Династия Бернадотов: короли, принцы и прочие…
Шрифт:
Когда Оскар II скончался, Густав короноваться не стал. За пятьдесят лет он устал от помпы и пышности, окружавших его чванливого отца, и демонстративно отказался от старинной церемонии с помазанием груди освященным елеем, с большой короной, горностаевой мантией и прочим, что ныне, в эпоху телевидения, могло бы развлечь весь народ. Возможно, кронпринцесса Виктория пожелает вновь ввести эти церемонии, когда однажды настанет ее черед. (Дамам чуточку помазывают шею, весьма деликатно, так что на самом деле эксгибиционизмом тут не пахнет.) Густав также сократил численность обслуживающего персонала и двора; так поступали все последние короли, и вопрос в том, сколько народу останется, когда нынешняя наследница престола однажды вступит в свои права и заведет новые порядки.
Важнейшим политическим событием в правление Густава V явилась, разумеется, «речь в дворцовом дворе» 1914 года, веха, точнее сказать, первая из целого ряда вех в демократическом
Консервативная Швеция, включая королевскую чету, по обыкновению ратовала за укрепление обороноспособности, и совсем недавно имели место бурные споры по поводу броненосца, когда милитаристски настроенная часть населения собрала средства на корабль, постройку которого правительство решило отложить. Теперь королю хотелось усилить иные аспекты обороны, в том числе продлить сроки военной службы по призыву. Стааф [49]полагал себя связанным обещанием, данным во время последней выборной кампании (давненько такого не бывало!), и потому до следующих выборов не мог действовать вопреки собственному обещанию. Тогда правые силы страны организовали «крестьянский поход» — крестьяне со всех концов Швеции прибыли в столицу и обратились к королю с требованием укрепить оборону.
И вот вам первая насмешка. Десятилетиями крестьяне с угрюмой миной твердили «нет» касательно всех вообще расходов на оборону — и вдруг разом сделались ярыми ее поборниками.
Однако было их 30 000, и пришли они к дворцу, и король говорил с ними во дворе, и по дворцу они прошествовали, хотя ответственные лица опасались, выдержит ли пол. И речь, произнесенная королем, с требованием усиления обороны «сейчас же, безотлагательно и в едином контексте», стала прямым отмежеванием от собственного его правительства, в результате разразился правительственный кризис, король избавился от республиканца-либерала Стаафа, которого и он, и его супруга терпеть не могли, и отец Дага Хаммаршёльда [50]сформировал консервативное правительство, которому выпала печальная доля править в последующие кризисные годы, когда премьер-министра прозвали Хунгершёльдом (от слова «голод»).
Насмешка номер два: несколько дней спустя был организован поход рабочих в поддержку правительства Стаафа, причем организован куда быстрее и насчитывал много больше участников.
Речь, произнесенная королем в дворцовом дворе, была написана прогермански настроенным путешественником и исследователем Свеном Хедином [51]в соавторстве с еще одним представителем правых, офицером Карлом Беннедиком, и кое-кто из правых политиков отнесся к ней отнюдь не одобрительно, однако Густав V произнес ее под собственную ответственность. Во время предшествующего обеда и кронпринц, и братья короля Карл и Евгений настаивали, чтобы король Густав вычеркнул наиболее категоричные формулировки, и тот как будто бы согласился. Но тут Виктория встала и заявила, что в таком случае она удаляется, — понимайте как угодно. То, что она и раньше подстрекала короля, совершенно ясно. И Густав, примерно так же, как его тесть, сказал: «Wie du willst, Victoria» («Как тебе угодно, Виктория»). Затем кронпринц и оба королевских брата лояльно проследовали за ним на балкон.
Собственные советники короля — монархисты и консерваторы — вообще были им недовольны. «Добрый король ведет плачевную жизнь. Изо дня в день складывать головоломки, ловить щук и играть в бридж до часу или до двух ночи — все-таки не жизнь для короля», — писал политик Хуго Хамильтон [52]. Нервный, жалеющий себя и жаждущий престижа Густав не раз закатывал истерики и доводил советников до отчаяния своей леностью, небрежностью и нехваткой знания фактов — так звучала итоговая оценка. Нервозность привела к катару, а затем и язве желудка, ведь впоследствии, в 1914-м, он перенес операцию и, вероятно, вздохнул с облегчением, когда стал по-настоящему конституционным монархом и избежал тем самым унылых хлопот, связанных с правлением.
«Речь в дворцовом дворе» от 6 февраля 1914 года была последней попыткой королевской политики обороны и самого Густава V отстоять королевскую власть вопреки демократии и парламентаризму. Позднее это ему ненадолго удалось. Что до оборонительной политики, то богиня истории улыбалась во весь рот.
Насмешка номер три. Спустя полгода грянула Первая мировая война, и все препирательства насчет пятнадцати дней учений мгновенно утратили актуальность; один из самых ярых монархистов, который в самом деле считал, что монархии грозит серьезная опасность, лидер правых Арвид Линдман [53]после начала войны сказал королю: «Вашему величеству чертовски повезло». Теперь было необходимо вооружать «укрепленную лачугу», как молодые социалисты весьма удачно называли Швецию.
Насмешка номер четыре. В 1917–1918 годах мир за пределами
Швеции пережил целый ряд политических потрясений, хоть мы частенько умудряемся сделать вид, будто этот мир не существует. Все и повсюду изменилось. Три империи рухнули. Давние товарищи по играм Виктории и Густава, милые друзья и фамильные недруги отправились в изгнание, а в худшем случае лежали в безымянных могилах; образованный, демократичный и эксцентричный российский великий князь Николай Михайлович, с которым у Виктории некогда был юношеский роман, лежал убитый где-то в Петропавловской крепости, в Петрограде, на том берегу Балтики, если назвать лишь одну из многих невинных жертв.Николай Михайлович и Виктория познакомились подростками и были очень влюблены, но состояли в двоюродном родстве, и русский царь сказал «нет». Здесь тоже присутствует ирония, поскольку Николай Михайлович так и не женился, а, по утверждению обычно хорошо информированной писательницы Нины Берберовой [54], просто предпочел общество молодых мужчин. Во всяком случае, он был вполне компетентным историком и вошел в Большую советскую энциклопедию, которая вообще-то недолюбливала его родичей.
Шведская королевская фамилия во время непродолжительных беспорядков в Стокгольме держала наготове собранные чемоданы.
Призрак РЕСПУБЛИКИ папу пугает, О бегстве думать заставляет, —неуважительно писал в одной из рождественских азбук королевский сын принц Вильгельм.
Однако на поверку шведские беспорядки оказались помягче, нежели в Вене, Берлине и Петрограде. Руководство шведской социал-демократии было больше заинтересовано в сохранении спокойствия, чем в революции, ведь никогда не знаешь, куда она заведет. Лучше предпочесть социальное развитие, которое можно контролировать, пусть и с сохранением монархии, чем республику и неподконтрольное развитие, считали Брантинг и К о. Если посмотреть, как все пошло в России, Германии и Австрии, то, пожалуй, история подтверждает их правоту.
Густав V обнаружил, что легче общаться со старыми революционерами Брантингом и Пером Альбином, чем с либералом Стаафом. Осенью 1918 года, когда обстановка была по-настоящему тревожной, Густав, потрясенный сообщениями с континента, примчался домой, прервав охотничий отпуск в Сконе. Министр финансов социал-демократ Турссон [55]утешил встревоженного монарха такими словами: «Вашему величеству не о чем беспокоиться, мы все уладим!» Его величество принял это к сведению и позднее прямо говорил, что часто благодарил Бога за то, что ввел в правительство социал-демократов. Чемоданы можно было распаковать. Взамен он любезно обещал, что позволит правительству заниматься управлением. После Первой мировой войны было попросту неуместно отстаивать королевскую власть. С тех пор у нас в стране парламентаризм, и лишь по рассеянности Густав V иной раз слегка восставал против него — например, в вопросе о назначении какого-нибудь посла в Рим, где так часто бывала строгая королева, ведь она не желала видеть на посту представителя Швеции скандальную фигуру вроде какого-нибудь разведенного политика, или когда он каким-то образом вмешивался в вопрос о германском транзите, или когда в речи, прозванной «второй речью в дворцовом дворе» (1943), утверждал, что в годы Второй мировой войны внес значительный вклад в спасение страны. Воспитанный по-королевски в другую эпоху, он не привык терпеть возражения и, когда политикам приходилось перечить ему, легко гневался, но и только. Порой заявлял, к примеру, что «Вигфорса [56]я тут помыслить не могу» или что «не доверяет» тому или иному министру. Социал-демократическое правительство, или правительство социал-демократического большинства, доброжелательно улыбалось, ведь оно-то все и решало, и если монарх немножко ковырял там и сям, никого это не волновало.
Предпосылкой всему было, понятно, то, что Виктория более ни во что не вмешивалась.
После рождения больного сына Эрика брак переживал глубокий кризис, супружеские отношения прекратились, Густав большей частью увлекался представителями собственного пола (но, как сказано выше, завел вне брака сынишку, который родился в первый месяц нового века). Виктория, ссылаясь на плохое здоровье, все чаще жила за границей и возила с собой лейб-медика, некоего д-ра Мунте. Он приобрел над нею большую власть, как и над многими своими пациентами. «Осведомленные источники» даже утверждали, что королева Виктория хотела развестись с Густавом V, но Мунте предотвратил сей шаг, заявив, в частности, что капризы естества не пересилишь. Виктории было тридцать лет, а Мунте — тридцать пять, когда он стал ее врачом, и молва упорно твердила, что он ее любовник; благородные защитники ее репутации указывали, что-де Аксель Мунте долго «оставался холоден» к женскому полу, то ли по причине импотенции, то ли чего другого, а вдобавок ее королевский статус исключал подобную возможность.