Дикие лошади. У любой истории есть начало

Матушка Альбертина сказала, что я уже достаточно большая для того, чтобы начать думать о своем будущем. Будущее, говорила матушка, появится скоро и неожиданно, как скорый поезд из-за резкого поворота. Многие из девушек, с которыми я училась и которые были на два года старше меня, очень скоро выйдут замуж, а остальные поступят на работу. Но даже те, кто выйдет замуж, должны в этой жизни что-то уметь делать, потому что их мужья могут умереть или бросить семью.

В наше время, продолжала матушка Альбертина, у женщин существуют три возможных варианта карьеры. Женщина может стать медицинской сестрой, секретаршей или учительницей.

«Или монахиней», — заметила я.

«Или монахиней, — согласилась матушка с улыбкой. — Но для этого человек должен почувствовать, что у него есть к этому призвание. Ты считаешь, что твое призвание — стать монахиней?»

Я была вынуждена признать, что во мне нет такой уверенности.

«У тебя есть время подумать, — сказала она. — Не знаю, станешь ли ты монахиней или нет, но мне кажется, что из тебя получится прекрасная учительница. У тебя сильный характер. Все знакомые мне женщины с таким сильным характером, который мужчине помог бы стать генералом или главой компании, все такие женщины становятся учительницами».

«Как вы», — заметила я.

«Как я, — она мгновение помолчала. — Чтобы стать учителем, тоже нужно призвание. И я всегда считала учителей по-своему святыми потому, что они ведут людей из темноты».

Следующие пару месяцев я думала о том, что мне сказала матушка Альбертина. Я не хотела становиться медсестрой, не потому, что мне был неприятен вид крови, а потому, что меня раздражали больные люди. Я не хотела становиться секретаршей, так как они должны быть на побегушках у босса. А что будет, если ты окажешься умнее своего начальника? Работа секретарши — это рабство.

Отношение к работе учителем у меня было самое позитивное. Я обожала книги. Я любила учиться. Мне очень нравилось ощущение «Эврика!», когда ты наконец-то что-то поняла или решила сложную задачу. Потом, в классной комнате ты сам себе командир. Может быть, смысл моей жизни был в том, чтобы стать учительницей?

Я постепенно начала свыкаться с этой мыслью, которая мне очень нравилась с самого начала. Неожиданно одна из сестер сообщила, что матушка Альбертина снова хочет меня видеть.

Матушка Альбертина сидела за столом в своем кабинете. Ее лицо было необыкновенно серьезным, таким серьезным, каким я его еще не видела, и от этого у меня появилось плохое предчувствие. «Я должна сообщить тебе не самые приятные новости», — сказала она.

Папа оплатил половину стоимости моего образования в начале года. Когда школа выслала ему документ на оплату второго полугодия, он прислал письмо, в котором извещал, что в связи с изменением обстоятельств он не в состоянии найти необходимую сумму.

«Мне очень жаль, но тебе придется отправиться домой», — сказала матушка Альбертина.

«Но мне здесь нравится, и я не хочу домой».

«Я это прекрасно понимаю, но решение уже принято».

Матушка сообщила, что тщательно обдумала этот вопрос и обсудила его с попечителями, которые не придерживались мнения о том, что школа ведется на благотворительных началах. Если родители обязуются платить за образование, как в случае с моим отцом, школе были необходимы обещанные средства для оплаты расходов, выдачи стипендий, а также поддержки церковных миссий, которые работают в индейских резервациях.

«Я могу начать работать», — сказала я.

«Когда?»

«Я найду время».

«Весь твой день полностью занят. И занять его — это наша обязанность».

Матушка Альбертина сказала, что есть выход. Я могла стать монахиней. Если я присоединюсь к ордену Сестер Святого Лоретто, то церковь оплатит мое образование. Но для этого надо вначале полгода провести послушницей в Калифорнии, а потом жить не в общежитии, а в монастыре. Фактически это означает то, что я стану невестой Христовой и полностью подчинюсь дисциплине ордена.

«Ты подумала о своем призвании?» — спросила меня матушка Альбертина.

Я выдержала паузу и не ответила ей сразу. Если честно, то я не чувствовала энтузиазма при мысли о том, что стану монахиней. Я прекрасно понимала, что сильно обязана Богу за то, что он пощадил мою жизнь во время торнадо, но была уверена, что вернуть этот долг можно и каким-то другим, более гуманным способом.

«Можно подумать до утра?» — спросила я.

«Нужно подумать до утра, — ответила матушка Альбертина, и потом добавила: — Обычно в таких случаях я говорю всем девушкам, что, если у вас нет полной уверенности, ничего хорошего из этого не получится».

Я, конечно, очень хотела остаться в школе, но на самом деле мне не требовалась ночь размышлений, чтобы понять, что я не собираюсь идти в монахини. И не только потому, что монахиням редко приходится кататься верхом. Я не чувствовала, что это мое призвание. Я не была такой божественно спокойной, как все сестры-монахини. Я была большой непоседой. И я не любила, когда мной командуют. И то, что этим командиром мог оказаться папа римский, ситуацию не меняло.

Отец очень меня расстроил. Он не просто взял и перестал платить, как обещал, у него даже не хватило смелости сказать это монахиням в лицо, поэтому он не приехал для того, чтобы меня забрать, а прислал телеграмму, чтобы я вернулась домой на перекладных.

Одетая в свое «мирское» платье, крашенное дома буковым орехом, я с чемоданом сидела в общей зале. Неожиданно появилась матушка Альбертина, для того чтобы отвести меня на станцию. Как только я ее увидела, как мои губы задрожали, а глаза наполнились слезами.

«И не думай начинать себя жалеть, — заявила она. — Поверь, тебе повезло гораздо больше, чем многим девушкам. Господь дал тебе способность не сдаваться и побороть такие сложности, как эта».

Идя по пыльным улицам до станции, я думала только о том, что потеряла свой единственный шанс получить образование, что сейчас возвращаюсь на ранчо Кейси, на котором и проведу всю жизнь, работая в то время, как папа пишет биографию безумного Билли Кида, а мама сидит в шезлонге и вяло обмахивается веером. Кажется, что матушка Альбертина поняла, о чем я думаю. Перед тем как я села в дилижанс, она взяла меня за руку и сказала: «Когда Господь закрывает окно, то Он открывает дверь. Тебе остается только найти эту дверь».

Когда дилижанс подъехал к Тинни, папа уже сидел в телеге напротив отеля. За ним все место было оккупировано четырьмя огромными собаками. Я вылезла из дилижанса, и папа немного криво улыбнулся и помахал рукой. Водитель скинул с крыши дилижанса мой чемодан, и я потащила его к папиной телеге. Папа слез с козел и попытался меня обнять, но я отстранила его руки.

«Ну, что скажешь про этих красавцев?» — спросил папа.

Собаки были черными, и шерсть их блестела. Они сидели и смотрели на происходящее, как помещики из своей усадьбы, и при этом у них жутко текла слюна, которая капала на сиденья. Я никогда в жизни не видела таких крупных собак. Они были настолько большими, что я не могла понять, как засунуть между ними свой чемодан.

«Что произошло с платой за обучение?» — спросила я.

«А, ты про это?»

Папа объяснил, что купил собак у бридера в Швеции, откуда животных и привезли в Нью-Мексико. Это были настоящие датские доги, собаки, которых держала европейская знать и дворяне. Некогда датские доги принадлежали только королям и были предназначены для охоты на диких кабанов. Папа убедительно вещал о том, что это очень практичные и престижные собаки. И он заверил меня в том, что к западу от Миссисипи ни у кого таких собак не было. Он сообщил, что четыре собаки стоили ему восемьсот долларов, но как только он начнет продавать щенят, он быстро «отобьет» расходы и потом еще прекрасно заработает.