Did that hurt?

Я была против продажи его мотоцикла. Он был против, когда я возместила ему стоимость авто, демонстративно вручив мне карту его банка, привязанную к его счету, с моим именем.

Он пожертвовал тем, что годами было для него мечтой, и стало реальностью, любимой игрушкой, ради меня…, а я того не стою.

Психолог говорит, что я зря продаю свой дом. Кристиан ничего не говорит, потому как полностью понимает меня. Я просто не могу там находиться, до тошноты. Даже мои вещи собирала Кейт, которая еще и «уничтожила» ту проклятую комнату, принесшую столько боли каждому, кто побывал в ней. Мне ничего не нужно. Мне нужна только новая жизнь.

Я всегда мечтала жить рядом с водой. Гулять по пляжу с лабрадором, строить песчаные замки с детьми, устраивать пикники… Сейчас мне хватит небольшого дома, лишь бы подальше от Сиэтла, где-то в глуши, а река или океан — приятный бонус.

Я не сбегаю. Я просто хочу быть живой, но здесь у меня это не выйдет.

Мы много беседуем с миссис Холлоуэй, которую я никак не привыкну называть Джо. Она беседует. Я киваю. Она психиатр, она вызвала полицию в тот раз, когда мы были с Кристианом в гостиной… Мы общались по-соседки, но редко, я всегда была так занята, что год обещала ей попробовать её черничные маффины.

Джо сказала, что больше половины пар не переживают изнасилований и расстаются в течение года. И я с ужасом жду момента, когда Кристиан бросит меня, но я пойму и буду уважать его выбор. Я некрасивая, изуродованная, каждую ночь пробуждающая его своим криком боли и ужаса. Не позволяющая просто взять меня за руку, обнять, вечно чувствующая себя грязной…, а об интиме я даже подумать не могу без истерики. Зачем я ему такая?

Я слышала как Джо говорила Кристиану, что у меня возможны суицидальные мысли, но это не так. Их не было, почему-то, даже когда я была одна в палате, с изредка проверяющей меня медсестрой. Я хочу жить, я хочу собаку, а такой радости как моя смерть я ни за что не доставлю ни Форресту, который сейчас под следствием, ни Этому.

Я. Никогда. Не. Буду. Его.

Правда, отсутствие мыслей о суициде ничуть не мешало мне хотеть уничтожить себя, но это быстро прошло. На смену этому пришло осознание своей ничтожности, тупости и осознания, что железная мочалка только ранит кожу, но никогда не смоет всей той грязи внутри меня.

Трой открыл мне моего хорошего друга, Александра Форреста, с той стороны, о которой я и помыслить не могла.

Александр Форрест действительно был федералом, отдел по борьбе с наркотиками. А Трэвис занимался тем, чем сейчас занимается Трой: поставкой наркотиков из Колумбии. Поэтому он так просил продать мою часть, чтобы у меня не было проблем, чтобы расширить «бизнес».

Трэвис сгубил карьеру Форреста: начальство агента получило увесистую взятку, что неудивительно, а его понизили и стали бросать в командировки по стране, пока совсем не вышвырнули из бюро. И он жаждал мести.

Он следил за мной, оказывается. За той маленькой хрупкой девушкой, носящей под сердцем малыша. Но собирался благородно подождать появления на свет ребенка, а только потом отомстить Трэвису.

«Каждый должен иметь второй шанс, знаете. Даже Трэвис Перри».

Неужели мир так тесен? Неужели я никогда не буду свободной?

— Ты поужинаешь, или только десерт? — отрицательно качаю головой, скрываясь в ванной, и Кристиан тяжело вздыхает, но ничего мне не говорит.

Я похудела на семь килограмм. И его бесят мои тонкие, вечнодрожащие руки, поэтому кормление немного похоже на насильное. Везде вкусняшки, завтрак в постель, ежедневные подарки из кондитерской недалеко от работы… И только благодаря ему я еще не заработала проблем с желудком.

***

Когда дверь в очередной раз тихо хлопает, я уже даже не отрываюсь от раскраски, продолжая красиво оформлять восточный узор. Искренне считала эту терапию бредом, пока не поняла, что мне и вправду легче. Предпочла фломастеры карандашам, и заметила, что упорно избегаю красный цвет. Надеюсь, психолог тоже заметил это…

Кристиан каждый день уходит по вечерам, как ушел и сейчас. Примерно на час, иногда чуть меньше, иногда побольше. Он ничего не объясняет мне, да и какое право я имею спрашивать? Я живу в его доме, регулярно не даю ему спать, вечно молчу и запрещаю прикасаться к себе, во всех смыслах. Он молодой, красивый и здоровый мужчина, которому нужен секс, нужна нормальная, сексуальная девушка, а не тридцатилетняя изуродованная дура, не дающая ему ни счастья, ни покоя. И с этим пора что-то делать, я не могу ломать его жизнь. Я очень хочу счастья для него.

А как уйти от человека, без которого ты не можешь жить? В понедельник Кристиан надел белую рубашку в тоненький волнистый узор — во вторник она на мне. Она пахнет им. И мне так спокойнее, хоть это и не этично, не гигиенично. Его вещи такие большие на моем худощавом теле… Он, даже его вещи — мой защитный кокон. Я уже три рубашки ему испортила пятнами, и не знаю, он не заметил, что я купила ему новые, или просто терпеливо молчит?

Мне очень тяжело, и я не могу это объяснить. Я чувствую себя отвратительной, никакой, опустошенной, не хочу, чтобы Кристиан касался меня, не хочу испортить его собой… Но при этом, до боли в груди, я так хочу оказаться в его объятиях. Так хочу снова поцеловать его. Хотя бы так же, как в аэропорту. Так хочу показать ему, что мне просто нужно время, но я буду, я буду в порядке, лишь нужно потерпеть.

Как раньше не будет ничего. Но хуже тоже не будет. Я восстановлюсь. В один прекрасный день я пойму, что не вспоминаю произошедшее каждую минуту, не вспоминаю это в таких ярких красках, не избегаю красного фломастера. Я обязательно буду счастлива.

— Привет, — поднимаю взгляд на Кристиана и он мило улыбается. — Я хотел поговорить с тобой. Это очень важно.

Откладываю фломастеры, жестом приглашая его присесть, и он опускается на стул напротив.

— Ана, я… О, черт. Даже и не знаю, как начать… Только выслушай меня, пожалуйста.

У него кто-то есть? Поэтому он уходит? Поэтому так нервничает?

Неужели я была права?

Киваю, делая этот непонятный жест, чтобы он продолжал, а у самой дрожат руки. Я хочу, я очень хочу, чтобы он был счастлив, но мой страх остаться одной еще больше. Я не готова.

Я так долго отталкивала его, первые месяца два — точно. Плакала при виде него, от ненависти к себе, что я порчу его жизнь, что я недостойна его. Врачи запрещали ему появляться в моей палате. Потом медленно стало легче. Когда поняла, что он игнорирует мои ежедневные, иногда и не единичные, визги и слезы, упорно продолжая быть моей опорой в жизни.

— Я очень люблю тебя, Анастейша, но…

Но.

Какое может быть «но» в признании в любви? Как он вообще может так говорить? Он видел меня?!

Сама не замечаю как всхлипываю, прячась в капюшон худи и закрывая лицо руками.

Нет. Нет-нет-нет-нет-нет.

— Как бы ты не мотала своей чудесной красивой головкой, это правда, и я не собираюсь сдаваться. Я не буду лгать, что это не сложно — не иметь возможности даже за руку тебя взять, когда ты рыдаешь от своих кошмаров. Но я с тобой, я действительно тебя люблю, и я не сдамся.