Дикарь

Этот блуждающий рассеянный взгляд.

Эта полуулыбка на губах.

Это мечтательное выражение лица. Ульграх не отказался бы и сам заглянуть в мысли. Но в то же время ему было страшновато. Как знать, что он там увидит?

Он прикрыл глаза.

Караван, выбравшись за пределы городских стен, прибавил скорости. Сквозь стенки экипажа доносились звуки: ржание лошадей, крики погонщиков, голоса людей и скрежет тяжелых повозок, которых, однако, было не так и много. Экипаж покачивался, и Винченцо заснул.

Во сне он вновь оказался там, где гремели барабаны. Теперь голоса их звучали ясно. Они перекрывали голос отца, что вдруг возник перед Винченцо. Отец кричал, потрясал кулаками, но впервые Винченцо был избавлен от необходимости слушать.

Вот отца сменил старший брат.

И средний.

— Это интересно, — сказал он и был услышан. Может оттого, что голос принадлежал вовсе не Алефу? Обличье поплыло, словно воск, и брат превратился в сестру.

— Очень интересно, — она улыбалась.

И от предвкушающей этой улыбки Ульграх очнулся.

— Что ты сказала? — спросил он, облизывая пересохшие губы.

— Что это очень интересно, — Миара вновь сидела на своем месте, обложившись подушками. — Ты только посмотри!

Она, позабыв о приличиях, вовсе прилипла к стеклу.

Ульграх посмотрел.

Ничего необычного. Город остался позади. Как долго он спал? Жаль, понять не выходит. Но солнце еще высоко, стало быть, не так и долго. Главное, дорога шла мимо деревни, весьма себе обыкновенной, но Миара столь жадно всматривалась в нее, что и Ульграх попытался увидеть, что же такого интересного в этих лачугах, скотине и людях, которые мало от скотины отличались.

— До города всего ничего, а такое убожество! — то ли восхитилась, то ли ужаснулась она. — Нет, ты только посмотри! Эти люди, они почти животные!

— Есть те, кто и вправду полагает их животными.

— А ты? — внимательный взгляд.

Ульграх пожал плечами.

— Это, несомненно, люди. Но им не повезло родиться среди обычных людей.

— А нам?

— А нам не повезло родиться среди магов.

Миара громко рассмеялась. Слишком громко, чтобы поверить, будто ей весело.

— А ты прав. Интересно, — она убралась от окна, благо, селяне не обратили на экипаж никакого внимания. — Есть ли люди, которым повезло родиться там, где они нужны?

— Понятия не имею.

— Вот и я, — она потрясла рукой, и многочисленные браслеты зазвенели. — Дальше будет так же?

— Не знаю. Далеко меня не отпускали. Но думаю, что да.

— Хорошо.

Что хорошего в окружающей нищете, Ульграх не знал, но и спрашивать было лень. Тело охватила непонятная истома, и вновь потянуло в сон.

— Сколько нам до границы? — поинтересовалась Миара, будто сама не знала.

— Дня два, думаю.

— Хорошо.

— Что?

— Все, — она вытянулась на лавке и сбросила подушку на пол. — Через два дня вернуть нас будет крайне сложно. Разве это не хорошо?

Винченцо подумал и согласился.

Хорошо.

Просто замечательно.

Утро наступило слишком уж быстро. Миха не отказался бы поспать еще, но стоило небу чуть посветлеть, и глаза открылись. Некоторое время он просто лежал, прислушиваясь и принюхиваясь. Пахло гарью. И резкий смрад её перекрывал другие запахи.

Тихо сопел ребенок, прижимаясь к Михе.

Покряхтывал старик. Мальчишка стонал, но тоже тихо.

Хорошо. Раз стонет, значит живой. Осталось понять, что с ним делать. И с остальными тоже.

Оставить?

Не выживут. Да и смысл тогда было вмешиваться?

Вывести? Куда? К людям? Миха привстал на локте, и человеческий детеныш тотчас встрепенулся.

— Тише, — сказал Миха одними губами, но был понят. Ребенок кивнул и замер, свернувшись в клубок.

Хорошо.

О детях Миха знал лишь то, что они капризны, непослушны и постоянно орут, причем не важно, от радости, злости или страха.

Не о нем речь.

Обо всех.

Старик сказал, что мальчишка, который постарше, — сын барона. И барон будет благодарен. Возможно.

Возможно даже, что благодарности его хватит, чтобы принять Миху в своем замке или где тут бароны обитают. А если и нет, то снарядить какой одеждой, деньгами и документом, что Миха — не просто так оборванец, а человек свободный.

Он поскреб шею, надеясь, что след ошейника уже сошел.

Дикарь заворчал.

Людям он не верил и, надо сказать, не без причины.

— Легализоваться как-то все равно надо, — заметил Миха все так же шепотом. — Не можем же мы остаток жизни по лесам и болотам рыскать. А там заодно спросим, где такие, как мы, живут.

Мысль показалась донельзя здравой, и дикарь заткнулся.

Миха же, подавив зевок, сел.

Огляделся.

Вокруг было серо и сыровато. Над болотом витал туман, жидковатый, белесый, сквозь который проглядывали далекие тени. Выпала роса, и мокрая со вчерашнего дня одежда стала еще более мокрой. Миха-то ничего, как-нибудь переживет. А вот ребенок — дело другое.

Миха пощупал лохмотья, в которые превратился наряд детеныша.

Надо будет как-нибудь назвать его.

Лохмотья, как ни странно, были сухими. А ребенок лежал тихо-тихо, только смотрел. Надо же, темненький какой. Загорелый? Нет, скорее уж сама кожа такая вот, кирпично-красная. А глаза — черные, что вишни. И разрез непривычный. Лицо с мелкими острыми чертами, а на левой щеке будто узор, такой, как у Михи, только не выбитый, а вырезанный. Миха не удержался и потрогал.

Так и есть. Под пальцами ощущались крохотные бугорки заживших шрамов.

— Дикарь, — сказал Миха, показав на себя.

— Дик, — повторил ребенок шепотом.

Всклоченные волосы слиплись от грязи. Интересно, оно вообще какого полу?

— Можно и так, — Миха опять зевнул, потом подумал, что клыки могут напугать ребенка, но тот оказался не из пугливых. — Ты?

Миха ткнул пальцем в лоб найденыша.

— Ица.

Хорошее имя. А главное, с полом не прояснилось. С другой стороны, какая разница-то? Вот именно, что ровным счетом никакой.

— Твою ж… — донеслось с боку.