Диалоги с собой

Боже ж ты мой, ни много ни мало, а я влезала в роль Бога! Прости и сохрани!

Бог в те времена совсем не приходил мне на ум и места никакого во мне не занимал. Церквей рядом не было, в школе его не упоминали, а была дома мама, которая твёрдо знала таблицу Менделеева и жила, исходя из этой материальной целесообразности. Воскрешение скорей всего, было навеяно посещением Мавзолея.

Трудно мне давались разные звуки. Язык как-то не дотягивался до нужных бугорков на нёбе, и всё смягчалось. Лампа звучала как «льампа», ландыши – как «льандыши». Добравшись до небольших особнячков Арбата, мама однажды повела меня к логопеду. Тётечка в белом халате быстро мне объяснила механику правильного произношения, и слова с «л» зазвучали достойно.

Мы с мамой обрадовались, и она, недолго думая, в качестве награды повела меня на Красную площадь, выстаивать в длинной очереди к Мавзолею.

Через какое-то время мы прошли внутрь, в душное пространство. Несколько ступеней вниз, потом ровный пол, оцепенелые люди. Два взгляда – налево и направо. Два саркофага за стеклом, по обе стороны я увидела две лежащие фигуры – Ленин и Сталин. Это были первые неживые люди в моей жизни. Очередь текла плавной лентой. Стоял почётный караул… Домой возвращались в молчании, ни словом не обмолвились. Вот такое по тем временам правильное детское поощрение.

Следующее посещение логопеда пришлось на букву «р». Она у меня тоже хромала. «На траве дрова, на дворе трава!» – мои раскатистые многократные повторения и страдания. Успех был так себе, малоубедительный! На этот раз мама повела меня пить чай с пирожными в ближайшее кафе, или даже не в кафе, а в кафетерий арбатского гастронома. Там отчаянно пахло свежей смолотой «Арабикой», но это я узнала позже.

Секреты дома

Вот решила припомнить атмосферу нашего дома времён моего младшего школьного возраста. Ко мне пришло это ощущение чего-то почти тайного, как тогда, когда (нечасто) к маме приходили жившие в Москве дальние родственники (обычно днём, когда папы не было). Такими они мне казались тогда, а ведь тётка – это совсем и не дальние. Звали её Фаина.

Я вполуха подслушивала, как перебирались незнакомые мне имена родственников: мать Фаины, дожившей до ста пяти лет (это врезалось как нереальное), и далёкие – из Ростова, Харькова и Мангуша (Мариуполя, азовского поселения греков). Говорилось почти что шёпотом, словно чётка за чёткой, перебирались старые истории. Позже на горизонте появилась дальняя родственница Мария (Мура), она очень даже потом пригодилась мне и косвенно моему мужу. Была она эдакая женщина, облечённая властными полномочиями и партийным билетом, сделала карьеру от директора меховой фабрики до начальницы в Виалегпроме – Мекке тогдашней моды. С её подачи потом в нашей семье появился Олег, закройщик и портной мужской моды (Лёвины костюмы на заказ – это его рук творенье).

Мамины родственники у папы не котировались, отношения с ними не приветствовались. Пожалуй, только счастливым исключением стал живший в Москве, но рано погибший от разряда электрического тока мамин младший и любимый брат Валерий, почти что точная весёлая и бесшабашная мамина чёрно-кучерявая копия. Женат он был на племяннице Есенина Людмиле, что, видимо, у папы вызывало дополнительный, освещённый романтикой трепет. Была она чудо как хороша, крашеная блондинка с ярким маникюром, этот ухоженный вид почти совсем не портил неизвестно как потерянный от несчастного случая глаз, заменённый на стеклянный. Любил Валерий её самозабвенно – это чувствовалось даже мною, маленькой девочкой. Работала она где-то секретаршей и была очень начитанна.

Помню разговор, когда они гостили у нас в квартире и остались ночевать (так бывало обоюдно не раз, жили они на другом краю Москвы, где-то в Измайлово). Так вот, она первая, кто рассказывал мне на ночь притчи и спрашивал, как я поняла. Конечно, я понимала совсем буквально, и она мне раскрывала другой, скрытый за аллегориями смысл. Я точно помню, что это вызывало во мне странное чувство оцепенения (и какого-то несоответствия её ожиданиям), как будто я прикоснулась к совсем новому, непонятному мне миру внутренних образов. Эти образы жили у меня внутри, но они были сами по себе и не были связаны между собой. Маму же особенно не интересовало, что и как я там внутри себя понимаю. Со мною ещё никто так не говорил, и этот первый опыт чётко врезался в память.

После гибели Валерия общение и связь прервались, стали только иногда доходить сведения об осиротевшем Алике, единственном сыне Валерия и Людмилы, но всё с папиной «обёрткой», что он пошёл не по тому пути… Этот Алик остался в памяти как человек, который первым обрезал мне ногти острыми пирамидками, концами вверх, сильно заузив с боков и выдав за эталон тогдашней маникюрной моды (было немножко больно и запомнилось). Был он весь такой современный и напижоненный, в противовес нашему сонному царству. Уже из взрослой жизни дошли сведения, что ничего хорошего из Алика не получилось, большой хвастун стал всего лишь «богатеньким» директором гаража времён перестройки, а его единственная дочь, красивая зеленоглазая девица, – манекенщицей в Париже.

Вспомнилась ещё одна история. Мамины родители ушли очень рано, отец – от крупозного воспаления лёгких, после того как тайно уходил из дома (его предупредили, что утром за ним придут). А вот мать, моя бабушка Екатерина, в 1954 году гостила у своей дочери и маминой сестры Виктории в Ростове, которая удачно вышла замуж за подававшего надежды дядю Серёжу Пузикова. Моя мама как раз вынашивала меня, когда из Ростова папе пришла телеграмма, что бабушку госпитализировали с инсультом. Чуть позже она умерла. Со слов папы, он скрыл эту информацию от моей беременной мамы. Только сказал, что она болеет. Так ли это было на самом деле и как она всё узнала и пережила это, я не знаю.

Жила ли она с чувством тревоги, а затем и вины, что не похоронила свою маму? Как это было точно по датам, не знаю, только факт, как-то позже осознанный и совмещённый в воображении, что я родилась, а моей бабушки не стало в один год, меня накрыл и ошарашил на время, но не обсуждался из-за отсутствия близких отношений с мамой и практики вообще что-то обсуждать вслух (секретничала она с другими, доверенными фаинами). Дату смерти бабушки я так и не знаю, как и то, где она похоронена.

Почти член семьи

В 1961 году мои родители стали автомобилистами. Под бал коном одиноко стояла она, новенькая голубая «Волга». Нужно было срочно что-то делать. Надо было научиться ею управлять, да и справить ей домик-гараж, чтобы не вздрагивать по ночам. Мама первая сдала все экзамены, техническую часть и вождение на Подкопаевской (к ней там придирались и подкапывались – мои детские ассоциации), но мама выстояла и сдала – небывалый случай – и вождение, и техническую часть с первого раза. Очередь была за папой. Я слышала разные слова: «коленвал» напоминало мне «Калевалу» – эпос, мамино чтение для нас, – людей со странными финскими именами и ещё более удивительными поступками. Ещё звучало: двигатель внутреннего сгорания, свечи (видела только восковые) и зажигание. Двигатель был с внутренним сгоранием. Нравилось мне красивое по звуку: карбюратор, кар-кар-кар. Папа на этой дистанции пришёл вторым.

Конец ознакомительного фрагмента.