Дикарка для Хулигана

Мужчина глубоко вдыхает и вытаскивает из шкафа два стакана и бутылку коньяка.

— Ты за рулём? — выбивает, стоя спиной ко мне.

— Да.

Он молча ставит один стакан обратно, закрывает шкаф, наливает янтарную жидкость в прозрачный бокал, делает большой глоток и только после этого поворачивается.

— Витя напрочь запретил говорить. Я не имею права влезать в ваши дела. И я уважаю решение друга и поддерживаю его в том, что лучше Диане думать именно так.

Блядь, да что такого ужасного он сделал, что Дане лучше думать, что любимый человек предал?

Крепче сдавливаю пальцы и челюсти.

— Он жив? — холодно скрежещу, не теряя зрительной связи.

Если не получается с папой, то придётся дожимать его друга, хотя, уверен, просто это не будет. Но я должен помочь сестре, даже если мне придётся его пытать или ползать на коленях.

Он шумно вздыхает и отводит глаза куда-то мне за спину. И, сука, молчит.

Срываюсь с места, собираясь его встряхнуть, но вовремя торможу себя. Останавливаюсь в полуметре от мужчины, продолжая скрипеть зубами.

— Дядя Дима, пожалуйста, скажите мне правду. У вас же тоже дочка, немногим старше Дианы. Вы бы хотели, чтобы она так же страдала, веря, что её предал близкий человек? Не зная, что с ним случилось. Неизвестность…

— Хуже смерти. Знаю, Андрей. По работе мне часто приходится сталкиваться и с тем, и с другим. Но именно первое ломает слабых. Сильные справляются с каждым вариантом. Диана сильная. Даже маленькой девочкой справилась с тем, с чем не справлялись многие взрослые. И сейчас сможет.

— Не сможет! — рявкаю, потому что, сука, страшно потерять её. — Она не справится. Уже не справляется. Скажите уже хоть что-то!

Только теперь он переводит взгляд на моё лицо. Какое-то время внимательно вглядывается, будто оценивая правдивость моих слов. Залпом приговаривает содержимое стакана и только после этого говорит:

— Лучше бы он её предал.

И это, мать вашу, единственное, чего мне удаётся от него добиться. В то, что он тупо уехал мы с братьями и так не верили, но сейчас только укрепились в своём мнении.

Но какие тогда варианты? Смерть? Больница? Тюрьма? Что могло произойти? Почему он не прислал Даньке хоть какую-то весточку?

Мы опять принимаемся тормошить родителей, но папа непреклонен, а мама впадает в истерику, когда Тимоха на эмоциях орёт:

— Если вы не скажете правду, то Даня вены вскроет!

Дни неумолимо продолжают утекать, а мы так глупо теряем драгоценное время. Наступает лето. Начинаются каникулы. Даня приезжает к Аресу, но только рано утром, пока все спят. Она будто не выдерживает, когда рядом больше одного члена семейства за раз. В дом никогда не заходит. Сразу направляется к вольеру. После пробежки закрывает его и прыгает на свой Кавасаки.

Сегодня я караулю её возвращение из парка. Они вбегают с собакой. Сестра видит меня, но даже улыбка её ледяная. Проходит мимо, запирает вольер, ещё раз чешет пса и только потом поднимает лицо.

С трудом сдерживаю скулёж, который зарождается в груди. Я, сука, не могу её видеть такой. Она ещё сильнее похудела. Скулы обострились, ключицы выпирают, под глазами огромные чёрные круги, что говорит о том, что она почти не спит.

Я не делаю попыток обнять её или поддержать любым другим способом. Ей это не поможет, а слова только глубже ранят.

— Привет, сестрёнка. — натягиваю на лицо улыбку.

— Привет. — отбивает, улыбнувшись всего на секунду, но тут же опускает уголки губ вниз, словно не может держать их поднятыми, будто ей тяжело это даётся. В ней всё меньше живых эмоций с каждым ускользающим днём. — Ты чего не спишь? Тебе на работу ещё рано. — как бы между прочим подмечает.

— Хотел с тобой поговорить. Пойдём домой. Выпьем кофе. — предлагаю, но ответ уже знаю.

Диана качает головой и отказывается.

— Не хочу. Давай в другой раз поговорим. У меня сегодня дел много.

Я не спрашиваю, что у неё за дела. Учёба закончилась. Работы у неё нет. Сестра просто хочет уйти от разговора.

Шагаю к ней, но она отступает. Кажется, что боится прикосновений. Замираю, но ловлю её ледяные пальцы. Данька вздрагивает и делает попытку вырвать руку. Сдавливаю сильнее, не отпуская. Чувство такое, что если выпущу — исчезнет.

— Диана, на счёт Егора…

Она скрипит зубами и вырывает руку.

— Не надо, Андрей. Я смирилась. — выбивает холодно, но я замечаю, как дрожат пальцы и губы.

Я хочу хоть что-то сделать, чтобы облегчить её боль, поэтому говорю то, что не должен был. Просто не успеваю тормознуть.

— Я говорил с дядей Димой. Егор тебя не бросал.

Она только грустно хмыкает, смотрит мне в глаза впервые за всё время со дня рождения и отсекает:

— Я знаю. Он умер. А теперь мне пора.

Её заявление меня парализует. В ступоре смотрю, как младшая сестрёнка выезжает со двора, а сам, сука, даже вдохнуть не могу. Лёгкие просто не раскрываются. Она сказала это так спокойно, будто не только уверена в этом, но и так просто смирилась. Я то знаю, что это не так. Сейчас в ней перегорают последние искры, и скоро Диана потухнет навсегда. Если и не покончит с собой, то как минимум потеряет интерес к жизни. Это страшнее смерти.

Как только на лестнице появляется папа, становлюсь перед ним, перекрывая проход.

— Доброе утро, сын. — как ни в чём не бывало здоровается. — Пройти можно?

Складываю руки на груди, всю решимость добиться от него ответов во взгляд и интонации вкладываю.

— Я говорил с Даней. Она думает, что Егор мёртв. Это так?

Отец делает попытку меня обойти, чтобы избежать разговора, который, по его мнению, является пустым и бессмысленным, но я сдвигаюсь вместе с ним.

— Андрей, хватит этого детского сада.

— Согласен, папа. Хватит. — скрежещу челюстями, не намереваясь сдаваться. — Просто скажи мне правду. Я знаю, что ты молчишь, потому что думаешь, что так будет лучше для Дианы, но нет. Ей не лучше, пап. Тебе она не верит. Или ты ждёшь, пока она перестанет ждать и надеяться? Ты хоть представляешь, что с ней будет, когда она потеряет надежду и смысл жить?

Отца передёргивает. Он перестаёт пытаться дойти до кухни. Прикрывает глаза и рвано вдыхает.

— Андрей, я могу сказать ей, что Егор погиб. Думаешь, так будет лучше?