Диалоги
Шрифт:
Да.
Есть ли в ваших книгах фотографии, которые поставили перед вами особые фотографические проблемы, или такие, чьи условия, выдержку и так далее вы помните? Например, эта фотография, сделанная в Индии в поле, где люди несут…
Я сделал эту фотографию объективом 135 мм.
А «Берега Марны» [9] ?
Снял широкоугольником… Я точно помню события, сопровождавшие каждую фотографию в любой стране, даже если это было давно.
9
Речь идет о «Воскресенье на берегу
В те времена вы часто себя сравнивали с превосходным игроком в бридж: он помнит карты, которые держал в руках каждый игрок в каждой партии.
Когда я возвращался в Париж после Африки, прежде чем купить Leica и уехать в Марсель, я путешествовал по Европе с моим миниатюрным Krauss. Я очень хорошо помню Польшу, Венгрию, Чехословакию, потому что всякий раз, когда я нажимаю на спуск, происходит своего рода сохранение того, что исчезает.
Я заметил, что большая часть ваших фотографий выглядят так, как будто они сняты в однородном свете.
Я не романтик. Люблю классицизм. По-моему, самое красивое киноизображение в старых фильмах Чаплина, где свет на всё падает с одной стороны. Мысль о том, чтобы попытаться создать какой-то эффект, мне неинтересна. К тому же в этом случае не будет никакой точности реальной жизни.
Ту индийскую фотографию, где люди спускаются по ступеням, трудно было напечатать?
Не знаю, не я её печатал. Но не думаю, что это трудно. В то время, когда я начал пользоваться Leica, я работал с плёнкой Perutz и проявителем Persenso. Потом перешел на Agfa ISS. Что меня всегда интересует, так это как можно более чувствительная плёнка. Зернистость не помеха, мне это всё равно. Когда путешествовал, я сам проявлял в раковине в номере отеля и менял плёнку под одеялами.
Вы усиливаете экспонирование и ослабляете проявление или наоборот, ослабляете экспонирование и усиливаете проявление?
С кассетой на тридцать шесть кадров это невозможно. И я не верю в такие штуки. Нормально проявляю и нормально экспонирую. Когда начинают слишком усиливать проявку, исчезает серое. А серое очень важно.
Какую плёнку вы любите больше всего?
Ilford НР3, – я могу выиграть полторы, а иногда целых две диафрагмы, со специальным высокочувствительным проявителем.
Какая бумага вам нравится?
Между полуматовой и глянцевой. Что касается марки бумаги, у меня нет предпочтений. Парижская лаборатория, которая печатает мои работы, использует Ilford Bromide для репортажей и Ilford Velvet (она не глянцевая) для выставочных снимков. Снимки сушат, помещая под горячие прессы, но без глянцевания. С некоторыми сортами бумаги трудно так поступать. В этом случае лаборатория использует американскую или французскую Kodak. Мне кажется, они предпочитают работать с Ilford Bromide.
Какого типа плёнку вы обычно используете или предпочитаете?
В Соединенных Штатах я пользовался [Kodak] Super XX и был им доволен, но всё время искал более чувствительную плёнку. Потом нашёл Ilford НР3 [чувствительность 125 Weston] – она более чувствительная, и её чувствительность можно ещё увеличить с помощью специального проявителя. Парижская лаборатория, где делаются все мои фотографии, работает с проявителем Normal Developer 777, который производят “Harvey Photo Chemicals“ в Нью-Джерси. Чтобы повысить чувствительность, они используют D-76 или Bromicrol производства “May & Baker”, Лондон.
А что скажете о работе лаборатории, о проявке и печати?
Нельзя отдавать свои работы в проявку невесть кому. Но кому бы вы их ни отдали, прежде всего надо, чтобы эти люди вас знали, чтобы они привыкли к вашим работам, спросили вас, как вам нравится проявлять и печатать. И потом работайте всегда с одними и теми же. В Соединенных Штатах я работал с “Leco”. Когда я туда пришел в первый раз, Илзе, которая занималась
моими работами, сказала мне: «Глубокий чёрный, больше блеска, меньше блеска…» И я ей ответил: «Погодите, погодите! Я не знаю и не хочу знать, что означает этот жаргон». И это правда. Фотография должна быть такой, как я её увидел – вот и всё, чего я хочу. Задача печати, без всей этой болтовни, состоит в том, чтобы воссоздать вещи такими, какими они были, когда я их увидел. Важно сказать в лаборатории, что фотография была сделана, например, в шесть часов вечера. В противном случае они могут подумать, что она недостаточно экспонирована, попытаются исправить её, и это произведет абсолютно ложное впечатление. Потеряется атмосфера и свет шести часов, и не получится то, что видел, не будет, как было. Для печати нужно найти кого-то, о ком известно, что он знающий техник, а потом надо научиться понимать друг друга. В нашей лаборатории в Париже точно знают стиль и желания каждого из работников нашего “Magnum”. И хорошая лаборатория всегда может сделать эту работу лучше, чем я или, может быть, любой другой фотограф.Для вашей книги [10] [печатник] Дрегер будет делать гелиогравюры с негативов. Вам придётся присутствовать в лаборатории?
Да, но я туда, конечно же, сам не пойду, пойдёт техник из моей парижской лаборатории. Он знает мои работы, знает, чего я хочу, и ему будет удобнее решать вопросы с другой лабораторией.
Можно ли что-то скрыть на гелиогравюре? И какого рода ухищрения для этого нужны?
10
“Images `a la sauvette” / “The Decisive Moment”), op. cit.
У них будет по горло работы. Когда хорошая лаборатория работает над фотографиями, это почти как управление оркестром: дирижёр просит флейту играть потише, валторны – играть погромче… Только все вместе могут сыграть симфонию.
Сравниваете ли вы вашу работу с какой-то музыкой или музыкальным направлением?
Нет. Надо постоянно насыщать свой дух музыкой, искусством, живописью. Я не сравниваю то, что делаю, с музыкой.
Но я люблю Баха и Моцарта за их ясность. Они не романтики. Из художников люблю Паоло Уччелло, Тициана, Пьеро Делла Франческа, Сезанна, Сёра, Гойю, Домье (вы заметили, что я не назвал ни одного романтика). […]
Как вам кажется, существует ли связь между фотографией и политикой?
Думаю, что мы можем говорить только о человечестве. Всё, что делает человек, отмечено тем, какое у него представление о мире. Получается, что невозможно отделить какой-то предмет, всё участвует в единстве целого. Любая вещь, прежде чем обрести устойчивую ценность, должна сначала пройти через весь спектр человеческих чувств, и тогда она действительно станет ценностью. Политика – только отражение данной ситуации. Многие фотографии в момент, когда вы их делаете, превосходят вас: это значит, что нет никакого способа точно узнать, какие за этим будут последствия или в какой момент они приобретут свой полный смысл. Работаешь инстинктивно. С фотографией пожилой дамы в клетчатом пальто, сидящей на скамейке в Гайд-Парке, та же самая история. Вдруг я увидел, как она там сидит, перевёл дыхание и сфотографировал её. Я ничего о ней не знаю, мне неизвестно ни её имя, ни почему она там сидела, вообще ничего. Но я её увидел, и мне надо было сделать эту фотографию. […] Политический аспект – это только одна составляющая среди многих других. Однажды я увидел одну вещь, нечто такое, что, возможно, действительно нельзя ни сфотографировать, ни описать. Это было во время репортажа о смерти короля [Георга VI] в Лондоне [6 февраля 1952]. В газетах были броские заголовки, на удивление нескромные (для британцев), а репортажи на радио, в газетах и журналах были довольно слезливые. Но однажды вечером в сумерках люди стояли перед Кларенс-хаусом и ждали прибытия королевы, которая только что прилетела на самолете. Автомобиль вывернул из-за угла и прокладывал себе путь в толпе. И в тот момент, когда королева проезжала через толпу в своём автомобиле, люди задержали дыхание. Они просто все ахнули. Все вместе задержали дыхание. И вот в этом-то как раз и сказалось, кто такие англичане, и что такое смерть короля, и что это за история, когда принцесса становится королевой. Это был решающий момент.