Дидро
Шрифт:
– Восемь! Шесть!..
– Крепись, Дидройя! Один шаг!
Не снимая корзины, Дидро опустился на землю. С минуту он сидел не двигаясь, с онемевшими руками и ногами. Потом, когда с лица сошла синева и побледневшие как мел губы вновь обрели свой естественный цвет, Дидро широко улыбнулся и навзничь опрокинулся на траву.
Четыре человека кое-как подняли корзину на весы. На чашку поставили гирю, другую, подвесили третью, четвертую. Язычок весов не трогался с места. Тогда принесли трехкилограммовый камень, привязали к чашке. У весовщика Бенедикта от удивления глаза полезли на
– Вы что, сукины дети, решили угробить человека?
– рявкнул он.
– Сколько?
– спросил кто-то.
– Сто сорок одно кило!
– Ау-у-у!
– вырвалось у толпы.
Все обернулись к лежавшему в траве Дидро, но его там уже не было.
– Дидройя, где ты?
И вдруг увидели: с поникшей головой, болтающимися, словно плети, руками Дидро спускался по тропинке, вниз, к берегу Супсы. И впервые за всю жизнь вдогонку не раздалось ни Дидройя-ежик, порт-артурский шпион, ни Дидройя-ломовой, ойямовский выкормыш, ни Дидройя-мылоед!..
"141 кг" - записал я красным карандашом против фамилии Дидро Эдемиковича Вешапидзе и закрыл тетрадь.
Вечером я завернул-в газету свои техасские джинсы и направился к Дидро.
Двухкомнатный, крытый дранкой домик Дидро стоит у самого берега Супсы. Все свое детство я провел здесь, в этих местах, и ни разу мне не приходило в голову заглянуть в этот дом. Не знаю, было ли это проявлением естественного чувства страха или стеснения, которое люди во всем мире питают к жилищу одинокого человека...
Помню, в весеннюю пору я часто часами стоял на берегу, с трепетом ожидая, что взбушевавшаяся Супса вот-вот унесет убогое жилище Дидро. Но шли годы, а домишко стоял как ни в чем не бывало. Я как-то поделился своими опасениями с дедушкой, и тот ответил:
– Что ты! Ты - дите! Вот я, старик, с самого моего детства во время каждого паводка прощаюсь с этим домом, а он хоть бы что! Знал Эдемика-бестия, где ставить дом! Фундамент под ним - сплошная скала, да такая, что ей нипочем даже две Супсы вместе взятые! Так-то, сынок!..
Нынешней весной Супса разбушевалась как никогда... И теперь, вступив во двор Дидро, я сперва испытал тот знакомый с детства страх, а потом радость от того, что крепко и уверенно стоял на своем месте и единственным в этой ночи горящим окном взирал на сумасбродную Супсу.
Известно: слабоумные люди питают сильную любовь к животным, особенно к собакам. Поэтому я ничуть не удивился, когда целая свора собак бросилась ко мне, виляя хвостами и повизгивая. Лишь одна из них угрожающе ощерилась и залаяла, и я сразу понял, что это - собака Дидро, потому что в чужом дворе собака никогда не лает на посторонних. Я остановился и, не зная клички собаки, на всякий случай позвал ее:
– Дидро, Дидро!
Собака тотчас же успокоилась, подбежала ко мне и стала ласково тереться о мои ноги, словно приглашая в дом, потом побежала вперед, оглянулась на меня и поднялась на балкон. Я последовал за собакой.
Дверь в комнату была отворена. На старинном круглом столе посреди комнаты чадила коптилка. В углу комнаты на низеньком столике виднелась икона богоматери, а перед ней - высохшая ветка вербы. На левой стене висели два выцветших портрета - молодой
женщины и усатого мужчины в черной чохе. ("Родители", - мелькнуло у меня в голове.) Под портретами стояла тахта, а на тахте лежал Дидро. На маленьком треножном стульчике у изголовья стоял влажный кувшин, и еще один плетеный стул с круглой спинкой стоял рядом. Вот и все, что я увидел в комнате. Впрочем, нет, под потолком висела электрическая лампочка, но она не горела.– Можно к тебе, Дидро?
– спросил я тихо.
Дидро улыбнулся и, приглашая сесть, глазами показал на плетеный стул.
– Отдыхаешь, Дидро?
– спросил я.
Он отрицательно покачал головой.
– Нездоровится?
Дидро кивнул.
Мне стало не по себе. Подойдя к тахте, я взял кувшин, приподнял голову Дидро и дал ему напиться.
– Что у тебя болит, Дидро?
– Оборвалось, - прошептал он и облизнул губы.
– Что оборвалось, Дидро?
– спросил я тоже шепотом.
– Не знаю... Вот здесь... И здесь...
– Дидро приложил руку к сердцу, потом к правому виску.
Только сейчас я заметил, что лицо у Дидро было серым, а глаза испуганными.
– Так я сбегаю за врачом!
– Нет! Не оставляй меня!
– Дидро схватил мою руку и сильно сжал ее. Он не сводил с меня глаз.
– Сколько получилось?
– спросил он.
– Что, Дидро?
– не понял я, но потом сообразил - он спрашивал про чай.
– Сто сорок один килограмм, Дидро!
– Это много?
– Очень много!
– А все же?
– Восемь пудов и тринадцать килограммов.
– А это много?
– Семнадцать батманов и пять килограммов.
– Да, немало...
– Ну, я побежал к врачу!
– Нет, нет! Не уходи!
– Дидро опять схватил меня за руку.
– Да, Дидро, я ведь брюки принес, - сказал я смущенно.
– Какие брюки?
– Какие? Ведь ты выиграл пари!
– Ты что, парень, шуток не понимаешь?!
– У меня их две пары, Дидро...
Дидро посмотрел на завернутые в газету брюки, которые я положил на стол, задумался, потом повернулся ко мне и тихо сказал:
– Поклянись отцом, поклянись матерью, поклянись всеми, что не оставишь меня!
– Клянусь отцом, матерью, всеми, что не оставлю тебя!
– Голос у меня задрожал.
– Подойди теперь к шкафу и выдвинь нижний ящик.
Я подошел к шкафу, нагнулся и выдвинул маленький нижний ящик. Он был полон бумажными деньгами - рублевыми и трехрублевыми.
– Есть там что-нибудь?
– спросил Дидро.
– Есть. Деньги.
– Сколько?
– Много.
– А все же?
– Рублей сто - сто двадцать.
– Хватит на брюки?
– Ты с ума сошел, Дидро?!
– Иди сюда, садись рядом со мной!
Я подошел. Дидро взял мою руку и заговорил:
– Эти деньги твои, Нодар! Сейчас я умру... Хоронить меня в моих брюках грешно... Сними их с меня и надень твои брюки... Только не сейчас. Сейчас мне станет больно... Потом, после моей смерти...
Дидро закрыл глаза и надолго умолк. Если б не его горячая рука, сжимавшая мою кисть, я принял бы его за спящего. Вдруг Дидро встрепенулся и привстал.