Дик
Шрифт:
В углу комнаты в кресле сидит мужчина, которого я сразу узнаю. Герой моих кошмаров.
Перестаю ощупывать тело и смотрю на него, не шевелясь.
Он рассматривает меня, как животное в клетке. Сидит максимально расслаблено, закинув ногу на ногу. С возрастом он похорошел. В нем появился лоск, статность и уверенность в себе.
— Ты…
— Да, мой Ангел. — говорит он, вставая и направляясь ко мне. Под тяжестью его тела матрас прогибается. Он садится и проводит рукой по моим волосам — С возрастом ты стала прекраснее, созрела.
Я отползаю от него, стараясь превозмочь боль во всем теле. Слово «созрела»
— Что ты хочешь от меня?
— Тебя.
— А ты мне противен!
— Тебе так кажется… — он берет меня за лодыжку и дергает вниз. — Скоро ты будешь хотеть меня во всех позах… так как мне нравится…
— Размечтался. — пытаюсь отвесить ему пощечину, но он перехватывает мою руку и целует ее. Но не нежно, а кусает.
— Не стоит разбрасываться словами, Ангел. В моих руках находится сейчас слишком многое. Например, судьба Дика. — Пытаюсь понять, что он имеет в виду и говорит ли правду. Девять лет я не видела этого человека. Девять. И не видела бы еще девяносто девять. — Представь себе, этот идиот в пьяном состоянии ездил в старый лагерь и убил двух человек, один из которых мент. Ему светит срок… Журналисты готовы сейчас порвать его на лоскуты.
У меня пересыхает во рту, Дик не мог никого убить. Нет! Это точно подстава.
— Чего ты хочешь? — повторяю свой вопрос. Знаю, что он сказал это все не просто так.
— Тебя.
— А взамен?
— Дика не убьют в тюрьме… — он улыбается почти ласково, гладит меня по щеке, после чего засовывает указательный палец мне в рот, ожидая покорности. — Сейчас все улики против него. Даже после того, как его выпустят под залог, он останется главным подозреваемым. Его отмазать могу только я…
И я подыгрываю, с отвращением проводя языком по коже…
— Где гарантии?
Рома берет двумя руками моё лицо и шепчет в самые губы:
— Я не лжец, мой Ангел. Извращенец — да, псих — да, но не лжец-нет…
Дик.
Козел прострелил мне ладонь. Теперь в моей руке зияла дыра.
Он просто вырубил меня и уехал. Я бы мог поднять пистолет и пристрелить его, только их было человек десять, а я один, не мог же рисковать Ангелиной? Этот псих ей дорожит, а они?
Что с ней?
Мне не было страшно за свою жизнь, но я до боли в зубах переживал за нее. Этот одержимый псих не предсказуемый, несёт какую-то чушь, следует больным правилам и не оставляет девчонку в покое.
Тупой ублюдок.
Ладно, не тупой, просто ублюдок.
Задушу своими руками. Тварь.
Она же сейчас полностью в его власти.
— Александр Георгиевич, Вы признаёте себя виновным в двух убийствах в лагере? — повторяет Ермолаев, который значительно изменился, когда силы на шахматной доске распределились по-новому.
Впервые на допросе как подозреваемый. Отвратительно сидеть по ту сторону стола после операции и еще под действием обезболивающего. Голова болит, мысли не собираются в кучку.
— Нет. — выдавливаю я.
После экспертизы станет известно, что убийства были произведены из моего табельного пистолета. Вот только, если Петрушку убил я, то профессора я и пальцем не трогал. Признать убийство одного, признать значит всю вину. Нужно все отрицать,
потом придумаю стратегию, когда голова просветлеет.— Расскажите, что произошло в лагере.
— Я рассказывал уже три раза. — слабо выдавливаю я. — Вы лучше бы потратили силы на поиски Ангелины Майоровой, а не на мой допрос.
— До пункта, куда Вы дели тело Майоровой мы еще дойдём…
— Как давно ты с ними? — спрашиваю его и замечаю, как Вена на виске начинает пульсировать сильнее. — Все понятно с тобой, кусок говна. Пизда тебе, когда я отсюда выберусь.
— Вы угрожаете офицеру при исполнении. — цедит он сквозь зубы.
— Да пошёл ты нахер. Допрос окончен…
— Он будет окончен, когда я скажу. — Мои руки скованы наручниками. Так бы я проломил бы ему черепушку. Когда в нем проснулась такая уверенность? Никому нельзя верить, они все марионетки Буркова.
Дверь со стуком распахивается и на пороге показывается невысокий мужчина в костюме с огромными синяками под глазами.
— Владимир Дьяков, адвокат Александра Георгиевича.
Мужчина садится рядом со мной и кладёт перед Ермолаевым листок бумаги.
— Здесь документ, подписанный генеральным прокурором Российской Федерации о разрешении выпустить моего клиента под залог до судебного процесса и выяснения всех обстоятельств. Если Вы хотите его допросить, Вам будет необходимо вызвать его на допрос в соответствии с законом.
— Генеральный прокурор теперь занимается такими мелкими делами?
— А это не Ваше дело, каким делами он занимается. — Дьяков встаёт и добавляет любезно. — Пойдёмте, Александр.
Я вытягиваю руки, чтобы с меня сняли наручники. Раненая рука распухла и металл перелавливал кисть с такой силой, что я готов был застонать.
На улице меня ждал здоровенный джип.
— Тебя значит мой папашка прислал. — говорю я, сплевывая на землю. От обезболивающего язык немного немеет.
— Вы верно подметили. — учтиво говорит адвокат.
Стекло машины спускается и на меня смотрит собственной персоной Дик старший, он смотрит на меня устало, так будто не спал всю ночь. Отец быстро примчал в Крым за мной, завидная скорость.
— Не ломайся и затаскивай сюда свою жопу! Сейчас не до семейных разборок!
— Спасибо за помощь, но я обойдусь без твоей помощи.
— Хочешь сгнить в тюрьме, да, пожалуйста. — злобно говорит он, становится настоящим криминальным авторитетом. — Мне вот только девчонку жалко.
Слова отца немного отрезвляют меня. Наступаю себе на горло, я залажу в машину, откидываясь и чувствуя, как сильно меня пробивает усталость. Веки против моей воли слипаются.
— Поспи. — мягко говорит отец. — Тебе нужно набраться сил перед битвой.
Эта семейная идиллия глаз режет. Скоро кровь пойдет из ушей от этой противоестественной картины.
Семейство Дик не из тех, где поздравляют друг друга с праздником, дарят подарки и ведут приятные беседы за чашечкой чая. У нас не бывает рождественских вечеров с какао. Обычно в нашей семье сплошные склоки, непонимание и война. И так было всегда, сколько я себя помню. Даже в детстве.
Даже, когда мама была жива — мы постоянно ругались. С Веней мы постоянно делили игрушки, внимание родителей, да все, что угодно, что можно было поделить надвое даже мысленно. Мы напоминали двух Баранов, которые боролись с друг другом.