Дин Рид: трагедия красного ковбоя

Офицер не обманул: сразу после обеда, который состоял из тарелки фасолевого супа, Дину действительно предъявили обвинение. Он был обвинен в коммунистической пропаганде, выразившейся в том, что существующий режим в Аргентине он назвал диктаторским, а также в проведении не санкционированной властями пресс-конференции. Однако на очередное требование Дина допустить к нему адвоката ему ответили отказом. В результате две недели Дин был полностью отрезан от внешнего мира: к нему никого не допускали и запретили даже получать передачи с воли. Был момент, когда Дин даже впал в отчаяние и хотел объявить голодовку, но потом передумал, поскольку понял: напугать таким поступком тюремные власти не удастся. А потом случилось чудо: ему разрешили свидание с Эдуардо.

Они встретились в помещении для свиданий, и первое, о чем спросил Дин, было: как там Патрисия.

– Нормально, – ответил Эдуардо. – За долгие годы брака с тобой она уже успела привыкнуть к твоим арестам. Так что завтра жди ее к себе с передачей.

– Это было бы весьма кстати, – обрадовался Дин. – Здесь кормят одной фасолью и заплесневелым хлебом. Еще неделя такой пищи, и я просто протяну ноги.

Затем Дин поинтересовался судьбой своей дочери Рамоны.

– С ней тоже все в порядке, – заверил его Эдуардо. – Когда я заходил сегодня к твоей жене, она как раз разговаривала по телефону с Рамоной. Та держалась молодцом.

Последнее сообщение обрадовало Дина больше всего: оставляя дочь у знакомых, они с Патрисией больше всего боялись, что ей там будет плохо. Но, кажется, эти опасения были напрасными.

– Сколь долго они смогут меня здесь держать? – спросил Дин у друга, когда от семейных дел они перешли к насущным.

– Трудно сказать, – пожал плечами Эдуардо. – В законе на этот счет есть масса лазеек, которые позволяют им держать таких, как ты, под арестом сколь угодно долго. Ведь тебя обвиняют в коммунистической пропаганде. И, судя по всему, приказ о твоем аресте поступил с самого верха.

– Но что-то можно сделать?

– И я это делаю, Дин, – заверил друга Эдуардо. – Ты же видишь, что я все-таки добился свидания с тобой. Я подключил к этому делу общественность, журналистов, профсоюзы. Даже дошел до твоих коллег актеров. Все они уже выступили с обращением к властям с просьбой о твоей освобождении.

– Но я могу как-то участвовать в этом процессе?

Эдуардо ответил не сразу. Сначала он посмотрел по сторонам и, убедившись, что охранников поблизости нет, спросил:

– У тебя есть возможность написать письмо на волю? А мы бы постарались, чтобы оно оказалось напечатанным.

Дин на несколько секунд задумался, после чего кивнул:

– Кажется, один из надзирателей мне симпатизирует. Я мог бы попытаться сделать это через него.

– Вот и отлично. Постарайся сделать это в ближайшие два дня, когда мы увидимся с тобой снова.

Дину повезло: именно в тот день, когда он встречался с Эдуардо, в тюрьме дежурил тот самый надзиратель, который восхищался его творчеством, – Карлос. И когда он принес Дину обед, тот попросил у Карлоса карандаш и листок бумаги.

– Вы собираетесь писать стихи? – удивился Карлос.

– Нет, я хочу написать письмо своим друзьям, рассчитывая на то, что вы, Карлос, пронесете его на волю.

Какое-то время Карлос молчал, обдумывая смысл услышанных слов. После чего сказал:

– Хорошо, я сделаю это из уважения к вашему творчеству и к вам как к человеку.

И спустя десять минут в камере у Дина было то, что он просил: бумага и карандаш. А еще через час он вернул их Карлосу, напутствуя его словами:

– Рабочий телефон человека, которому вам надо передать письмо, я написал в конце письма.

Дин, конечно, рисковал, доверяясь Карлосу. Однако иного выхода у него не было: больше никого в тюрьме он не знал. Но его доверие полностью оправдалось. Когда через день к нему вновь пришел на свидание Эдуардо, он сообщил Дину, что его письмо благополучно дошло до адресата.

– Твой тюремщик оказался честным человеком, – сообщил Дину Эдуардо.

Письмо Дина было опубликовано в журнале «Сьете диас». В нем Дин подробно объяснил, что побудило его собрать пресс-конференцию. «Моя позиция такова: только социалистическое общество может обеспечить человечеству мир и социальную справедливость, – писал Дин. – Социализм ведет к прогрессу, а те, кто утверждает обратное, лгут».

О публикации этого письма Дин узнал не от Эдуардо, а от начальника тюрьмы. Тот вломился к нему в камеру после обеда и, потрясая журналом перед лицом Дина, закричал:

– Я вижу, что даже в тюрьме вы не прекращаете свою марксистскую агитацию!

– А зачем вы читаете марксистские издания? – вопросом на вопрос ответил Дин, даже не встав с койки.

Этот ответ еще сильнее разозлил начальника. Он чуть ли не вплотную приблизил свое красное от гнева лицо к лицу Дина и, чеканя слова, произнес:

– Я вас предупреждал, что это не санаторий? Теперь я докажу это вам на практике.

– Примените силу? – спросил Дин.

– Зачем? Вас и пальцем никто не тронет, но вам будет так больно, что вас вывернет наружу со всеми потрохами.

Выдохнув эти слова в лицо Дину, начальник удалился из камеры так же быстро, как и появился в ней. А Дин остался лежать на койке, размышляя о том, что могут означать слова, которые он только что услышал. Итог этих мыслей оказался неутешительный: Дин понял, что впереди его ждут суровые испытания. Но какие именно, он пока себе не представлял. Однако это неведение длилось недолго.

Ночью, когда Дин крепко спал, свернувшись калачиком под тонким одеялом, его разбудил шум открываемой двери. Разомкнув веки, Дин увидел на пороге сразу двух надзирателей: Карлоса и двухметрового верзилу, которого он видел впервые.

– Встать и выйти в коридор! – рявкнул верзила, звеня связкой ключей.

Дин повиновался. В коридоре его заставили завести руки за спину, и как только он это сделал, Карлос застегнул на его запястьях наручники. Затем верзила толкнул Дина кулаком в спину и заставил идти вслед за Карлосом, который шел чуть впереди, служа своего рода поводырем в тюремных лабиринтах. Так в полном молчании они прошли несколько лестничных пролетов и спустились в подвал тюрьмы.

Едва они очутились там, как до ушей Дина внезапно стали доноситься чьи-то глухие стоны и крики. Они раздавались в дальнем конце длинного полутемного коридора, по которому процессия двигалась все тем же неторопливым шагом. По мере приближения к концу коридора эти стоны и крики становились все громче и отчетливее. Наконец, когда процессия дошла до двери, ведущей в одну из камер, эти крики стали настолько явственными, что у Дина по спине побежали мурашки. Карлос толкнул дверь рукой, а верзила подтолкнул Дина, чтобы тот переступил порог камеры.