Диана (Богини, или Три романа герцогини Асси - 1)
Шрифт:
* * *
Это было в декабре. Она переезжала бухту. Светлый, изящный город, расположенный с прелестью, свойственной городам Италии, остался позади; напротив, под тяжелым грозовым небом лежала серая каменная пустыня с разваливающимися хижинами. Это зрелище, оскорблявшее ее, зажгло в ней в то же время смутную потребность на что-то отважиться, действовать, померяться силами. Она велела подать себе весла и храбро погрузила их в шумные волны, швырявшие лодку. Она видела свое бессилие и боролась из упрямства. В это время она заметила на берегу несколько человек; они широко открывали рты и дико размахивали
– Что с ними?
– спросила она лодочника.
Он молчал. Егерь нерешительно объяснил:
– Им не нравится, что ваша светлость желаете грести.
– А!
Какое им до этого дело? Должно быть, эта странная ревность - одна из особенностей этого народа. Она вспомнила тех непонятных людей, которые в детстве считали ее ведьмой. У этого народа множество причуд. В так называемых народных песнях он поет о турецких войнах, которых никогда не было.
Она положила весла; лодку прибило к берегу. Она вышла. Старик еще раз взвизгнул и боязливо ускользнул. Она посмотрела в лорнет на молодых парней, стоявших перед ней.
– Вы меня очень ненавидите?
– с любопытством спросила она.
– Проспер, почему они не отвечают?
Егерь повторил вопрос на их языке. Наконец, один из них голосом, еще хриплым от проклятий, сказал:
– Мы любим тебя, матушка. Дай нам денег на водку.
– Проспер, спроси их, кто такой старик.
– Наш отец.
– Вы пьете много водки?
– Редко. Когда у нас есть деньги.
– Я дам вам денег. Но половину отдайте отцу.
– Да, матушка. Все, что ты прикажешь.
– Проспер, дайте им...
Она хотела сказать: двадцать франков, но подумала, что они перепьются до смерти.
– Пять франков.
– Половину отцу, - повторила она, быстро садясь в лодку.
– Если я буду смотреть, они, конечно, дадут ему, - думала она.
– Но если не смотреть?
Она была заинтересована, хотя и говорила себе, что совершенно безразлично, как поведет себя из-за пяти франков какая-нибудь грязная семья.
На следующий день она хотела послать туда Проспера, но он доложил ей, что пришел старик. Она велела ввести его; он поцеловал край ее платья.
– Твой раб целует край твоего платья, матушка, ты подарила ему франк, сказал он, испытующе глядя на нее. Она улыбнулась. Он не доверял парням и был прав. Ведь он должен был получить два с половиной франка. Но они все-таки дали ему хоть что-нибудь.
– Ждала ли я этого?
Ей стало весело, и она сказала:
– Хорошо, старик, завтра я приеду опять на ваш берег.
* * *
На следующий день небо было синее. Она была уже одета для выхода, когда за дверью раздались громкие голоса. Принц Фили, спотыкаясь, перешагнул порог, отстранив пятерых лакеев.
– Перед другом вашего супруга, покойного герцога, - взволнованно воскликнул он, - герцогиня, не закроете же вы двери перед близким другом герцога. Мое почтение, герцогиня.
– Ваше высочество, я не принимаю никого.
– Но близкого друга... Мы так любили друг друга. А как поживает милая княгиня Паулина? Ах, да, Париж... А добрая леди Олимпия? Славная бабенка.
Герцогиня
рассмеялась. Леди Олимпия Рэгг была раза в два выше и толще принца Фили.– А она все еще в Париже, - Олимпия? Наверное, уже опять в Аравии или на северном полюсе. Удивительно милая, необычайно доступная женщина. Это не стоило мне никакого труда, - игриво сказал он.
– Ни малейшего. Вот видите, вы уже повеселели.
– Ваше высочество, вам противостоять трудно.
– Конечно, не горевать нельзя, но не настолько. Я ведь тоже ношу траур. Смотрите.
Он показал на креп на своем рукаве.
– Ведь герцог был моим закадычным другом. В последний раз, когда я его видел, - знаете, в Париже, - он так трогательно уговаривал меня образумиться, так трогательно, говорю я вам. "Фили, - сказал он, умеренность в наслаждении вином и женщинами". Он был более, чем прав, но разве я могу послушаться его?
– Ваше высочество, несомненно, можете, если захотите.
– Это принадлежит к числу ваших предрассудков. Когда мне было восемнадцать лет, гофмейстер доставлял мне портвейн; он собственноручно крал его для меня с королевского стола. Теперь мне двадцать два, и я пью уже только коньяк. Пожалуйста, не пугайтесь, герцогиня, я развожу его шампанским. Полный стакан: половина - коньяк, половина - шампанское. Вы думаете, это вредно?
– Право, не знаю.
– Мой врач говорит, что совершенно не вредно.
– Тогда вы это можете делать.
– Вы серьезно так думаете?
– Но зачем вы пьете? У наследника престола есть столько других занятий.
– Это принадлежит к числу ваших предрассудков. Я неудовлетворен, как все наследники престола. Вспомните дон Карлоса. Я хотел бы быть полезным, а меня осуждают на бездеятельность, я честолюбив, а все лавры отнимаются у меня перед самым носом.
Он вскочил и, согнувшись, забегал по комнате. Его руки были все время в воздухе, как крылья, кисти их болтались на высоте груди.
– Бедняжка, - сказала герцогиня, глядя на часы.
– Придворные лизоблюды возбуждают в короле, моем отце, подозрения против меня, утверждая, что я не могу дождаться вступления на престол.
– Но ведь вы можете?
– Боже мой, я желаю королю долгой жизни. Но мне хотелось бы тоже жить, а этого не хотят.
Он подкрался к ней на цыпочках и с напряжением шепнул у самого ее лица:
– Хотите знать, кто этого не хочет?
Она закашлялась; ее обдало сильным запахом алкоголя.
– Ну?
– Ие-зу-иты!
– А!
– Я слишком просвещен для них, поэтому они губят меня. Но кто в теперешнее время набожен? Умные притворяются; я для этого слишком горд. Разве вы, герцогиня, верите в воскресение мертвых или в деву Марию, или вообще во все небесное царство? Что касается меня, то я перерос все это.
– Я никогда не интересовалась этим.
– Предрассудков у меня нет никаких, говорю я вам. Церковь боится меня, поэтому она губит меня.
– Как же она это делает?
– Она поощряет мои порски. Она подкупает окружающих меня, чтобы мне давали пить. Если я встречаю где-нибудь красивую женщину, то это подсунули ее мне монахи. Я не уверен даже, герцогиня, что вы... вы сами... может быть, вы все-таки набожны?