Дикий волк (Сборник НФ)

Она хихикнула.

— Ну, он уехал, а бедная Ева осталась здесь. Это моя мать. Она не разрешала называть ее мамой, поэтому я звала ее Евой. Некоторое время мы жили в коммуне на Маунт-Худ. О боже, как было холодно зимой! Но полиция разогнала нас. Говорили, что это не по-американски. Но после этого она умудрялась зарабатывать на жизнь, служа в маленьких ресторанах и магазинах. Эти люди всегда очень помогают друг другу. Но от наркотиков она никогда не смогла отказаться. Она пережила чуму, но в возрасте тридцати восьми лет ей попалась грязная игла, и это ее прикончило. И тут ее проклятая семья подобрала меня. Я кончила колледж и юридическую школу. Я с ними встречалась ежегодно на рождество. Я их негр-талисман. Но знаете, что хуже всего? Я никак не могу решить, какого я цвета. Отец у меня был черный, настоящий черный, у неге было немного белой крови, но он был черный. А мать белая. А я — ни то, ни другое. Отец ненавидел мать за то, что она белая, но и любил ее. А она, думаю, черноту любила больше, чем его самого. Что ж мне остается? Никак не могу решить.

— Коричневое, — негромко сказал он, стоя за ее стулом.

— Цвет грязи.

— Цвет земли.

— Вы из Портленда?

— Да.

— Я не слышу вас из-за этого проклятого ручья. Мне казалось, что в дикой местности должно быть тихо. Продолжайте.

— Но у меня теперь так много детств, — сказал он. — О каком же рассказать? В одном из них родители умерли в первый год чумы, в другом никакой чумы не было. Не знаю… В них нет ничего интересного. Не о чем рассказывать. Мне удалось выжить — это главное.

— Каждый раз все страшнее. Чума, а теперь чужаки…

Он невесело рассмеялся, но лицо его оставалось жалким и усталым.

— Я не могу поверить, что они из вашего сна, просто не могу. Я так боялась их все эти долгие десять лет! Но я знаю, что это так, потому что их не было в другом… времени. Впрочем, они не хуже, чем эта ужасная перенаселенность, эта ужасная маленькая квартира, в которой я жила с четырьмя другими женщинами! И эти подземки. И зубы у меня были ужасные, ничего хорошего поесть нельзя. Вы знаете, тогда я весила сто один фунт, а теперь сто двадцать два. С пятницы я поправилась на двадцать один фунт.

— Верно. Когда я в первый раз увидел вас в вашей конторе, вы были ужасно худой.

— И вы тоже. Такой костлявый. Все были такими, только я не замечала. А теперь вы вполне упитанный мужчина. Вам нужно только поспать.

Он ничего не сказал.

— Как подумаешь все теперь выглядит лучше. Послушайте вы ведь не по своей воле. И жизнь стала немного лучше, так почему же вы чувствуете себя виноватым? Может, ваши сны — просто новый способ эволюции? Выживание наиболее приспособленных и прочее.

— О гораздо хуже, — сказал он прежним легкомысленным и глуповатым тоном.

Теперь он сидел на кровати.

— Вы помните что-нибудь об апреле четыре года назад, в девяносто восьмом?

Он несколько раз запнулся.

— Апрель. Нет, ничего особенного.

— Тогда наступил конец света, — сказал он.

Судорога исказила его лицо. Он глотнул воздуха.

— Никто не помнит.

— А что? — спросила она, явно испуганная.

«Апрель тысяча девятьсот девяносто восьмого, — думала она. — Что я помню об апреле девяносто восьмого?» — Она ничего не могла вспомнить и боялась. Его? За него?

— Это не эволюция, просто самосохранение. Не могу. Все гораздо хуже, чем вы помните. Тот же мир, который вы знали, с населением в семь миллиардов, только…гораздо хуже. Никто, кроме нескольких европейских стран, не пытался контролировать рождаемость и бороться с загрязнением страны Поэтому когда попытались контролировать распределение пищи, было уже слишком поздно. Пищи не хватало а мафия правила черным рынком. Всем приходилось покупать продукты на черном рынке, чтобы не умереть с голоду У многих вообще ничего не было. Конституцию изменили в 1984 году, это вы помните, но дела пошли так плохо, что даже претензий на демократию не осталось. Что-то вроде полицейского государства. Но и это не помогло. Все распалось. Когда мне было пятнадцать, закрылись школы. Чумы не было, но были эпидемии, одна за другой: дизентерия, гепатит, бубонная чума. Но большинство людей умирало от голода, А в девяносто третьем году началась война на Ближнем Востоке. Другая война — Израиль против арабов. Одна из африканских стран, действующих на стороне арабов, сбросила две атомные бомбы на израильские города. Мы помогли Израилю отомстить и…

Он замолчал и спустя некоторое время продолжал, по-видимому, не сознавая, что в его рассказе был перерыв.

— Я пытался уйти из города, хотел попасть в лес. Но я был болен и не мог идти. Я просто сидел на ступенях дома. На западном холме все дома горели, но ступени были цементные и, я помню, из щелей пробивались одуванчики. Я сидел и знал, что не смогу встать. Я думал о том, как поднимусь и уйду из города, но это был бред. Снова и снова я видел одуванчики и умирал. И все вокруг умирало. И тут мне приснился сон…

Голос у него охрип.

— Я был здоров, — сказал он наконец. — Мне снилось, что я дома. Я проснулся здоровым. Я лежал у себя дома в постели. Только это был не тот дом, что в прошлой жизни. Боже, я не хочу ее помнить, но не могу забыть. Много раз я говорил себе, что это сон, но это был не сон. Этот мир — сон. Он нереален. Там, правда, мы все мертвы. А перед смертью убили свой мир. Ничего не осталось, кроме снов.

Она верила ему и с яростью отрицала свою веру.

— Ну и что? Может, так и должно быть? И все это реально. Как вы считаете? Ничего не случается, когда не должно случиться. Никогда!? И какая разница, как вы это назовете, сном или явью? Оно существует. Разве не так?

— Не знаю, — ответил Орр.

Она подошла к нему и обняла, как ребенка, как умирающего.

Голова тяжело лежала у нее на коленях.

— Вы уснули, — сказала она.

Он не отрицал. Ей пришлось потрясти его, чтобы он пришел в себя.

— Я не сплю, — сказал он.

Он выпрямился.

— Нет.

Он снова обвис.

— Джордж!

Имя помогло. Он открыл глаза и взглянул на нее.

— Не засыпайте еще немного. Я хочу попробовать гипноз.

Она хотела спросить, что он хочет увидеть во сне, что внушить ему гипнотически относительно Хабера, но он был уже слишком далеко.

— Садитесь на диван. Смотрите… Да, смотрите на пламя лампы, но не засыпайте.

Она поставила лампу в центр стола, среди яичной скорлупы и объедков.

— Не отводите взгляда от лампы, и не засыпайте. Вы расслабитесь и успокоитесь, но не уснете, пока я не скажу «спите». Вы ощущаете спокойствие, вам удобно.

Чувствуя, будто играет чью-то роль, она продолжала гипнотический заговор. Он немедленно подчинился. Она не могла поверить и решила испытать.

— Вы не можете поднять левую руку, — сказал она. — Вы пытаетесь, а она слишком тяжела, не поддается… Теперь она снова легкая, можете ее поднять. Вы через минуту уснете. Вам будут сниться сны, но самые обычные, как у всех, не эффективные. За одним исключением. Один сон будет эффективным.

Она замолчала, вдруг почувствовав испуг: что она делает? Это не игра. Он в ее власти, а его мощь неисчислима. Какую ответственность она берет на себя?

Человек, который верит во всеобщий порядок, в то, что существует целое, частью которого он является, и что будучи частью, он в то же время целое, — такой человек не захочет играть в бога.

Захотят только те, кто отрицает подобный взгляд на мир.

Но она попалась и повернуть уже не могла.

— В этом сне вам приснится, что доктор Хабер желает вам добра, что он честен с вами и не пытается вредить вам.