Директива Джэнсона

Он вспомнил то, что говорил мужчина в дождевике, и кое-что стало ему очевидно. «Если понадобится, спасти пассажира ценой собственной жизни». Теперь это предупреждение потеряло смысл. Когда машину вытащат из реки, их обоих уже не будет в живых. Оба захлебнутся. Водитель, оглушенный при ударе о воду, за рулем. И пассажир, ставший жертвой мер предосторожности. Останется только один вопрос: почему Каллахэн сорвался с моста.

Но шел ливень, шоссе было скользким, и Каллахэн ехал с превышением скорости, разве не так?

Ну разумеется, во всем обвинят стрелочника.

Значит, вот что такое смерть. Каллахэн мысленно перебрал все свои неудачи. Вспомнил про футбольную команду штата, в которую он так и не попал, потому что не принимал участия в той игре, когда в университет приехал тренер, подыскивавший себе талантливых молодых игроков. А потом, когда он повредил колено, его почти не выставляли в играх чемпионата штата. Вспомнил про квартиру, которую собирались купить они с Ирен, но только потом выяснилось, что у них не хватает денег для первого взноса, а его отец отказался помочь, возмущенный тем, что его собирались остричь, предварительно с ним не посоветовавшись. В результате они потеряли и залог, что явилось большим ударом. Вспомнил, как вскоре после того Ирен ушла от него, за что он едва ли мог ее винить, как ни старался. Вспомнил о тех местах, куда пытался устроиться, о длинной череде унизительных отказов. «Бесперспективен» – так его заклеймили, и, как он ни бился, ему не удавалось избавиться от этого клейма. Подобно клейкой массе с самоклеящейся пленки, которую сколько ни оттирай, она все равно остается. На него бросали один взгляд, и все становилось понятно.

Но вот у Каллахэна перестало хватать сил даже на то, чтобы воображать, будто он находится где-то в другом месте. Он был… он был там, где был.

Ему было холодно и сыро, он задыхался, и ему было страшно. Сознание начало угасать, мигать, сжиматься до нескольких основополагающих мыслей.

Он думал: «Всем когда-нибудь приходится умереть. Но так умирать никто не должен».

Он думал: «Долго это не продлится, это не может длиться долго, не может».

И он думал: «Почему?»

Глава пятнадцатая

Бертуик-хауз – то, что русский назвал своим скромным жилищем, – в действительности представлял собой огромный особняк из красного кирпича, примыкающий к Риджент-Парку: трехэтажное строение с мансардными окнами на крыше и тремя печными трубами. Меры безопасности были как явные, так и скрытые. Особняк был обнесен кованой чугунной оградой высотой в десять футов, выкрашенной в черный цвет, с торчащими острыми пиками. Высоко на стене в эмалированном кожухе была установлена видеокамера, наблюдавшая за подъездной дорожкой. У ворот небольшой домик привратника, приветствовавшего малиновый «Бентли» Бермана почтительным кивком.

Просторный холл внизу был заставлен репродукциями антикварных произведений искусства. Угловые кресла, комоды на высоких ножках и шахматные столики в духе Шеридана и Чиппендейла, но только обитые толстым блестящим шеллаком и сияющие неестественным оранжевым цветом морилки. Две большие картины со сценами охоты в позолоченных рамах, казавшиеся на первый взгляд полотнами мастеров XVIII века, при ближайшем рассмотрении выглядели так, словно их приобрели в универмаге: копии, небрежно и торопливо выполненные студентом художественного колледжа.

– Нравится? – надуваясь от гордости, спросил Берман, обводя рукой это беспорядочное собрание предметов псевдоанглийской культуры.

– У меня нет слов, – ответил Джэнсон.

– Прямо как декорации в кино, da?

– Da.

– Это и есть декорации, – радостно захлопал в ладоши Берман. – Григорий приходит на киностудию «Мерчант Айвори» в последний день съемок. Выписывает чек продюсеру. Покупает все. Тащит домой. Теперь живет в декорациях «Мерчант Айвори». Все говорят, у «Мерчант Айвори» лучшие фильмы о высший свет. Если лучший, Григорию это подходит.

Самодовольное похмыкивание.

– Меньшего я от Григория Бермана и не ждал.

Объяснение все поставило на свои места: обстановка была такой яркой, броской, так как предназначалась для того, чтобы хорошо смотреться в искусственном освещении, снятая на пленку через светофильтры.

– У меня есть и дворецкий. У меня, Григорий Берман, все детство простоявший в очередях в ГУМе, теперь есть дворецкий.

Тот, о ком он говорил, скромно стоял в дальней части холла, облаченный в длинный черный сюртук на четырех пуговицах и рубашку со стоячим воротничком. Высокорослый, грудь колесом, окладистая борода и редеющие волосы, тщательно зачесанные назад. Розовые щеки придавали ему что-то веселое, не вязавшееся с его строгим обликом.

– Это мистер Джайлс Френч, – сказал Берман. – Джентльмен для джентльмена. Мистер Френч выполнит все твои просьбы.

– Его действительно так зовут?

– Нет, не так. Его зовут Тони Туэйт. Но кому какое дело? Григорию не нравится его настоящее имя. Дал ему имя из лучшей американской телевизионной программы.

Внушительный слуга торжественно склонил голову.

– К вашим услугам, – поставленным голосом произнес он.

– Мистер Френч, – обратился к нему Берман, – принесите нам чаю. И… – Он умолк, или отдавшись собственным мыслям, или отчаянно пытаясь вспомнить, что может подаваться к чаю. – Sevryuga? – неуверенно предложил он, и дворецкий тотчас же едва заметно покачал головой. – Нет, постойте, – поправился Берман и снова просиял: – Бутерброды с огурцом.

– Хорошо, сэр, – ответил дворецкий.

– Мысль еще лучше. Принесите пшеничные лепешки. Особые, которые делает повар. Со взбитыми сливками и клубничным вареньем.

– Великолепно, сэр. Будет исполнено, сэр.

Берман просиял улыбкой ребенка, которому наконец разрешили поиграть с любимой куклой. Для него Бертуик-хауз был игрушечным домиком, созданной им пародией на английский высший свет, щедрой и по-милому безвкусной.

– Скажи, что ты думаешь на самом деле? – сказал Берман, обводя рукой вокруг.

– Не передать словами.

– Ты так правда думаешь? – Берман пощипал себя за щеку. – Правда? Душистый горошек! За это я познакомлю тебя с Людмилой. Она поможет тебе совершить кругосветное путешествие, не вставая с кровати.

Проходя мимо маленькой комнаты в конце коридора, Джэнсон почтительно застыл перед большим сверкающим устройством со встроенными видеомонитором и клавиатурой и двумя квадратами по обеим сторонам от них, забранными черной металлической сеткой. Он с уважением кивнул на чудо техники.

– Это и есть РС/6000?

– Это? Это приставка караоке. Компьютер в подвале.

Берман провел его по винтовой лестнице в застеленное коврами помещение, в котором стояли несколько системных блоков; от тепла, выделяемого суперкомпьютером, в комнате без окон было слишком душно. Два небольших электрических вентилятора безуспешно пытались размешать горячий воздух. Появился дворецкий, принесший чай и лепешки, разложенные на тарелочках из бристольского фаянса. Поставив тарелочки и маленькие керамические вазочки со сливками и вареньем на небольшой столик в углу, он бесшумно исчез.