую землю на откосе близ моста, – и открылись человеческие кости. Плоти на них осталось ровно столько, чтобы опознать пропавшего коробейника. По обоим случаям произвели дознание, в результате коего коронер и его жюри пришли к выводу, что Дэниел Бейкер наложил на себя руки в состоянии умоисступления, Сэмюэль же Морриц был убит кем-то или кеми-то, чьи имена установить не представляется возможным.

Беспроводная депеша

Летом 1896 года мистеру Уильяму Холту, преуспевающему чикагскому фабриканту, пришлось какое-то время пожить в небольшом городке, чье название в памяти автора не сохранилось. Скажу лишь, что находился он посреди штата Нью-Йорк. Дело в том, что у мистера Холта были «нелады с женой», и год назад они решили пожить врозь. Было ли меж ними просто «несходство характеров» или что-либо посерьезнее, знает только сам мистер Холт, а он не расположен откровенничать на эту тему. Но он все же рассказал по меньшей мере одному человеку о случае, который я здесь опишу, не связав его обязательством сохранять тайну. Сейчас мистер Холт живет в Европе.

Однажды вечером он вышел из дома своего брата, где жил, покинув Чикаго. Можно предположить, – хотя для дальнейшего повествования это не имеет особого значения, – что разум его был занят домашними неурядицами и последствиями, которые могли из них проистечь. Для нас не так уж важно, о чем именно он думал; важно, что он так погрузился в свои мысли, что утратил счет времени и не видел, куда его ноги несут. Вдруг он обнаружил, что вышел далеко за пределы городка и бредет по какой-то безлюдной местности дорогой, нимало не похожей на ту, по которой он вышел из городка. Короче говоря, он заблудился.

Поняв это, мистер Холт улыбнулся. Центр штата Нью-Йорк – не дебри какие-нибудь, тут если и заблудишься, то ненадолго. Он повернул и пошел назад той же дорогой. Пройдя не так уж много, он заметил, что пейзаж вокруг видится по-другому – становилось светлее. Все заливал мягкий красный свет, а на дороге перед собой Холт ясно видел свою тень. «Луна поднимается», – сказал он себе но тут же вспомнил, что сейчас время новолуния, так что в полной своей фазе ночное светило было уже довольно давно. Он остановился и повернулся, пытаясь определить, откуда идет свет, а тот, кстати, все набирал силу. Но тень его по-прежнему лежала на дороге перед ним. А свет по-прежнему оставался за спиной. Вот такого дива он понять никак не мог. Он повернулся еще раз, потом еще – и всегда видел перед собой собственную тень, а свет всегда оказывался сзади, все такой же красный и зловещий.

Холт был изумлен – рассказывая потом об этом, он использовал слово «огорошен», – но некоторое любопытство у него все-таки сохранилось. Проверяя, насколько ярок свет, чью природу и причину он не мог ни определить, ни истолковать, он достал часы, чтобы выяснить, можно ли при нем разобрать что-нибудь на циферблате. Цифры были видимы вполне ясно, стрелки показывали одиннадцать часов двадцать пять минут. Тут загадочное свечение вдруг усилилось, вспыхнуло едва переносимым блеском, разлилось по всему небу – даже звезды померкли, – и тень Холта вдруг выросла до невероятных размеров. И в этом неестественном свете он увидел совсем рядом свою жену в ночном халате; к груди она прижимала ребенка. Но фигура женщины не касалась ногами земли; наоборот, она словно висела в воздухе, причем довольно высоко. Ее глаза были устремлены на Холта с выражением, которое ему даже потом не удавалось ни назвать, ни описать. «Не от мира сего» – вот и все, что он мог сказать о нем.