Дипонегоро

«Я не потерплю больше змееныша во дворце! Он позорит весь наш род…» — сказал новый султан Амангку Бувоно II. И даже заступничество принца Адипати Анома не помогло. Семилетнего Онтовирьо разлучили с матерью.

Рату Агенг усадила правнука в повозку и вместе с ним навсегда покинула дворец.

В Батавии могли торжествовать: наконец-то компания избавилась от самого давнего и всегда опасного врага. Даже после того, как восстание Мангкубуми было подавлено, в Джокьякарте все равно находили приют мятежные вожди, люди, бежавшие от колониальных властей, морские пираты. Сюда сходились нити всех заговоров против голландского владычества. Амангку Бувоно до конца своих дней враждовал с правителем Суракарты Паку Бувоно, считая последнего голландским прихвостнем.

Известие о смерти султана Джокьякарты генерал-губернатор Вильям Алтинг встретил весьма равнодушно. Имелись заботы и поважнее: недавно прибывший из метрополии в Батавию молодой чинбвник казначейства, некто Гунс, доложил генерал-губернатору, что в Гааге поговаривают о ликвидации Ост-Индской компании вообще, так как дефицит ее перевалил уже за сотню миллионов гульденов. Будто бы в скором времени сюда нагрянет высокая инспекция, назначенная самим штатгальтером Вильгельмом V. Удержится ли Вильям Алтинг на посту генерал-губернатора?.. Впереди мрак и неизвестность…

И когда все тот же Гунс, решив блеснуть остроумием, спросил генерал-губернатора на балу: в «приход» или «расход» занести кончину престарелого султана Джокьякарты, — Вильям Алтинг смерил выскочку презрительным взглядом и без тени иронии сказал: «Попугай покойного султана намного умнее вас. Он, во всяком случае, знает, кого нужно бить…»

Это был беспокойный 1792 год.

II ОТВЕРЖЕННЫЙ

Мату Агенг поселилась с правнуком Онтовирьо неподалеку от Джокьякарты, в местечке Тегалреджо. Здесь, на левом берегу реки Бинанга, овдовевшая султанша выстроила обширный дом с верандой. В Тегалреджо не было раззолоченных колонн, кафельных полов и ванных комнат, трапезных и опочивален. Не было придворного этикета и пышных церемоний. Тихо шумели бамбуковые и пандановые рощи. Со стороны огромного рисового поля доносились крики крестьян, мычание буйволов, звуки свирелек. По вечерам квакали лягушки. Густо пахло жареными бананами и прелой рисовой соломой.

Вслед за своей благодетельницей перекочевали в Тегалреджо хаджи, имамы, факиры, чатибы, киаи, муфасиры. Пришлось построить для божьих людей молельню и медресе. Заботам имамов и поручила Рату Агенг правнука Онтовирьо. Если ему по древнему закону — адату не суждено занимать высокие должности при дворе, пусть станет богословом.

Онтовирьо был доволен новой жизнью. Ты избавлен от злого деда султана Сепуха. В Тегалреджо никто не бросает на тебя косых, неприязненных взглядов. Не нужно выряжаться в стеснительные тяжелые одежды. Можно целыми днями пропадать вместе с ровесниками из соседней деревни на реке, купаться, играть в прятки или в старинных бахадуров. Можно смастерить свистульку из рисового стебля и пальмового листа, покувыркаться на соломе и наесться до тошноты неспелых фруктов с чужих деревьев.

Имамы приходили в отчаяние: на урок принц Онтовирьо являлся со всей своей ватагой.

— Я хочу слушать «Салават» и грамматику вместе с ними, — говорил он воспитателям. А оробевших мальчишек подбадривал шепотом: — Не бойтесь бородатых — они только притворяются святыми, а сами не очень-то разбираются в премудростях корана. Твердят одно и то же: аллах велик, нет бога, кроме аллаха, и Мухаммад пророк его. А Мухаммад этот, говорят, был просто-напросто купчишкой, наподобие нашего Али…

Когда Онтовирьо исполнилось тринадцать лет, он познакомился с неким Киаем Моджо.

Киай — это не имя. Киай — значит ученый мусульманин, проповедник ислама, толкователь корана. Моджо — название деревни, откуда происходил этот Киай. На Яве титул произносится наравне с именем. А имя человек меняет здесь по всякому поводу. Как называли Киая Моджо родители в детстве, никто не знал, да и никого это не интересовало. Известно было только, что несколько лет назад Киай Моджо перебрался из своей деревни в Суракарту и числился теперь при одной из мечетей. Как и положено священнослужителю, Моджо никогда не расставался с четками и молитвенным ковриком; коран он знал наизусть. Богослов носил арабскую одежду: белую рубаху, курточку голубого цвета с желтым шелковым воротником и белую накидку до пят. Белая чалма оттеняла его бледное, оливково-зеленое лицо и глубоко запавшие добрые и в то же время немного лукавые глаза. Несмотря на свои двадцать пять лет, Киай Моджо пользовался большой известностью за пределами княжества Соло. Подобно всем божьим людям, он часто разъезжал по Яве, жил в пещерах на берегу Индийского океана и среди простого народа слыл святым. Кому хоть раз доводилось слушать Моджо, те навсегда проникались к нему доверием и уважением. Сведущих молодой богослов поражал глубоким знанием законоведения, логики, риторики, географии и математики, а также иноземных языков. Никто не сомневался, что в недалеком будущем он станет великим ученым.

Вот почему Рату Агенг пригласила Моджо к себе. Ей хотелось, чтобы богослов, слава о святости; и уме коего дошла и до нее, хотя бы на время сделался наставником правнука. Султаны Джокьякарты и Суракарты по-прежнему враждовали между собой. Но Рату Агенг находилась как бы в опале и в Тегалреджо охотно отпускали людей из Соло.

Приезду Киая Моджо Рату Агенг обрадовалась. Она сразу же пожаловалась священнослужителю на правнука. Он совсем отбился от рук, к воспитателям относится насмешливо, гоняется за монахами с деревянным мечом, арабскую грамматику учить не хочет.

Они сидели на веранде и неторопливо пили имбирную воду. Киай Моджо с интересом наблюдал за сценкой, разыгрывавшейся во дворе. Принц Онтовирьо, в окружении деревенских ребятишек, дразнил попугая Буюнга. Принц размахивал перед самой клеткой деревянным мечом — клевангом, а взъерошенный попугай ошалело кричал: «Бей мачанов!»

Рату Агенг позвала правнука. Онтовирьо с удивлением поднял глаза на богослова.

— У тебя нет бороды! — воскликнул он. — Даже усы не настоящие — тоненькие. Ты имам?

Моджо рассмеялся.

— Не всякий, кто с четками, имам. У каждого святого своя роль. Нужен — тигром сделают. Нужда пройдет — в мышь превратят. Слушай и обезьяну, если она говорит правду, а не только имама. Бахадуру не к лицу обижать стариков и женщин.

— Я никого не обижаю.

— А разве Буюнг не старик? Ему сто пятьдесят лет. Это почетная птица. Попугая подарил твоим предкам славный Хасануддин из Макассара, великий герой — пахлаван.

Онтовирьо изумился: никогда не мог он предполагать, что попугай Буюнг — такая знаменитая, важная птица.

— А почему он всегда кричит: «Бей тигров!»?

— Потому, что пахлаван Хасануддин бил тигров и твой прадед тоже немало уничтожил их.

— Расскажи про Хасануддина! Это интереснее, чем слушать про лафазы и жизнь пророка Мухаммада.

— Хорошо. Только в другой раз. А сейчас умойся. Кроме того, ты где-то изорвал рубашку и расцарапал щеку.

А Рату Агенг Киай Моджо сказал:

— Из этого ребенка никогда не получится богослова.

Он был мудр и умел видеть сквозь туман времени.

И случилось так, что Киай Моджо, пожаловавший в гости на несколько дней, задержался в Тегал-реджо на два года. Здесь, в деревенской тиши, никто не мешал ему писать хронику. Кроме того, принц Онтовирьо очень привязался к новому священноучителю, а Киай Моджо полюбил своего ученика и не желал с ним расставаться. Они всегда были вместе. Все свои знания Моджо стремился передать юному другу, и семена падали на благодатную почву. Онтовирьо обладал исключительной памятью. Он схватывал все на лету. Заморские языки, логика, история Маджапахита и Матарама, Аравии, Испании, Китая к Индии, законы стихосложения, древнеяванский язык кави, индийский эпос, сочинения древнего яванского писателя Прапанга, хроники княжеств «бабад» — все это входило в сознание юного принца, как нож в масло.