Дикое золото

…Мигуля вышел ему навстречу в расстегнутом кителе, с засученными к локтям рукавами, раскрасневшейся физиономией. Прежде чем захлопнулась дверь, из которой он появился, Бестужев успел заметить съежившегося на стуле человечка, судя по одежде – из простых, и бдительно возвышавшегося за его спиной Зыгало. Бестужев уже знал, что пристав Мигуля широко известен как среди уголовного элемента, так и в полиции под кличкой Ермоша Скуловорот – для чего были все основания…

– Здравствуйте, Ермолай Лукич, – сказал он вежливо.

– Наше почтение, господин ротмистр, – отозвался Мигуля с некоторой дозой независимости, отдуваясь. – Что вы так смотрите? Либерально? Я понимаю, у вас в Корпусе клиентов чайком с бутербродами потчуют, папироску предлагают, а уж про то, чтобы в рожу залезть – ни-ни и думать… У нас, чтоб вы знали, немножко иначе обстоит. Традиция-с. Ежели такому вот субчику, – он небрежно кивнул в сторону наглухо захлопнутой двери, – пару раз не залезть в личность, толкового разговора и не получится. Ежели полицейский по мордасам не щелкает, к нему наши клиенты с ба-альшим подозрением относятся, подозревая в нешуточном коварстве и затаенных подвохах. А дерзнешь пару раз по его уголовной личности, смотришь – и разговор наладился вполне даже дельный…

– Господи, Ермолай Лукич… – усмехнулся Бестужев. – То, о чем вы сейчас сказали, я уже слышал от чинов столичной сыскной полиции и отношусь к сему философски. В каждой конторе свои правила… Вы лучше скажите, можем мы с вами доверительно побеседовать?

– Что, большая нужда?

– Крайняя.

– Фу ты, а он у меня как раз петь начал… – Мигуля с сожалением оглянулся на покинутую комнату. – Ладно, авось не спадет с настроя. Вот сюда попрошу.

Он распахнул перед Бестужевым обшарпанную дверь, и они вошли в небольшую комнатку. Из угла к ним бросился черный бесхвостый щенок, завилял задом, радуясь людям.

– Ишь, стервец! – почти умиленно сказал Мигуля. – Заскучал тут один… Породистый…

– Позвольте, – присмотрелся Бестужев. – Это же ротвейлер!

– Ага, – кивнул Мигуля, садясь за стол и ловко подхватывая щенка на колени. – Куплен на свои деньги, из Петербурга привезен. Немцы их в качестве полицейских собачек давно пользуют, вот я и решил следовать за ихней цивилизацией. Мазурика нашего и пистолетом не особенно запугаешь, а вот к обученным полицейским песикам он пока что не привык, и польза, я чую, будет… Подрастет, поглядим. Садитесь, ваше благородие. Что вас привело к нам, убогим?

– Полно прибедняться, Ермолай Лукич, – усмехнулся Бестужев в открытую. – Ну какой же вы убогий? О вас отзываются, как о лучшем в Шантарске частном приставе, я навел справки…

– А… – махнул Мигуля устрашающей лапищей. – Болтают всякое…

– Ермолай Лукич, – проникновенно сказал Бестужев. – Объясните вы мне, пожалуйста, чего ради охотитесь за Ванькой Тутушкиным?

Очень похоже, он застал пристава врасплох этим немудрящим вопросом. Мигуля ерзнул взглядом, преувеличенно заботливо принялся трепать щенка за черные ушки. Наконец поднял хитрые мужицкие глаза:

– Да с чего вы взяли?

– Ну как же, – сказал Бестужев. – Такую засаду поставили… Учитывая, что в Шантарске всего-то полсотни городовых, выделять аж полдюжины человек ради поимки Тутушкина – это получается либо ненужное расточительство, либо охота на чрезвычайно опасного преступника. Вот только Тутушкин, насколько мне известно, ничего противозаконного не совершил пока. Альфонсирует помаленечку, это верно, сутенерствует, сукин кот, – но это еще не повод, чтобы такую охоту за ним устраивать. Городовые в партикулярном, сыскные агенты, извозчики ряженые, всех схваченных моментально к вам везут, даже племянничка городового Зыгало, мальчишечку нежного возраста, к наружному наблюдению привлекли…

Мигуля, судя по его виду, лихорадочно искал, что бы соврать поубедительнее. И наконец сообразил:

– Помилуйте, господин ротмистр, с чего вы взяли, что мы как раз Тутушкина ловим? Ловим мы вовсе даже другого человека, есть один такой фармазон, который должен как раз у Тутушкина объявиться…

– А сам Тутушкин где?

– Кто же его ведает, прохвоста? Вам бы с Петенькой Сажиным поговорить…

– Я пытался его отыскать по телефону, – пожал плечами Бестужев. – Однако где он находится, никому не известно. Вот и пришлось к вам ехать… Так как же, Ермолай Лукич?

– Да господи! – с сердцем сказал Мигуля. – Говорю вам, все мы не ловим Ваньку Тутушкина, а ловим известного фармазона, с помощью фальшивого брильянта выманившего деньги у купчихи Калатозовой… Вы что ж, не верите?

– Уж простите, не верю, – сказал Бестужев.

– Ну, дело ваше.

– Интересный вы человек, Ермолай Лукич, – примирительно улыбнулся Бестужев. – В конце-то концов, мы с вами числимся по одному министерству, должны сотрудничать…

– Было б в чем с вами сотрудничать, господин ротмистр, неужто я бы стал уклоняться? – с видом невиннейшего дитяти заявил Мигуля. – Неужто я не понимаю, что такое охрана? Никакого сравнения с нашими-с мелкими заботами…

– Но если заботы ваши так мелки, что же вы их держите в секрете?

– Да кто держит? Говорю вам, ловим фармазона…

– А нельзя ли посмотреть, что там насчет этого фармазона имеется в ваших штрафных списках? [25]

– У нас штрафных списков такого рода не имеется, – сказал Мигуля весело. – Таковые – в сыскной…

– А в сыскной не знают, куда подевался Сажин, вот и получается сказка про белого бычка…

– Ничем помочь не могу, – непреклонно заявил Мигуля. Он выскальзывал из рук, как чеховский налим.

25

Штрафные списки – аналог современных картотек. Касались лиц, в том или ином качестве соприкасавшихся с полицией, – от уже осужденных до подозреваемых.

– Хорошо, – сказал Бестужев. – Возможно, я напрасно вас беспокоил, приношу искренние извинения… Там, в комнате, я видел только что Василия Зыгало… Могу я с ним коротко поговорить?

Судя по всему, Мигуле хотелось отклонить и эту нехитрую просьбу, но он, как и следовало ожидать, не нашел серьезных оснований. Развел руками:

– Ну, коли служба требует… Я его пришлю сей минут, – опустил щенка на пол и быстро вышел.

Бестужев поцокал щенку языком, и тот с поскуливанием заплясал у его ног.

«Сей минут» растянулся минут на пять. Несомненно, Мигуля в это время наставлял подчиненного держать язык на зубами и не брякнуть лишнего… Когда великан Зыгало все же возник в дверях, вид у него был угнетенный и печальный. Блуждая взглядом по комнате, городовой пробасил:

– Ваше благородие, прощенья просим… Кто ж знал…

– Это ты насчет оплеухи? – спросил Бестужев. – Да я и забыл уже… За что обижаться? Ну, справлял ты службу… Садись, Василий, садись, в ногах правды нет… Садись, кому говорю!