Дикая принцесса

— У тебя больше нет патронов, сука, — выплевывает он, и кровь брызжет на меня, пока он говорит. — Пошла нахуй.

Я опускаю руку, и он падает вперед.

— Тогда сиди блядь здесь и сдохни, мать твою, — выплевываю я в ответ и, спотыкаясь, направляюсь к двери.

Не знаю, что я найду внутри, еще больше людей, еще кого-то, кто хочет причинить мне боль, но я не для того проделала этот путь и, скорее всего, убила четырех человек, чтобы не уйти с тем, что мне нужно, чтобы сохранить жизнь Левину. Я словно в тумане, когда вхожу внутрь, неуверенно ступая на ноги и все еще сжимая пистолет, чтобы блефовать, если покажется, что кто-то хочет меня остановить.

В доме больше никого нет. Пахнет старой едой и кошачьей мочой, и я тяжело дышу в поисках ванной комнаты, где могло бы быть лекарство, о котором говорил мужчина.

Ванная комната грязная. Я открываю аптечку и перебираю бутылочку за бутылочкой, пока не вижу что-то, что по описанию похоже на антибиотик, а не на какой-то другой препарат, который продавали эти люди. Я хватаю бутылочку, сердце колотится в груди, пока я пробираюсь к двери и прислушиваюсь, нет ли снаружи кого-нибудь еще, кого привлекли выстрелы.

Я не знаю, насколько вероятно, что приедут представители власти. Похоже, это то место, где многие преступления остаются незамеченными, но я не собираюсь торчать здесь и выяснять это.

Сумка все еще лежит на земле, несколько предметов рассыпались, и на них просочилась кровь. Руки дрожат так сильно, что я едва могу их поднять, и я снова засовываю пистолет в куртку, бутылку с таблетками в сумку, собираю все это и начинаю идти, все мое тело напряжено, и я стараюсь не упасть.

Не думай об этом. Не думай об этом. Я могу развалиться на части позже. Я могу подумать о том, что сегодня вечером я, скорее всего, убила пять разных мужчин. Что из невинной принцессы картеля я превратилась в... кого?

Машина. Я вспоминаю о ней, когда добираюсь до отеля, но сначала захожу внутрь, ставлю сумку на комод, смотрю на неподвижную и молчаливую фигуру Левина на кровати под тонким одеялом, и чувствую, как на глаза снова наворачиваются слезы. Я боюсь подходить к нему. Боюсь, что пока меня не было, он уже не сможет помочь мне.

Но есть только один способ узнать это.

Все, что случилось со мной с тех пор, как Диего забрал меня, было проверкой того, что я могу вынести. Насколько сильной я могу быть. И сегодняшняя ночь кажется самым большим испытанием из всех.

Я осторожно присаживаюсь на край кровати и проверяю пульс Левина. Он неглубокий, но все же есть, и я выдыхаю вздох облегчения.

— Ты со мной, — шепчу я, проводя пальцами по его щеке, по лбу. Его кожа стала теплее, и я чувствую болезненную дрожь в животе, задаваясь вопросом, не та ли это лихорадка, о которой говорил мужчина. Не занесена ли уже инфекция.

Я встаю, беру спирт и швейный набор и, стиснув зубы, снова подхожу к кровати. Я не знаю, как мне это сделать.

Когда я отодвигаю окровавленное полотенце от его бока, мне приходится сглатывать желчь. Рана зияет, сырая и рваная по краям, и кровь снова начинает просачиваться из нее, когда я отбрасываю полотенце и его разорванную рубашку в сторону. Я должна очистить ее и зашить. Если я этого не сделаю, он в конце концов истечет кровью.

— Сейчас будет больно. — Я поморщилась, когда взяла чистый марлевый тампон и смочила его в спирте, осторожно отодвинув руку Левина в сторону, чтобы я могла до нее добраться. Я колеблюсь мгновение, ненавидя мысль о том, как больно я ему сделаю, и затем прижимаю его к ране.

Он дергается под моим прикосновением, стонет, когда боль частично возвращает его в сознание, а я смаргиваю слезы.

— Прости, — шепчу я, чувствуя, как он вздрагивает и вздрагивает от моего прикосновения. Я ненавижу все это, каждую секунду.

Когда я убеждаюсь, что рана чиста настолько, насколько это возможно, я тянусь за швейным набором.

Каждый прокол на его коже заставляет его вздрагивать, и мне приходится заставлять себя не вздрагивать. Шрам будет ненамного красивее, чем тот, что он оставил мне, я знаю точно, и когда я стягиваю рваные края плоти вместе, он дергается и стонет, заставляя меня бороться за то, чтобы игла не прорвалась насквозь. Мне приходится несколько раз останавливаться, поглаживая его по волосам и пытаясь успокоить, прежде чем начать снова, и из-за этого весь процесс занимает мучительно много времени.

Когда рана наконец зашита - длинная темная линия под ребрами и над бедренной костью, я смазываю ее мазью с антибиотиком и начинаю забинтовывать закрытую рану марлей и лентой, пока она не будет полностью закрыта.

После этого остается только впихнуть ему антибиотики и надеяться, что они не просрочены и не нанесут вреда больше, чем помогут.

Я недооценила, насколько сложно заставить человека, который в основном потерял сознание, глотать. После нескольких неудачных попыток мне удается втолкать две таблетки, не дав ему подавиться, и влить несколько глотков воды, прежде чем он снова полностью теряет сознание, обмякнув на кровати. Я маневрирую как могу, пытаясь убедиться, что ему будет удобно, если он очнется, а затем смотрю на бутылку с отбеливателем, все еще стоящую на комоде.

Теперь мне нужно убрать улики.

Я складываю все медицинские принадлежности обратно в сумку, оставляя их там, а салфетки и отбеливатель уношу на парковку. Прежде чем выйти из комнаты, я оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что за мной никто не наблюдает, но на данный момент я настолько измотана, что мне уже все равно. Все, чего я хочу, это покончить с этим днем.

Я вытираю машину так тщательно, как только могу, оттираю все следы крови с сидений и вытираю все, к чему, как мне кажется, я могла прикоснуться. Я очень сомневаюсь, что это тщательная работа, даже после того, как я неуклюже проехала на ней по улице и оставила ее за другим зданием, еще раз вытерев руль и рычаг переключения передач, прежде чем захлопнуть дверь и уйти.

Я сделала все, что могла.

Я не могу заставить себя пойти в душ, но я не хочу спать, когда вокруг меня кровь и грязь. Ноги болят так сильно, когда я выхожу из туфель, что на глаза наворачиваются слезы, особенно когда все еще исцарапанные и покрытые синяками подошвы касаются холодного кафельного пола. Я вдыхаю, снимаю платье и оставляю его в куче на полу, а сама ковыляю в душ и включаю горячую воду.

Завтра мне нужно будет найти одежду. Еду. Все то, чем занимался Левин, пока я жила в мотелях. Мне придется как-то поддерживать нашу жизнь, пока ему не станет лучше.

Ему должно стать лучше.

Стоя под горячей водой, я только и могу, что бороться с паникой. Как бы я ни устала, она подкрадывается все сильнее, и я обхватываю себя руками за талию, пальцы нащупывают гребень шрама от авиакатастрофы.

Теперь у нас одинаковые шрамы. Твой и мой - одинаковые.

Я чувствую полудрему, прижимаясь лбом к прохладному кафелю, слишком измученная, чтобы просто позволить воде стекать по мне. Даже душ не приносит облегчения, потому что заставляет меня думать о Левине, о его руках, скользящих по моей влажной коже, о капельках воды, попавших между нашими ртами, о том, как он прижал меня к стене и провел губами по моему телу. То, что я почувствовала, когда он отпустил меня и трахнул так, как я хотела. Все, что я чувствовала с ним.