Дина

Медленно опустившись на пол, я таращусь перед собой и впервые думаю, что приехать в этот город было плохой идеей. Я всегда считала себя бесстрашной, но столица оказалась мне не по зубам.

Дверной звонок, раздавшийся у меня над головой, повергает меня в шок. Камиль? Больше будто бы некому. Он, что, совсем рехнулся на старости лет и вместо того, чтобы дать по газам и гнать в противоположном направлении, зачем-то решил подняться? Не помню, чтобы своровала его телефон.

Быстро промокнув глаза рукавом толстовки, я поднимаюсь с пола и отпираю замок. Точно сошел с ума. Стоит на пороге собственной персоной.

— Самое время тебе вспомнить, что я уже не молод, и пожалеть мои дряхлеющие колени, — без улыбки произносит он. — Я начинаю немного уставать играть в догонялки.

— Так тебя вроде никто и не заставляет, — парирую я, за секунду концентрируя в голосе всю свою холодность.

Камиль раздраженно вздыхает.

— Дина. Давай, наконец, нормально поговорим. Мы завтракали, разговаривали, потом ты резко изъявила желание вернуться домой. Я хочу понять, что случилось.

— Настроение испортилось. Бывают у девушек такие дни раз в месяц, знаешь ли.

— Хватит нести херню, — грубо перебивает он. — Нормально объясни.

Его тон неожиданно приводит меня в ярость. Монополию на плохое настроение я пока ни с кем делить не готова, а потому громко рявкаю в ответ:

— Не нужно так со мной разговаривать!

— Да что с тобой такое? Я тебя не узнаю. Из взрослой и рассудительной превратилась в оголтелую малолетку.

Эти слова больно по мне бьют. Сейчас по мне больно ударяет все.

— Так чего ты здесь торчишь тогда? — разъяренно выплевываю я. — Я больше тебе не навязываюсь.

Я почти уверена, что после такого выпада Камиль развернется и громко хлопнет дверью, но вместо этого он прикрывает глаза и с шумом выпускает воздух.

— Что значит «больше»? — переспрашивает он через несколько секунд уже спокойно. — Разве ты когда-то навязывалась?

Я бы и рада взять себя в руки и перейти на сдержанный тон, но это выше моих сил. Кажется, тот разговор, о котором Камиль столько твердил, состоится так или иначе. Прикрыть распечатанный ящик Пандоры уже не удастся.

— А разве не так ты думал, когда прислал тот огромный веник мне на день рождения, вместо того чтобы прийти самому?

— Нет, я так не думал. Ты прекрасно знаешь, почему я не пришел.

— Из-за Ильдара и бла-бла-бла. — Закатив глаза, я рисую в воздухе кавычки. — Только Ильдар никуда не делся, но ты почему-то все равно второй день торчишь на моем пороге. Кто я, по-твоему? Отбитая дурочка, которую можно трахать по необходимости?

Лицо Камиля багровеет.

— Что ты несешь? Я разве давал тебе когда-то повод так думать?

— А разве нет? — Окончательно потеряв контроль над эмоциями, я истерично топаю ногой. — И знаешь, что самое паршивое? Мне даже обвинить тебя не в чем… Потому что инициатива во всем действительно была только моя! А ты просто наблюдал, забавляясь. Что еще выкинет эта сумасшедшая? Отсосет мне в прихожей? Завалится ночью с предложением сыграть в бильярд? Ты позволял мне быть рядом до тех пор, пока тебе было это интересно. Но едва дошло до чего то посерьезнее, как например, появиться на моем дне рождении перед моими друзьями, ты просто слился. И неважно, какая была для этого причина…

— Я не планировал сливаться и действительно собирался прийти.

— Правда? Тогда почему не смог нормально извиниться после? Почему даже словом не выдал намека, что тебе не все равно?

Я пытаюсь рассмеяться, но вместо этого легких вырывается приглушенный булькающий звук, а из глаз щедро катятся слезы. Случилось то, чего я боялась больше всего: я разревелась перед Камилем.

Кажется, этот факт стал неожиданностью не только для меня. Лицо Камиля приобретает выражение растерянности, после чего он делает шаг ко мне.

— Дина, я пытался…

— Тогда ты пытался очень херово! — выкрикиваю я, уворачиваясь от его рук. — Ты мне сердце разбил, понимаешь ты… Никто, ни разу в жизни не делал мне настолько больно. И сейчас я себя не узнаю… Я всего опасаюсь, я стала мнительной … Я просто хочу вернуть себе себя… И не понимаю, какого черта тебе от меня нужно… Устала… Я так устала… Меня от себя тошнит. Хватит мучить меня! Я уволилась, чтобы тебя не видеть. Какого черта ты таскаешься ко мне и приглашаешь меня завтракать?

Воды в глазах так много, что я напрочь перестаю видеть. Только чувствую, как Камиль ловит меня за плечи и прижимает к себе так, что трещат ребра.

— Все, хватит… Хватит, девочка моя хорошая. Прости меня… Прости за все. И за день рождения особенно. Я был не прав, слышишь? Таскаюсь, потому что мне до тебя далеко не все равно… Тогда я сильно растерялся.

31

Я даже не помню, как мы оказываемся на диване в позе, которую мой ехидный внутренний голос окрестил «папины объятья». Я сижу на коленях Камиля, уткнувшись в его плечо мокрой щекой, а он обнимает меня за талию и ласково поглаживает по спине. Анализировать этот вопиющий союз силы и слабости нет сил, да и не хочется, если честно. Я чувствую себя выпотрошенной под ноль, но при этом какой-то… чистой, что ли. Мое нынешнее состояние едва ли можно назвать умиротворенным, но измучившей меня боли внутри точно больше нет. И от этого так хорошо… Так хорошо, что кажется я могла бы провести на его коленях пару недель.

— Успокоилась немного? — голос Камиля вибрирует у меня в грудной клетке.

— Уже затекли ноги? — с приглушенным смешком бормочу я.

Вместо ответа он прижимает меня к себе крепче — мол, совсем нет, и я снова расслабленно опрокидываю голову ему на плечо. Хорошо, так хорошо… Может быть, так хорошо мне не было ни разу в жизни.

— Напугала меня.

— Чем? — усмехаюсь я. — Слезами?

— Конечно. Все мужчины их боятся.

— Извини. Я и сама не знала, что так умею.

Камиль снова гладит мою спину, и в гостиной воцаряется молчание. Хорошо. Так хорошо.

— Пить хочешь?

Я быстро мотаю головой. Внутри меня царит такая эмоциональная стерильность, что не хочется нарушать ее чем-то настолько банальным, как кофе или чай. И с его коленей не хочется слезать тоже.

— Ты сейчас жалеешь меня? — тихо спрашиваю я, разглядываю тюль, покачивающийся от легкого дуновение ветерка.

— Нет. С чего я должен тебя жалеть?

— Потому что я расплакалась.

— Совсем нет. Жалость определенно не то слово.

— А какое оно — «то слово»?