Дичь для товарищей по охоте

— Пусти! Все кости переломаешь! — шутливо хлопнула она мужа по спине. — Силища-то какая! Пусти, говорю!

Савва нехотя разжал руки и, уже отходя в сторону, подхватил со столика, инкрустированного светлым деревом, томик в кожаном переплете.

— Никак Пушкина читаешь? — поинтересовался он, перелистывая страницы.

— Перечитываю. Ты-то всего Пушкина наизусть знаешь, а у меня в голове свободного места уж не осталось. Все, куда ни глянь, хлопоты да дела. Суета одна, ей Богу!

Заметив, как Савва, захлопнув книгу, прикоснулся к серебряной цепочке, явно намереваясь вытянуть часы из кармана жилетки, Зинаида замолчала.

— Так что ты говорила? — Савва отпустил цепочку и, неловко повернувшись, едва не опрокинул с подставки вазу с фарфоровыми цветами. Заметив укоризненный взгляд жены, недовольно поморщился. Россыпь фарфоровых безделушек, заполнивших дом, была предметом его раздражения. У Зинаиды, определенно, отсутствовало чувство меры. Спальня из карельской березы с бронзой, мебель, покрытая голубым штофом — куда ни шло, но обилие фарфора, из которого были сделаны стоящие на столиках вазы, бесчисленные крохотные статуэтки и даже рамы зеркал — очевидный признак тщеславия и дань показной роскоши — пошлой и чрезмерной. Сам он, напротив, предпочитал строгий английский стиль во всем — и в одежде и манере поведения. Любовь ко всему английскому появилась еще в молодости, когда, закончив физико-математический факультет Московского университета, уехал изучать химию в Кембридж, где стал специалистом по красителям, и получил даже несколько патентов за изобретение. Ему нравилась английская обязательность, деловая хватка, неспешность в поведении и сдержанность в проявлении чувств. Глядя, как ревниво охраняют англичане все, связанное с традициями и собственным внутренним миром, он невольно сравнивал их с русскими, которые являли собой нечто противоположное. Распахнутая незащищенность расточительной русской души, право же, не лучшее свойство ее владельца.

— Зинаида, начала, так договаривай. А то мне уже ехать пора, — он аккуратно положил книгу на столик рядом с вазой.

— Да ты смеяться будешь, коли скажу, — с сомнением глянув на Савву, она машинально поправила вазу и взяла томик Пушкина, ласково проведя по обложке пальцами, украшенными массивными золотыми кольцами и перстнями.

— Я, знаешь ли, — смущенно склонив голову, она опустилась в кресло у окна, — только не смейся, пожалуйста! Я … гадаю по нему.

— Что? Как это — гадаешь? Как рыцари-крестоносцы по Евангелию, что ли? — усмехнулся Савва, опять нащупывая в кармашке жилетки часы.

— А просто! — Зинаида оживилась. — Открываю томик и говорю себе — на такой-то странице столько-то строк сверху или снизу надо отсчитать и прочесть, что написано. Глупо, конечно, понимаю, — заметив удивленный взгляд Саввы, попыталась оправдаться она, — но вот такая у меня появилась причуда! И надо сказать, Александр Сергеевич меня еще ни разу не подводил. Не хочешь попробовать? — протянула книгу мужу.

— Пора мне. К ужину не жди. — Савва направился было к двери но, почувствовав за спиной напряженную тишину, которая ясно свидетельствовала — в комнату вошла обида — остановился. — Ну, хорошо! — Он развернулся, прислонился плечом к дверному косяку и даже попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, скорее — гримаса нетерпеливого раздражения. — Попробуй сама. За меня.

Зинаида, торопливо открыв книгу наугад, торжественно огласила: «Страница пятьдесят шесть!» — подняв глаза, добавила: «Шестая строка сверху», затем отсчитала строки и начала читать:

«Да кто ж, скажи, разлучница моя?» — ее голос дрогнул. Бросив удивленный взгляд на Савву, продолжила:

«…Я доберусь. Я ей скажу, злодейке: Отстань от князя, — видишь, две волчихи не водятся в одном овраге» —

совсем тихо закончила она чтение и, опустив книгу на колени, растерянно посмотрела на нахмурившегося мужа.

— А! — Савва махнул рукой. — Глупости все это, видишь же сама! Странная ты, право, Зина! То вроде умница-разумница, а то… Ехать мне надо, не обессудь! — бросил он через плечо, покидая комнату.

Растерянная Зинаида, проводив взглядом мужа, снова открыла томик, и прошептав: «Шестая снизу», прочитала:

«На тихий праздник погребенья Я вас обязан пригласить; Веселость, друг уединенья, Билеты будет разносить».

— Очень мило! — сердито захлопнув книгу, отбросила ее на диван. Потом подошла к окну, покрытому похожими на обильные слезы каплями дождя, провела пальцем по стеклу, и едва слышно повторила недоуменно, пытаясь разгадать скрытый смысл:

— Две волчихи не водятся в одном овраге? Что это с вами сегодня, господин поэт? То вроде умница-разумница, а то…

* * *

Выйдя из автомобиля у особняка матери в Трехсвятительском переулке, Савва потушил папиросу и неторопливо вошел внутрь. В последнее время он не часто посещал матушкин дом. Из года в год здесь ничего не менялось, будто и не было прожитых лет за спиной.

— Здравствуй, Никодим. Все толстеешь? Как поживаешь-то? — проходя в прихожую, бросил он пожилому мужчине с окладистой черной бородой.

— Благодарствую-с, Ваше степенство, — проводил его дворецкий низким поклоном.

В гостиной, ожидая матушку, к которой отправился с докладом слуга, Савва принялся расхаживать из угла в угол. Встречи с матерью — женщиной умной и властной, были для него не только сыновьим долгом, но и отчетом. Матушка — главная пайщица товарищества. Даже отец ее побаивался, по любому поводу советовался и советы исполнял беспрекословно. [3] Савва был пятым ребенком в семье. До него четыре девчонки народились, а мать с отцом все ждали сына — наследника, продолжателя рода. И вот, наконец, сын! Правда, в момент рождения в доме зеркало разбилось. Савва от отца потом узнал. Плохая примета. Тимофей Саввич жене про то ничего не сказал, только помолился за здравие супруги, да сына, коим наградил его Бог. Через год родился брат, Сергей, ставший матушкиным любимцем, потому как в отличие от своенравного упрямца Саввы, которого отец даже прозвал «бизоном», научился тонко играть на струнах материнской души.

3

Образ Марии Федоровны Морозовой в исторической литературе представлен в искаженном виде. Она отнюдь не была «самодуркой», боявшейся электричества, не читающей газет, «…чурающейся литературы, театра, музыки». Именно она привила детям любовь к искусству и умение ценить прекрасное, дала великолепное образование и, главное, приучила постоянно стремиться к совершенствованию, независимо от возраста и занимаемого положения в обществе. К примеру, находясь вместе с мужем и детьми в Берлине, Мария Федоровна настояла на поездке в Дрезден, в знаменитую галерею. По воспоминаниям, «при выходе Савва пропал. Нашли его у Мадонны, от которой, по его словам, ему было страшно трудно оторваться». С разрешения матери дети провели в галерее два дня с утра до вечера.

Благотворительность — давняя семейная традиция клана Морозовых — тоже была унаследована Саввой Тимофеевичем от родителей. М. Ф. Морозова — единственная из русских купчих, награжденная Мариинским знаком отличия за 25 лет беспорочной службы в благотворительных заведениях с 1878 по 1903 г.г.

Мария Федоровна умерла 18 июня 1911 года на 84-м году жизни. Ее состояние в тот момент превышало 30 миллионов рублей, и она была одной из самых богатых женщин России. По завещанию ее дети, а также дети Саввы Тимофеевича, унаследовали равные доли, превышающие сумму 5,5 млн. рублей. Мария Федоровна оговорила также доли еще не появившихся на свет правнуков.

На благотворительные цели по завещанию было выделено 930 000 рублей.

Семья относила себя к старой вере, потому и Савва воспитание получил по уставу древнего благочиния. За плохие успехи в учебе драли его нещадно старообрядческой лестовкою. А она — штука жестокая, с рубчиком. После порки любимая няня Федосья, утирая слезы, мазала Саввушке больное место елеем и заставляла молиться святому Пантелеймону-целителю, чтобы зажило скорее…

Морозов достал папиросу, закурил, сделал несколько быстрых затяжек, но, услышав приближающиеся шаги, торопливо затушил, раскрошив пальцами табак, который просыпался на пол темного дерева. Несколько раз шаркнул ногой, разметая табачные крошки.

— Сам явился? — в комнату медленно, чуть раскачиваясь, вплыла Мария Федоровна, невысокая пожилая женщина в широком черном платье и чепце, с аккуратно заправленными волосами. Маленькие глазки скользнули по фигуре Саввы, узкие губы скривились в гримасе. Видно, все же учуяла запах табака.

— Чего вдруг? Доклад о делах фабрики мог и с посыльным передать, — сказала она строго и замолчала, всматриваясь в лицо сына. Савва сразу набычился, глядя исподлобья. Помнил, что последняя встреча с матерью закончилась ссорой.