Дирижер. Перстень чародея
Шрифт:
Элта прошла в квартиру Кани и представилась ей сотрудником архивного хранилища, под началом которого я работал. Когда я поднял глаза, мой и хранителя взгляды скрестились.
– Мы вас оставим, – произнес Милиан и, взяв Кани под локоть, удалился с ней в комнату, закрыв дверь.
Я хотел выдавить нечто едкое, гадкое, противное, циничное, злое, глядя Элте в глаза, несмотря на хорошее к хранителю отношение ранее, до последних событий. Я вбил в себя мысль: зная, что Элт буквально осязает своим существом любые колдовские колебания цветовых оттенков магии, я не верил, что он не чувствовал, как кто-то среди служителей хранилища ступил на скользкий путь и готов вытворить паршивые вещи. Если Элт знал, зачем не показывал, что ощущает предателей на уровне магического эфира? Почему не установил скрытую слежку за такими чародеями, почему не передавал их в руки пуниров, почему вообще с ними ничего не делал? И почему, определенно зная, кто будет сопровождать меня и Улло до центра исследования, подверг нас смертельной опасности, подставил под удар? Это так вот делается:
Элта будто прочла все эти вопросы в моем взгляде, в том числе самый главный. Я отложил книгу и выжидательно смотрел на хранителя. Та продолжала стоять напротив. Я даже не предложил сесть. Мы почти ничего не сказали друг другу в первую минуту нашей встречи, но взгляды говорили о многом: мой – обвинительный и умоляющий, ее – просивший и объясняющий. Я не знал, извинить ли мне по всем пунктам или по отдельным всё же злопамятствовать. Но не по-человечески это последнее. Я попытался понять и принять, что Элт, допустивший такое чудовищное развитие событий, сделал это ради понимания будущих свершений, которые – он это буквально ощущал всеми фибрами – не за горами, где магическому миру что-то уготовано. И мне в том числе, раз уж я тоже имею отношение к чародейству.
– Я понимаю, Константин, вы не в силах выразить словами боль и ненависть, что раздирают вас. Я понимаю – знаю, что бы вы хотели услышать от меня. – Элта смотрела мне в глаза. Я читал во взгляде поглощающую хранителя страшную тоску: как хотелось объясниться – и как почему-то нельзя рассказать всю правду. – Вы можете сейчас меня не понять, и всё же прошу хотя бы принять то, что сказано. Я достоверно точно не смогу быстро распутать тот магический клубок, те узлы, которые связал и затянул Морсус, создав Сознание. Нужно время. Знаю, как вы хотите получить все исчерпывающие ответы здесь и сейчас. Но прошу не торопить события. Поспешность может быть опасна, особенно в настоящей ситуации. Я искренне сожалею о случившемся. Однако – для вас это может прозвучать дико – я не могла вмешаться в события именно потому, что чувствовала власть Провидения над собой. Вам не дано меня понять, ибо я – эфирная сущность, пронизанная элементными частицами нашей движущей мир силы – магии, а вы – человек из плоти и крови. Я знаю, правда, как вы опустошены всеми недавними событиями. Может, я о многом прошу – принять то, что необъяснимо и не охватывается вашим пониманием, и всё же… Никто, даже я, не можем более полно и подробно ответить на ваши немые вопросы, которые вы не задали, но которые, знаю, хотели бы озвучить. Придется набраться терпения, нам всем. Это мучительно, возможно, долго. Но ответ будет найден. Всё пройдет своим чередом. Может, мы не постигнем правды и истины, не углубимся до верного понимания и очевидной разгадки. Но найдем к ним дорогу. И по крайней мере будем по ней следовать. А это уже немаловажно.
Несколько позже, конечно, я действительно понял, осознал его слова и прочувствовал их глубину. Но это случилось спустя время и при других обстоятельствах, а пока...
Пока надо было чем-то себя занимать, поскольку страшно не хотелось выполнять рекомендации по постельному режиму. Периодически слушал приемник: новости, передачи, музыка... Попросил Улло достать мне пособия по теории музыки и практике дирижирования в Амараде – раз есть музыкальные произведения, значит, есть и грамота, и техники исполнения, и композиторы, и солисты, и дирижеры. Милиан за пару дней принес столько учебников, журналов и даже архивных копий партий изнаночных музыкальных инструментов (которые, кстати, мало отличались звукоизвлечением и формами корпуса от земных), что мне бы хватило эти материалы изучать года на два вперед, и я, конечно, за время своего выздоровления не успел со всеми полно ознакомиться.
Голограммы воспроизводить я не умел, поэтому либо просил бывших в доме Милиана, Кани или Венди, которую иногда брали с собой, включать мне экран, либо просматривал газеты. Листал художественную литературу, найденную на полках Кани. Читал, даже проглатывал, учебники Венди по магии, когда та с радостным упоением приносила их с собой по моей просьбе. По лицу девочки было видно, насколько она счастлива избавиться от пособий хотя бы на время. В общем, пользуясь случаем, максимально хотел впитать в себя теоретические познания о чародействе, о котором написано любыми писательскими стилями. И, конечно, переходил к практике. Для этого мне разрешили пользоваться кладовкой, вынеся оттуда все вещи: я погружал ее во вторую реальность и отрабатывал старые навыки заклинаний, постепенно переходя к новым. Самостоятельное изучение всё же принесло свои плоды: за два первых дня «больничного» я выучил три новых боевых заклинания и одно, зато мощное, оглушающее.
Я не хотел даже в благородных целях изничтожать зло – физически устранять мага. Я лучше оглушу врага, чем отниму его жизнь. Не желал становиться карателем, палачом. Убийцей… Но, как говорится, не зарекайся. Вот ведь странно. Когда ты в мирные минуты рассуждаешь об истреблении, сам себе клянешься не применять опасных разящих, если окажешься в бою. Однако стоило мне дважды по-настоящему сражаться с Морсусом, как я только и думал, чтобы от него избавиться, и в ту, первую встречу, даже попробовал выстрелить в него максимально вредоносным, что знал. Непросто дается осознание, что вдруг когда-то в Изнанке настанет день, когда мне придется по-настоящему убить, спасая себя или кого-то.
Гуманист и пацифист, конечно, во мне живут, но как они справятся с тем, что еще, быть может, предстоит испытать? Стоит ли об этом задумываться сейчас, или слишком рано, или совсем не нужно? Будет ли потом поздно?Однажды я создал своего клона и направил на него, стоявшего в кладовке, палочку, навесив на нее смертельное заклятие. Заклятие должно разорвать даже клона, я это знал, хоть он и нематериальный твой облик. И очень долго не разрешал заклинанию сорваться с палочки. Во-первых, потому что я целился в себя, ну и что, что в клона – в свое лицо, в свое будто тело, свою внешность и от этого становилось жутко, словно занимаюсь самоубийством. Во-вторых, не мог себе позволить, чтобы с языка сорвались эти проклятые заклинательные слова. Одно дело в мыслях представлять все виды казни для своего недоброжелателя. Другое – взять и сказать вслух, отдавая себе полный отчет, что по-настоящему убьешь. В итоге я не выстрелил, снял заклятие с палочки и ею же взмахнул, стирая клона. Была ли это слабость или мужество или что-то еще, не знал и не разбирался.
В дружеских разговорах с Улло и Венди мы не возвращались к тем страшным событиям, хотя по взгляду каждого ясно читалось, что мы всё помним и просто бережем друг друга, чтобы заново не тяготиться переживаниями. И так много натерпелись. Я-то особенно. Кстати, я так и не узнал у Милиана, что конкретно было известно Кани – как и сколь полно ей преподнесли историю со мной. Диалоги шли на нейтральные темы. Больше всех без умолку болтала Венди. Она несла в дом все события дня, которые были абсолютно не нужны и не пригодны для бытовой жизни, но разряжали обстановку: как лодочники на речном канале поссорились из-за какой-то собаки; как где-то на углу открылся новый магазин сладостей (в тот день она принесла туго набитый пакет со всевозможными сахарными углеводами); как, гуляя по набережной с друзьями, она стала свидетелем уличного парада ретроповозок, которые курсировали по Амараду когда-то давно до появления трамвайных вагонов, и тому подобные детские впечатления. Кани радовалась за Венди и поддерживала ее эмоции. Улло закатывал глаза и в каждом описываемом внучкой событии находил к чему придраться, поучал Венди, как ей следовало бы поступить и выглядеть серьезной леди.
– Дедуль, дай мне побыть ребенком. Я еще успею вырасти. Ты сам потом будешь жалеть об этом. Все взрослые жалеют, когда дети быстро вырастают. А мне всего одиннадцать! – выдала Венди.
– Тебе двенадцать, – поправил Милиан.
– Еще через месяц будет! – уточнила девочка, взведя глаза к небу.
– Отлично, у тебя еще куча времени, чтобы придумывать дедушке ребяческие отговорки! – парировал Улло.
Я улыбался, слушая их веселую семейную перепалку.
Каждую ночь, прежде чем я засыпал, возникало видение. Едва опускал веки, видел Морсуса, его полупрозрачный, объятый магическим свечением и пламенем образ. Он поднимал руку с перстнем и выстреливал в меня заклятием. Я открывал глаза и еще некоторое время лежал без сна, шаря глазами по комнате без особой цели. Но я в этом не признавался ни Меро, ни Улло. Это же просто память играет глубоко поразившими меня воспоминаниями. Это пройдет, когда я окончательно встану на ноги.
С каждым днем я всё больше мучился желанием скорее попасть в Москву. Перед Улло, Кани, Меро и Венди я бравировал своим отменным самочувствием, скрывая за ним маску тяжелых дум, но делал так, чтобы они отпустили меня наконец домой. Я просто извелся без семьи. Такого не бывало даже в заграничных поездках с театральным коллективом.
В восьмой день Меро задержался дольше обычного, о чем-то секретничал с Улло. Я отчего-то сразу решил, что по мою душу. Они всегда секретничали, каждый день. Какие-то обрывки фраз я слышал, но не разбирал слов, а если не слышал голоса, всё равно знал, что шепчутся обо мне – о ком же еще? Это ведь я в последние дни привнес в их жизнь тревоги и нарушил суточный распорядок. Сдавалось мне, что дела мрачные. Хотел и одновременно нет знать, что же они, два ума, рассуждают обо мне. Верил почему-то, что ничего хорошего. Да я это и сам понимал: в тебя убийственным заклятием выстреливает чародей, а ты выжил – ну не странно ли, не подозрительно, мягко говоря? Меро и Милиан боялись сообщать мне нечто страшное, я же боялся услышать и потому сам не спрашивал. От первого и от второго было удушающе тоскливо. Так мы и существовали, будто всё идет своим чередом, и лечение мое по плану, и встаю я на ноги тоже согласно отличной работе своего организма и надлежащему лечению. Пусть я буду слышать эти фразы, пусть буду питаться от них мало-мальски положительным. Ведь сам считаю: когда окажусь в Москве, магия остынет и остудится – ей просто не от чего питаться в моем мире, она там невероятно слаба и вообще ничтожна. А даже если во мне заложено что-то плохое чародейское, посланное Морсусом в своем последнем заклинании, это не будет тревожить. Эта мысль, это самовнушение успокаивало. Но надолго ли так меня хватит…
Глава 18
– Мои собственные наблюдения и показатели вашей физической активности позволяют сказать, что вас возможно отпустить. Домой, – осторожно произнес Меро, внимательно наблюдая за мной, чтобы я на радостях не потерял рассудок.
Я подумал, что ослышался, и вместе с тем всё мое существо заполнило бескрайнее, счастливо опьяняющее чувство, чуть не разорвавшее меня на атомы. Наконец-то! Всё, что я видел последние пару недель – стены квартиры и одни и те же лица: Улло, Венди, Меро, Кани, однажды Элта. И вот мне позволено уйти в свою реальность, в свою Москву, к своей семье! Наконец-то…