Шрифт:
Глава 1
На полигоне сегодня отключили электричество. Опять универ не оплатил счета. Соответственно, не работала и техника, подающая тарелочки. Делать мне особо было нечего, студентов я отпустила по домам, документацию всегда содержала в порядке. До автобуса было ещё часа полтора, поэтому я с чистой совестью подолбила мишени из нарезного оружия и поплелась к деревенскому хайвею. Наш участок дороги, с километр примерно от полигона, универ привел в надлежащий вид, отсыпал гравием. А вот за нами... и до самого города, кошмар, короче. За нами шли две полузаброшенные деревеньки с пятью бабками на две деревни. Летом было веселее, привозили внуков, сами бывшие жители этих деревень или их наследники приезжали на свои фазенды, споро вскапывали землю, сеяли различные овощи и все лето развлекались то поливом, то прополкой. Но это летом. А сейчас, в разгар весны и таянья снега этот хайвей становился практически Дорогой жизни. Даже направлением нельзя назвать, так, просто размешанная полоса земли из глины и песка с примесью больших и глубоких луж посреди заброшенных полей. Я поражалась мужеству водителей, совершавших марш-броски раз в день туда и обратно в город. Тут пешком ноги разъезжаются. Я хорошо знакомая с
Особо я не торопилась, дома никого нет, ни кошечки, ни собачки я не завела, а Витька (мой муж? Любовник? Сожитель, в общем) должен приехать с последних в этом году сборов только вечером или утром, как будет летная погода. Сборы у биатлонистов, "стреляющих лыжников", проходили где-то на севере, где ещё есть снег.
Урра! Автобусик закатил в город и почапал по городскому маршруту, нещадно кидаясь во все стороны грязью на относительно чистые улицы. Я вышла на ближней к дому остановке, доплелась до родимого подъезда, ещё раз обстукала сапоги и стала подниматься к себе. Такой девайс, как лифт, в нашей хрущобе не предусмотрен. Привычно щёлкнула выключателем в прихожей, бросила на стойку ключи, кое-как, один за один, стянула сапоги. И чуть не упала, споткнувшись о Витькину сумку, с которой он ездит на сборы, почему-то брошенную в передней. Из глубины квартиры доносились какие-то невнятные звуки и я, не снимая куртки, в забрызганных грязью штанах, прошуршала далее. Источник звуков обнаружился в спальной. Картина, увиденная мной, была настолько банальной, что даже говорить ничего не хотелось. Голый Витька, судорожно схвативший и пытающийся ими прикрыться, штаны, испуганно натягивавшая на себя тонкую простынку, соседка Томка. А меня разобрал смех, да так, что я не могла остановиться. И тут Витька решил проявить себя мужчиной то есть, сжал кулаки и шагнул ко мне. Смеяться я прекратила, села в кресло у окна и устало сказала:
– Все вон отсюда! Витенька, вещи из прихожей не забудь и ключи мне сейчас в руку. Остальные твои тряпки я завезу на кафедру тебе.
– Ну, ты...- захлебнулся гневом Витька.
– Я, я...
– согласилась я. Ещё один шаг и полиция будет здесь. Не забыл, где ты прописан? Вот и чеши по месту прописки. Или Тома приютит.
Как ни хотелось Витьку остаться, но пришлось отдать ключи, забрать сумку и удалиться с Томой. Трудно ей теперь с защитой придется, я помогать не буду. Наконец, они ушли, а я осуществила свою мечту залезла в ванну по самую шею, легла среди пены и стала думать: что такое не везёт и как с этим бороться. Да, разрешите представиться Чернова Елена Ивановна, мне уже тридцать пять лет, не замужем и не была, детей нет и не было. Мастер спорта по стендовой стрельбе, доктор педагогических наук, завкаф стрелкового спорта в университете физкультуры и спорта. Родом я из такого Мухосранска, что и не на каждой карте его найдешь.
Родилась я и прожила первую часть жизни в захолустье, где сходятся границы Иркутской области, Якутии и Красноярского края, в поселке со смешным названием Ерема. Потом родители переехали в районный центр, Ербогачен. Население там небольшое, живут в основном эвены, немного якутов, ещё меньше русских. Но никакой ксенофобии нет, все дружили между собой. Как мои родители попали туда? Романтика 60-70 потянула. Маменька закончила культпросвет, отец какое-то ПТУ. В результате маман заведовала районным домом культуры и библиотекой, отец работал охотником в местном зверпромхозе. Росла я, как и все ребятишки в поселке, училась через пень-колоду, к десяти годам научилась лихо материться и сплевывать на землю, вот, правда мне не нравилось курить и даже запаха табака не выносила, и не употребляла самогон. Водку в магазин привозили редко, и она стояла, пылилась. Смотрели, цокали языками, но пили самогон. Не росло здесь практически на огородах ничего, кроме самых ранних сортов картошки, морковки, капусты. Кто держал низеньких, якутских коровенок и являлся счастливым обладателем навоза, те ещё огурцы выращивали. Все остальное в магазине. Поэтому по зимнику пробивались вездеходы, а летом только самолёт. От цивилизации мы были отрезаны.
Как и все ребятишки, я ловко бегала на широких, охотничьих лыжах, и метко стреляла из отцовского карабина. Кстати, когда нам в школу, невесть каким образом, завезли с десяток обычных, беговых лыж, я, надев их, тут же упала ноги разъехались. Может, так и прошла бы моя жизнь вышла бы замуж за местного, нарожала бы кучу ребятишек, занималась бы домашним хозяйством. Но, в начале девятого класса к нам приехали представители института физкультуры. Они искали таланты. И так меня все это поманило красивой жизнью, что я решила выбраться отсюда во чтобы ни стало. Взяла номера телефонов преподов и вгрызлась в учебу. В общем, экзамены я сдала хорошо. И собрав все свои жуткие платьишки, отбыла в большой город - учиться.
Поступила я не то чтобы легко, но и без особой напряги. Местные, городские смеялись надо мной, я молчала, сцепив зубы, чтобы не заехать кому-нибудь в ухо. Когда пришло время выбрать специализацию, выбрала стрелковый спорт. С биатлоном у меня не очень пошло, никак не могла привыкнуть к беговым лыжам. А в группе стендовой стрельбы было свободное место. Со временем получила мастера спорта и решила двигаться дальше. Засела за диссертации, вначале кандидатскую написала, а затем и докторскую. Так что я теперь профессор, зав факультета стрелкового
спорта. Когда-то давно, на рубеже перестройки, тогда ещё институт, построил дом для своих сотрудников. Мне несказанно повезло? мне дали квартиру в этом доме после умершей бабули-пловчихи.Как-то в каникулы, когда не было ни сборов, ни соревнований, заехала я в гости к родителям. Мама была на пенсии, но подрабатывала в библиотеке, зверосовхоз давно развалился, каждый охотник работал сам на себя. Звала родителей с собой, они отказывались. Вот тут-то и прицепился ко мне Витька. Соседский мальчишка, которого я смутно помнила, младше меня на десять лет. Он очень хотел вырваться отсюда, приходил к нам, плакал, просился в интернат при универе. Мне стало жалко пацана, и я взяла его с собой. Два года он проучился в интернате, потом поступил, не без моей помощи, конечно. Потом раз остался ночевать у меня, два... а потом нахально привез свою сумку с вещами. Закончил он, как биатлонист, вошёл в сборную страны, мотался по сборам и соревнованиям. А закончилось все смешно и грешно.
Прошло несколько дней, я давно закинула на кафедру Витьке его манатки и прочно забыла его. Легла вчера спать, заснула, а проснулась в незнакомом месте. Судя по всему, это было лето, всхрапывали стреноженные кони, стрекотали цикады, кто-то тихонько шептался, детские голоса, потом на них шикнул взрослый женский голос. Я же лежала на твердом мужском плече, смотрела в высокое, ночное небо и у меня было странное ощущение, что меня только что хорошо оттрах... пардон, я занималась сексом, и не похоже, что это было насильно.
Глава 2
Одиннадцатилетний Майки изо всех своих силенок нахлестывал лошадей, и они неслись вперёд на пределе своих возможностей. Сзади ещё гремели выстрелы, что добавляло страху путникам. Пятилетний Джейк прижимался к юбкам матери, всхлипывал и икал от слез и испуга. Мать и Елена крепко держались за борта фургона, мотаясь вместе с ним. Елена даже боялась сказать что-нибудь, чтобы не откусить язык. Куда правил фургон Майки не знали ни мать, ни Елена. Одна надежда, что отец и Кеннет сами найдут их после. Другие мысли Елена старательно гнала от себя. И поэтому напряжённо вслушивались в происходящее там, за поворотом Тропы переселенцев. А выстрелы ещё доносились, значит, отец и Кеннет живы. Ей и самой, как Джейк, хотелось зареветь, уткнуться лицом в материны юбки, чтобы не видеть ничего, чтобы поскорее все кончилось. Но так не выйдет. Во-первых, мать такое не приветствует, во-вторых, она понимала, что весь этот кошмар из-за нее. Все это началось почти пять лет назад, хотя даже намного раньше, когда семья ее матери перебралась из совсем обнищавшего поместья в Польше в относительно сытую Британию. Дальняя-дальняя родственница оставила им в Британии особняк и маленький кусочек земли под огород. Ни земель, ни фермеров на у них не было. Но семья и этому рада была, так как в Польше несколько семей ютились в одном доме, так же самое обрабатывали кусочек земли, с него и жили. Но невыносимо гордились принадлежностью к польской шляхте. Хотя и домашнее, но тем не менее, весьма неплохое образование Катаржина получила. Она знала языки, историю, географию, умела вести домашнее хозяйство и заниматься огородом и животными. Даже без приданого Катаржина была завидной невестой. Ещё и рукодельничала. В Британии родители ее придирчиво присматривались к потенциальным женихам, но все было не то. Просто за фермера они не хотели выдавать дочь, все-таки они дворяне, а лендлорды не спешили посвататься к Катаржине. Но судьба распорядилась по-своему. Катаржина влюбилась, со всем пылом первой девичьей любви. Причем в самого неподходящего парня. Он был сыном местного пастора. Причем не первым. Так что Питеру была одна дорога - в духовную семинарию, а потом служить пастором. Но парень взбунтовался, его никогда не привлекала духовная стезя. И начал обучаться кузнечному делу. Выучился он не только лошадей подковывать, но и фигурные ограды местным помещикам ковать и разные фигурки. Зарабатывал он неплохо. Но в любом случае, пожениться им бы никто не позволил. Хотя бы просто потому, что он был протестантом, а она чистой католичкой.
И тогда влюбленные решили бежать из Британии. Они оба слышали об огромных пустых землях на западе, которые только начали заселяться. Питер собрал свой наиболее ценный инструмент, остальное продал, сказав отцу, что хочет купить новый, Катаржина увязала в узел свои наиболее приличные платья. Исчезли они прямо с ярмарки, сев в проходящий мимо дилижанс. Так, на перекладных, они и добрались до Новых земель. Осели в довольно крупном поселке, Питер опять открыл кузню. Поставили дом и стали жить семьёй. Там и родились трое детей - старший Кеннет, главный помощник отца, затем я, Елена, помощница матери, потом Майкл или по-домашнему, Майки. Он увлекался лошадьми, все мечтал стать ковбоем и участвовать в родео. Мать обучала меня всему, что знала сама, она оказалась довольно авторитарной и жёсткой женщиной. Она всегда заранее просчитывала, выгодно это для семьи или нет, соответственно и поступала. Отец ей никогда не перечил. Единственное, на чем он стоял твердо - дети должны уметь стрелять и девочка тоже. Он и приохотил меня к стрельбе. Мальчишки были довольно равнодушны научились стрелять и ладно. А мне было интересно. Несмотря на то, что винчестер был тяжеловат для девчоночьих ручонок. С увлечением палила и из кольта, с ним было проще.
Беда грянула, когда мне исполнилось тринадцать лет. Я и сама не замечала, что фигура и внешность мои начали меняться. Из нескладного, угловатого подростка я постепенно превращалась в маленькую, стройную девушку, блондинку с голубыми глазами, румянцем на щеках, ну и всем полагающимся. В тот день мать отправила меня в лавку, надо было купить масла и кукурузной муки. Когда я шла домой с покупками, остановилась у колодца, где о чем-то толковали жительницы. А я просто устала, да ещё идти до конца поселка (по традиции, кузницу всегда ставили на краю селения, ну и дом рядом отец построил). Внезапно все замолчали и начали торопливо расходиться. Только я замерла сусликом у колодца, не понимая, что происходит. И никому в голову не пришло затащить глупую девчонку к себе в дом. Вдруг послышался шум голосов, ржание лошадей, в нос шибануло запахом табака и немытых тел. Я подняла глаза. Вокруг колодца и меня кружили на лошадях человек шесть мужчин, все обросшие и сомнительно "благоухающие". Они о чем-то переговаривались, ржали, не хуже своих лошадей, я от страха ничего не слышала. Но тут раздался выстрел, и ближайшая ко мне лошадь шарахнулась в сторону. И откуда-то неподалеку раздался суровый голос нашего главы поселка: