Дикари

Палфурний пожал плечами:

– Правда состоит в том, что, несмотря на все, что случилось, я стал твоим другом и что тебе не придется просить меня о помощи. Но сенат очень рискует никогда не услышать твоей речи, так как одним из первых указов Домициана, как только он придет к власти, будет приказ о смерти твоего клиента, где бы он ни находился. И тебя тоже погубят, если ты не исчезнешь из Помпеи так же, как исчез из Рима... – Вулкан притих, и Палфурний снова сел на кушетку. – Я считаю, что нам, тебе и мне, больше ничего не остается делать, как только, воспользовавшись несколькими оставшимися часами или днями, самым тайным образом зафрахтовать галеру. Я погружу на нее все самое дорогое, и мы уплывем на самую дальнюю оконечность империи, к персам, скифам или другим варварам, где Домициан нас, возможно, оставит в покое. Мы займемся торговлей и будем скучать среди людей, которые не говорят ни по-латыни, ни по-гречески... Нам останутся только удовольствия, получаемые за столом или в кровати. Я буду пронзать персиянку, в то время как перс будет пронзать меня, и это будет лучше, чем быть пронзенным кинжалом человека Лацертия. Ты так не думаешь?

– Палфурний, – воскликнул молодой адвокат, никак не отреагировав на игру слов хозяина дома, – я не уеду, пока не увижу Суллу! Нужно вытащить его с этого рудника, пока не прошли пять дней. Ты знаешь все, что здесь происходит, у тебя везде связи. Есть ли наверху кто-то, кому можно дать золота, чтобы заплатить им за побег Суллы?

– Ты прав, – с иронией согласился он. – Твое предположение о том, что в Помпеях существует коррупция и что я с этим тесно связан, справедливо... Есть некий Поллион, бывший офицер-легионер, испорченный до мозга костей. Ты можешь с ним встретиться, сказав, что пришел от меня. Если он будет в хорошем расположении духа, то заставит тебя дорого заплатить за организацию какой-нибудь постановки, по окончании которой Сулла сможет убежать и раствориться среди окружающей природы...

– Палфурний! – снова воскликнул молодой адвокат. – Несколько дней назад ты любезно осведомился у меня, не нужно ли мне золото... Дашь ли ты его мне, чтобы выкупить у этого Поллиона свободу Суллы?

Человек с бородавкой улыбнулся:

– Ведь правда же, что я должен искоренить то зло, которое причинил своими подложными табличками?

– Я не говорил этого, но раз ты сам понимаешь...

На этот раз Палфурний расхохотался:

– Я – на скользком склоне. И рискую, становясь честным, потерять все те деньги, что добыл, пока был мерзавцем. – Он пожал руку молодому адвокату. – Конечно, – сказал он, – я дам тебе все, что нужно. Но помни, Гонорий! Через четыре дня, и не позже, галера должна покинуть ночью порт, и ждать тебя она не будет...

* * *

Выйдя от Палфурния, Гонорий торопился вверх по улице Стабий, направляясь к конторе Спора «Любой наем и аренда», чтобы взять там мула, который довез бы его по крутой дороге, вившейся по склону Везувия, до рудника, как вдруг вспомнил о существовании рабыни Наис. В еще большей спешке он повернул к порту. Гонорий обнаружил молодую девушку на кровати в каюте, она штопала одежду и показала своему хозяину лежавшие рядом три монеты по два асса.

– Моряки дали мне починить одежду. Я спросила с них шесть ассов. Я могу купить еду и, таким образом, ничего тебе не буду стоить ни сегодня, ни завтра.

– Это очень благородно с твоей стороны, – сказал он, – но ты не должна работать на других.

– Ты хочешь, чтобы я целый день ничего не делала? Каюту убрать недолго, и у тебя всего две туники...

– Ну ладно, – отрезал он, – я очень тороплюсь. Я должен сейчас же отправиться по важному делу... Вот гораздо большая сумма на твои нужды, которую я даю на время моего отсутствия.

И он положил рядом с шестью ассами три серебряных динария. Тут она посмотрела на него, и он увидел в ее глазах беспокойство, которое сменило ее обычную невозмутимость.

– Ты уезжаешь надолго?

– Нет. На два, самое большее три дня. Я еду на Везувий, на серные рудники, но прошу тебя, никому не говори, что я туда отправился. И не выходи из каюты до моего возвращения, слышишь? Будь здесь, что бы ни случилось. Когда я вернусь, я немедленно покину Помпеи, и если я не найду тебя в каюте, то уеду один...

Она помолчала, соображая, что могла означать для нее эта внезапная новость. А потом сказала:

– А если эти типы с галеры попытаются переспать со мной, когда узнают, что я осталась одна? Что ты думаешь об этом?

– Нет! Они этого не сделают. Они знают, что ты – моя рабыня, а я – адвокат наследника Менезия...

Она пожала плечами:

– Когда наступит ночь и они будут возбуждены, они наплюют и на рабыню, и на наследника Менезия...

– Тогда, – бросил выведенный из себя Гонорий, – они должны знать, что это запрещено законом и что я могу после возвращения привлечь их к суду!

– Да, – спокойно сказала она. – Они получат розги, но перед этим каждый успеет воткнуть свою лозу туда, куда вставляешь ее ты. – Она снова взялась за иголку, поправляя вставленную в ушко нитку. – Если тебе все равно, то очень хорошо, – спокойно продолжала она. – Мне нужно было это знать, а тебя я предупредила...

– Я не говорил, что мне это все равно! – воскликнул Гонорий. – Но я никак не могу взять тебя с собой. У меня там трудное дело, и будет лучше, если ты останешься здесь...

– Я знаю, что должна подчиняться твоим решениям, – сказала она, разглядывая свое рукоделие, – но если это фокус, чтобы исчезнуть и освободиться от меня, то это просто неумно, потому что сейчас на рынке я буду стоить больше двух тысяч сестерциев, и если ты меня бросишь, то потеряешь эту сумму...

Гонорий сел на кровать рядом с ней, в изнеможении качая головой.

– Великие боги! Я хорошо знаю, что ты стоишь больше двух тысяч сестерциев, но ты невыносима! Никто и никогда не видел такой рассудительной рабыни, как ты! Ты усложняешь самые простые вещи. Мне нужно там, наверху, уладить одно дело, и я попросил тебя подождать меня здесь три дня, вот и все! Проговорили ни о чем целый час!

– Это правда или ты нашел свободную женщину, с которой теперь будешь спать? Если это так, то ты не должен ничего от меня скрывать. Я предпочитаю знать правду, и мне нечего возразить на это. Я знаю, что я – твоя рабыня и должна только повиноваться... Хотя никакого подписанного акта о продаже не существует, – с горечью заметила она.

– Как ты можешь рассуждать об акте о продаже, если ничего не понимаешь в юриспруденции! – взорвался молодой адвокат. – Акт о продаже не всегда необходим для подтверждения отношений между хозяином и рабом! Он может быть заменен заявлением, сделанным в присутствии нотариуса или муниципального чиновника, облеченного властью, по месту проживания, если хозяин и раб подтверждают существующие между ними отношения и если при этом присутствуют четыре свидетеля, являющиеся жителями города и свидетельствующие о том, что эти отношения имеют общественную значимость! Это закон Тертуллиана, который действует вот уже шестьдесят лет!

– Я ничего не понимаю в праве, – сказала она, – но я знаю другое...

Говоря это, она быстро подсела к нему и, обхватив за шею, крепко поцеловала в губы. Гонорий пытался отодвинуться, говоря, что очень спешит и что она ведет себя несдержанно, но она пропустила свой язык у него между губами, а рукой стала искать под туникой член своего хозяина, который оказался почти готовым к трудам.

– А, – торжествовала она, – вот видишь!

Она опрокинула его на спину, одновременно приподнимая его тунику, а так как она была довольно сильной и мускулистой после всех тех работ, которые выполняла с детства, то он не смог помешать ей тут же сесть на него верхом. Она направила его член, который не выпускала из руки и который от этого стал совершенно твердым, в свое влагалище и окончательно оседлала хозяина. Тут они оба начали постанывать, забыв обо всем, что не касалось их удовольствия.