Дикая степь

А мы тем временем этак ненавязчиво наведем с вами мосты, срисуем адресок и тихонько намек бросим: есть, мол, у нас нечто такое большое и страшное, что краеведовы узлы и рядом не валялись! Давайте как-нибудь конфиденциально пересечемся и посмотрим вместе, что это за диковинка…

Небольшая усадьба краеведа располагалась в обширном частном секторе. Одноэтажный дом под стареньким шифером, ветхий деревянный забор, маленький дворик, несколько хозяйственных построек — судя по ленивому мычанию и хоровому хрюканью из стайки, Сергей Дорджиевич умело сочетал научную деятельность с сельскохозяйственными заботами во благо семейного бюджета.

Собак во дворе не было: мы толкнули покосившуюся калитку и прошли прямиком к невысокому крылечку.

— А? — Трижды постучав в дверь и не получив ответа, Бо кивнул на пакет в моих руках — предусмотрительно запасенный литр “Звезды Улугбека”. — Думаешь — того?

— Думаю, более того. — Гнусно хмыкнув, я подмигнул: — Тяжек груз науки! Интересно, шаман что — такой же?

— Не берегут себя. — Бо решительно потянул дверь заручку и… — Твою мать! — тотчас же получил по лбу. Изнутри к дверям были прислонены вилы на длинном черенке. Хорошо, острием вниз. — Уродливый урод! — Бо, взвесив вилы в руках и отставив их к стенке, шагнул через порог. — Серега! Неправильно шутишь. Я тебе эти вилы… Стой!

Последнее относилось ко мне. Я послушно замер посреди прихожей и невольно обратил внимание на щетину, украшавшую правильный череп Бо. Данная щетина, дорогие мои… стояла дыбом.

Нет, в том, что нас никто не встретил, не было ничего необычного. Жена на работе, дети — в школе, краевед — в ахуе…

А вот запашок был, запашок… Из зала в прихожую, повинуясь легкому сквознячку, хлынувшему к распахнутой входной двери, наносило волнами характерный смрад. И мне и толстому сей запашок знаком по прежней работе…

Так обычно пахнет в помещении, где плохие люди пытают заложника. В комнате, где человек много часов обильно потел от невыносимой боли и животного страха за свою судьбу и судьбы своих близких…

— Серега, — тихо позвал Бо, осторожно заглядывая в зал. — Сере… Тьфу ты, ебтэть!

Я тоже полюбопытствовал, выглянув из-за толстого плеча…

Серега был гол, лежал посреди зала, держась руками за грудь и поджав ноги. Он еще не успел остыть — напряженные мышцы постепенно обмякали, пятки и локти затихающе подрагивали. Рот был плотно залеплен скотчем, а тело и лицо от побоев чудовищно распухли.

– “Скорую”? — тихо спросил я, переводя взгляд на диван. — Или…

На разложенном диване в таких же позах скорчились женщина и девочка лет двенадцати — очевидно, жена и дочь. Обе нагие, сплошь покрытые страшными кровоподтеками, царапинами и порезами, бедра девочки обильно залиты кровью.

Женщина казалась живее всех остальных, несмотря на множественные точечные следы от вил: она подергивала ногой и обильно пузырила кровавой глазурью из разорванных ноздрей на серый скотч, которым был залеплен рот.

— Подстава… — просипел Бо. — Надо…

“Дзиньк!” — тонко звякнуло разбиваемое оконное стекло. “Тук!” — тупо шлепнулось что-то у порога.

— Пошли, пошли, пошли!!! — надсадно заорал кто-то во дворе.

“Ба-бах!!!” — в зале и прихожей одновременно оглушительно рвануло, яркая сдвоенная вспышка нестерпимо полоснула по глазам, в перепонки бухнуло кувалдами. На несколько мгновений я перестал соображать.

“Светозвуковая граната “заря”! — тягуче завыл в черепе голос инструктора по спецподготовке. — Состоит из порошка магния и гремучей ртути! Особенно эффективна в закрытом помещении! Дезориентация — до сорока пяти секунд!”

Сколько таких “зорь” и “Е-180”<“Е-180” — тоже шоковая граната — только британская. > я бросил на своем веку — и не сосчитать! А вот гляди ты — попался. И Бо попался — слишком быстро и неожиданно все вышло. Мы ведь не на операцию шли, а в гости к хорошему человеку — пусть даже малость запойному. А может, и впрямь — зажирели на вольных хлебах, утратили остроту реакции, нюх потеряли…

— На пол, сука!!! На пол!!! Н-н-на!!!

Брал нас, судя по униформе и отменной выучке, местный СОБР.

Сценарий обычный, до скуки знакомый и местами даже с ностальгическими нотками. Вломились через дверь и во все окна сразу, выписали в дыню прикладом, в подколенные сгибы ботинками, локтем промеж лопаток, уложили мордой лица вниз, клацнули наручниками, на голову наступили — лежи не шелохнись, гнида бандитская! Ноженьки растопырили, ошмонали со всем тщанием, подхватили под белы рученьки, поволокли на улицу и затолкали в “воронок”, сердито плюющийся синими сполохами у калитки…

Прямо с места происшествия нас повезли на экспертизу. Взяли кровь и сперму и сфотографировали в трех ракурсах.

Я это уже проходил, а вот Бо впервые подвергся процедуре изъятия семени, и, скажу вам по секрету, данное деяние произвело на толстого крайне удручающее впечатление. Возможно, в цивилизованных условиях все происходит как-то нежнее и приятнее, но в нашем случае это было похоже на изнасилование с применением оружия. Пинок в живот, раком — становись! Башку на стол, штаны снять! Ствол к голове, какой-то скользкий штырь — в задницу, писюн — на стеклышко. Свободен! В смысле — можешь разогнуться и надеть штаны. О свободе теперь забудь, гнида. Навсегда…

Побои с нас снимать не стали, а мы настаивать не посмели — обстановка как-то не располагала.

Несколько часов мы торчали в камере ИВС. За это время с нами никто не общался — разве что, когда перековывали (собровцы наручники забрали, менты изоляторные надели свои), пару раз дубинкой по черепу съездили для профилактики.

Голова от немилостивого обращения правоохранительных органов гудела, как корабельная рында “Титаника” после столкновения с айсбергом. Бо досталось еще крепче — он большой, места для окучивания много.

Несколько придя в себя, я решил проверить, как там настроение у дежурного по изолятору, и, постучав в кормушку, интеллигентно напомнил стражам порядка, что мы имеем право на адвоката.

Видимо, настроение у дежурного было так себе: на мой стук кормушка распахнулась, в ней возник баллончик “Черемухи-10” и богато оросил пространство камеры — я еле успел отскочить.

— На, сука! Еще стукнете — весь баллон выпущу…

От последствий дурного настроения стражей порядка мы страдали не менее часа. Кашляли, чихали, плакали, как обиженные маньяком дети, и тихо высказывались по существу, используя по большей части ненормативную лексику. Бо опух так, словно его покусали пчелы, — себя я видеть не мог, но, думаю, выглядел не лучше.