Диктатор Одессы. Зигзаги судьбы белого генерала

— Машина, потушить фары!

Фары потухли. Мы сели в машину и помчались. Благополучно доехали до моего домика на Молдаванке. Гришин-Алмазов поехал к себе. Через несколько минут я услышал выстрел невдалеке. Я сбежал вниз и скомандовал:

— В ружье!

Гришина-Алмазова обстреляли.

Они побежали. Все стихло.

В руках у них была шина от машины, пробитая пулями.

— Мы нашли это недалеко.

Еще через некоторое время позвонил телефон.

— Да, это я, Гришин-Алмазов, меня обстреляли недалеко от вас, но в общем благополучно.

На следующий день я узнал, засада была недалеко от моего дома на Молдаванке. После залпа шофер круто свернул в проулок. Так круто, что Гришин-Алмазов вылетел из машины. Но успел вскочить обратно и доехал домой».

Кстати, бесстрашный шофер Гришина-Алмазова, неоднократно вывозивший его и Шульгина из-под пуль, был евреем, безупречно служившим уже одиннадцатой одесской власти, как рассказывал он сам последнему.

Для собственной безопасности Гришин-Алмазов, как только стал у власти в Одессе, набрал себе конвой, или охрану из семидесяти человек.

Обратимся опять к воспоминаниям Шульгина:

«Эти семьдесят человек были набраны из татар и подчинялись Масловскому, тоже из татар. Где их откопал

Гришин-Алмазов, не знаю. Но они все во главе с Масловским принесли на Коране присягу защищать Гришина-Алмазова. И все время, пока он был у власти, за ним неотступно, тесно за спиной, шел татарин с винтовкой, который убил бы всякого, кто бы покушался на Гришина-Алмазова».

Шульгин вспоминает такой случай, красноречиво свидетельствующий как о конвойских нравах, так и о личности самого Гришина:

«В передней, надевая шинель, он еще говорил о Ницше, но, выйдя на крыльцо, сказал:

— Простите, мне необходимо нацукать свой конвой.

“Цукать” было необходимо потому, что ночью эти татары убили одного из своих. Он что-то украл. Кража у татар хуже убийства.

Странно, я не помню, какими словами Гришин-Алмазов “цукал” свой конвой. Но я помню звук его голоса, трещавший вроде пулемета. И помню лица этих татар: они были бледны, как будто действительно попали под пулемет.

Мне невозможно это понять, чем он их так напугал. Это кончилось очень быстро. Мы сели в машину, и разговор о Ницше продолжался. Я понял, что он, Гришин-Алмазов, настоящий диктатор. Он имел какие-то гипнотические силы в самом себе, причем он бросал гипноз по своему собственному желанию. Никогда, например, он не пробовал гипнотизировать меня. Наоборот, ему приятна была моя свободная мысль. Но адъютанты его, их у него было четыре, конечно, состояли под его гипнозом, хотя и не чувствовали этого.

Впрочем, из них, из четырех, один постоянно сидел на гауптвахте.

Применял он, я бы сказал, какой-то мирный гипноз к людям, его посещавшим. Сколько бы их ни было, он принимал всех. С часами на руках. Прием продолжался три минуты. Полминуты уходило на здоровканье (рукопожатие), две минуты на изложение дела. И еще полминуты, когда он говорил:

— Все, что вы сказали, чрезвычайно интересно. Прошу вас изложить это письменно. До свидания!»

Помимо борьбы с уголовщиной, Гришину-Алмазову, естественно, приходилось бороться и с разнообразным революционным подпольем, окопавшимся в Одессе, — большевиками, анархистами, эсерами, бундовцами, украинскими националистами и проч. Непосредственное руководство этой борьбой Гришин возложил на пробравшегося недавно в Одессу из Советской России высочайшего профессионала своего дела — следователя по особо важным делам В.Г. Орлова [28] , который был назначен начальником одесской контрразведки.

28

Орлов Владимир Григорьевич (1882—1941) — юрист, действительный статский советник. Участник Русско-японской войны. Во время Первой мировой войны следователь по особо важным делам при штабе Западного фронта. После революции, по заданию генерала М.В. Алексеева, под именем Болеслава Орлинского, работал в Петроградской следственной комиссии, где познакомился с нелегальным агентом английской разведки Сиднеем Рейли, отношения с которым поддерживал до 1925 г. В Одессе находился с середины января по начало апреля 1919 г. В эмиграции с 1920-го в Германии и Бельгии, не прекращал тайной войны с Советами. Убит гитлеровцами после оккупации Бельгии. Автор воспоминаний «The secret dossier» (London, 1932) — в русском переводе «Двойной агент. Записки русского контрразведчика» (М., 1998).

Это революционное подполье нередко настолько тесно сплеталось с бандитскими элементами, что невозможно было различить — где кончается обычная уголовщина, а где начинается политический террор. Яркий пример этому — совместная деятельность того же Мишки Япончика (Моисея Винницкого), будущего красного комбрига Григория Котовского и анархиста Анатолия Железнякова (матроса Железняка) в борьбе с белой властью и французскими интервентами, борьбе, не гнушавшейся никакими средствами, вплоть до ограбления банков и тайных убийств из-за угла. Мишка Япончик на полном серьезе уверял анархиста Алешу (Израиля Улановского) за выпивкой: «У нас с тобой одна цель — бороться с капиталистами, только средства разные...»

Весь этот бандитско-политический альянс был плотно завязан на спекуляцию и различные торговые аферы с партиями ворованного оружия, боеприпасов, обмундирования и продовольствия. Интересно, что среди этих темных дельцов, обычно обделывавших свои гешефты в знаменитом кафе «Фанкони», находился близкий приятель Япончика, а впоследствии один из создателей и руководителей системы ГУЛАГа в СССР и кавалер трех орденов Ленина Нафталий Френкель.

Япончик распространял слухи о том, что под его началом имеется «армия» в десять тысяч человек. Конечно, это преувеличение, в лучшем случае он мог собрать одну треть от названного количества, но и этого было немало.

Если прибавить сюда 300—400 человек революционного подполья, то видно, что эта «городская партизанская война» в Одессе начала 1919 года была крайне выгодна большевикам и очень опасна для белых.

Кстати, забегая вперед, можно отметить, что уже при большевиках, летом 1919 года Япончик собрал все-таки свою «армию» из одесских воров и бандитов. Отряд, во главе со своим неспокойным командиром, получил наименование 54-го советского стрелкового полка имени тов. Ленина и был отправлен большевиками на петлюровский фронт, подальше от Одессы. Надо заметить, что уже при красных Япончик, легализировавшийся и ставший на путь сотрудничества с Советской властью, вовсе не прекратил свою бандитскую деятельность. Вот что писал тогда один из современников, скрывшийся за псевдонимом К. Алинин:

«Функции секции судебно-уголовного розыска, ведающей по декрету делами о спекуляции, до последнего времени узурпировались чрезвычайкой, а борьба с бандитизмом, составлявшая одну из прямых задач чрезвычайной комиссии, велась секцией судебно-уголовного розыска и велась поистине самоотверженно. Чуть ли не ежедневно лучшие агенты секции арестовывались бандитами среди бела дня и увозились на штейгере в неизвестном направлении. Через несколько дней их трупы находили выброшенными на улицу, изуродованными, со следами страшных предсмертных истязаний. И секция, представлявшая из себя горсточку мужественных, но почти безоружных людей, бывала зачастую атакуема и осаждаема прекрасно вооруженными бандами воров, имевших в своем распоряжении не только ружья и револьверы, но и восемь пулеметов, предоставленных президиумом исполкома бандитскому полку «имени тов. Ленина» и предводительствуемому известным Мишкой Япончиком (Моисеем Винницким). Бандиты вообще прочно обосновались в Одессе. Одним крылом они уперлись в армию, другим в чрезвычайку. Таким образом, власть их была вполне обеспечена».

Мишка Япончик, прекрасно умевший организовывать убийства из-за угла и ограбления в одесских подворотнях, оказался абсолютно неспособным руководить большими массами людей в настоящем бою. При первом же серьезном столкновении с петлюровцами его «бойцы» позорно бежали с фронта, а сам командир налетчиков вскоре был расстрелян красными как дезертир и предатель. И уже после этого стала создаваться легенда о «благородном разбойнике»...

И вот для борьбы с подобными элементами особенно пригодился Гришину-Алмазову его «Особый Татарский отряд», который стал самым подходящим исполнителем бессудных приговоров, которые генерал предпочитал окружать атмосферой таинственности. Видя нарастание бандитско-большевистского террора, «одесский диктатор» начал действовать такими же методами.

Вспоминает Шульгин: «Он мог делать дела, для которых название было подобрано позже большевистскими газетами. Называлось это «бессудные убийства». Таких убийств насчитывалось одиннадцать. У диктатора была на этот счет своя теория.

— Чем их устрашить? Они пускают все средства в ход, в том числе подпольные приговоры, и затем следуют таинственные убийства. Неугодных им лиц они уничтожают. Причем убийц найти нельзя, никакое следствие не помогает. Даже пытки. Вот я и отвечаю им тем же. Находят человека. Убит. За что? Почему? Тайна... Никто не может ручаться за свою жизнь. Выползает нечто безличное, неведомое. Тайна! Говорят, что это я. Но не все ли равно? А может быть, это и не я. Важно, что завелась смерть, которая видит. Но ее увидеть нельзя. Тайна!