Диск

Унтер-офицер повелительно кивнул им, и, не ожидая, пока они перемахнут через борт машины, пошел по боковой аллее. Адриан и Ясек, понурившись, зашагали следом. Шествие замыкали две овчарки. Унтер в распахнутом мундире бодро напевал какую-то песенку, его револьвер в кожаной кобуре болтался на поясе. Казалось, он совсем забыл о пленниках. В густых зарослях возились птицы, тень была гостеприимной и прохладной. Если бы не собаки, которые шли по пятам…

Поравнявшись с высокой каменной башней, назначения которой Адриан не мог угадать, унтер поднял голову и что-то крикнул. Оттуда тотчас отозвались несколько голосов, выглянули двое солдат, один из них сделал какой-то знак унтеру и засмеялся. Теперь Адриан знал, что это наблюдательный пункт.

Унтер-офицер уже спускался в долину, откуда начинались огороды. Сероватая, бесконечная, безмолвная даль простиралась до самого горизонта.

Когда полковник инструктировал унтер-офицера, Адриан уловил слово «овощи», оно повторялось несколько раз, это слово «овощи», и вызывало удивление, потому что он не мог связать его со своей судьбой, а ему представлялось, что полковник должен был говорить именно о их с Ясеком судьбе, и ни о чем другом. Он даже пытался переспросить у Ясека, правильно ли понимает речь полковника, но тот толкнул его локтем, дескать, помолчи. Позже, когда они шли боковой аллеей следом за унтером, Адриан встревожился еще больше, ему мерещилось, что он предчувствует близость неизбежной катастрофы. Ясек, напротив, выглядел менее озабоченным, у него даже появилась на губах загадочная улыбка. А ведь всего полчаса назад, в машине, Ясек с трудом сдерживал ярость! Неужто было что-то смешное в словах полковника? Адриан терялся в догадках. Он слабо знал немецкий язык, особенно разговорный, тем более в минуты страшного напряжения ему казалось, что все, о чем говорят немцы, каждая их фраза принимает враждебную холодную форму, бряцает железом, и вдруг такое обыденное, будничное слово «овощи»… Он усматривал в нем издевку, его не покидала мысль о смерти, и огород представлялся ему горной дорогой, где за каждым поворотом ждет пропасть. «Скорее бы, – думал он, – скорее бы все кончилось».

Унтер-офицер остановился, поджидая, пока они подойдут ближе, и показал на стреноженную клячу, которая паслась неподалеку. Он что-то объяснил Ясеку, взмахивая рукой то в сторону клячи, то куда-то вниз, где виднелось колесо для полива. В народе его называют «чертовым колесом». Адриану думалось, что он понимает, о чем идет речь, но отказывался себе верить. Они должны заняться поливкой овощей. Значит, их вели не на расстрел?

Ясек слушал, кивая головой, потом он рассмеялся в лицо унтеру. Унтер-офицер поморщился, уставился на поляка воловьими глазами. Адриан больше не мог выдержать и спросил у Ясека, в чем дело. Ясек, все еще улыбаясь, ответил, что немецкая армия нуждается в овощах, им доверена великая честь заняться поливом вот этих огородов, которые, в свою очередь, находятся в имении полковника, и, таким образом, приказ исходит от самого полковника.

– Считай, тебе повезло, – добавил Ясек. – Он говорит, что ночевать мы будем вон в том домике, рядом с башней, а если попытаемся бежать, в нас будут стрелять.

– Пиф-паф! – для большей убедительности сказал унтер-офицер.

Он повернулся и пошел назад в сопровождении овчарок.

Проводив его взглядом, Ясек сказал:

– Ну как, сумеем мы оправдать доверие полковника и всей немецкой армии?

Адриан хмыкнул:

– Так вот о каком «укрытии» говорил новоиспеченный колонист! Любопытно!

– Ты с лошадьми умеешь обращаться?

Адриан покачал головой:

– Нет, не приходилось.

– За версту видно, что эта кляча еле носит свои кости. Пойду развяжу ее, а там сообразим, что делать дальше. Словом, давай проверим утварь. Я уверен, что и колесо для полива так же старо, как и кляча, наверное, скрипит на всю округу.

Ясек ушел к лошади, Адриан спустился в ложбину, где протекал медлительный ручей и виднелось сонное озерко. «Попались, – думал Адриан, – так глупо попались… – Он нагнулся, зачерпнул полную горсть прозрачной воды и стал жадно пить. – Теперь надо искать другие пути. Только бы дождаться ночи, и мы убежим».

Когда он поднялся на бревенчатый настил, послышался сухой скрип, и Адриан усмехнулся, вспомнив слова Ясека. Он толкнул балку, колесо нехотя сдвинулось, словно выйдя из оцепенения. Адриана охватило отчаянье. Ему показалось нелепым и несправедливым крутить это колесо, таскать воду и поливать раскаленную, как горячая сковородка, землю. «Все бесполезно, – думалось ему, – бесполезным оказалось спасение, бегство через дельту Дуная, надежды прорваться к своим. Взамен – это колесо, палящее солнце, которое отбирает всю влагу у земли, весь ее аромат, бессмысленная работа по кругу…» Он огляделся. И то, что у родника не росло ни единой вербы, было тоже несправедливым. «Хоть бы клочок тени, чтобы можно было укрыться от солнца».

Со стороны башни послышалось тонкое повизгивание губной гармошки, потом донесся смех солдат – там веселились. Адриан поежился. И этот гогот солдат, и пиликанье гармошки не давали забыться, они назойливо и тупо напоминали о том, что недавно случилось с ним и Ясеком.

Но вот смех усилился, раздались какие-то возгласы, Адриан поднял голову и увидел бегущего по полю Ясека. Сперва у него мелькнуло, что Ясек решился на побег, но почему он бежит так нелепо, вдоль поля, и зачем то и дело подскакивает? Но тут же сообразил, что Ясек гоняется за клячей. Наверное, он выпустил повод, и расстреноженная лошадь теперь не давалась ему в руки. Она металась, как очумелая, а за ней, нелепо болтая руками, бежал Ясек. Адриан бросился на помощь, перехватил клячу за гриву. Та дергала головой, хрипела, брызгая пеной.

– О, черт! Овод ее укусил, что ли? – сказал запыхавшийся Ясек.

– Видимо, она приблудная, – решил Адриан. – Держи повод.

Они притащили упиравшуюся клячу, с трудом надели на нее хомут, привязали вожжи к шесту и стегнули по крупу. Лошадь двинулась, колесо натужно заскрипело.

– Пошло, – сказал Адриан усталым голосом.

Теперь Адриану казалось, что время остановилось, привязанное к колесу, к лоткам, в которые набиралась вода, чтобы тут же вылиться в желоб. Часы шли, уходила жизнь, а они все вертелись по кругу: кляча и двое мужчин. Солнце палило нестерпимо, как из разверстой печи, кляча тяжело вздымала худые ребристые бока, спотыкалась, – скорее тень, а не лошадь, Адриан и Ясек налегали грудью на брус, вода набиралась и выливалась, и все это ограниченное малым кругом движение превращалось в изощренную пытку.

Но вот Ясек остановился, с досадой плюнул на бревенчатый настил, мрачно и странно посмотрел на рытвину с родниковой водой.

– Не могу больше, – глухо проговорил он, – пойду умоюсь.

Адриан продолжал погонять лошадь, искоса поглядывая на товарища. Он видел, что Ясек совершенно обессилел, мокрая от пота рубашка прилипла к спине и груди. Адриану тоже хотелось плюнуть на чертово колесо, на клячу, на башню, откуда опять донеслось попискивание гармошки, его охватил тяжелый гнев, но он подавил его, вспомнив, что разумнее дождаться ночи.

Он даже не заметил, когда вернулся Ясек, они продолжали молча толкать брус, словно враги, которые вынуждены скрывать свои мысли друг от друга.

Когда небо прочертили бомбардировщики, оба приостановились, проводили их глазами. Самолеты шли на восток. Где-то в невидимой отсюда дали вздрагивала потревоженная земля. Судьба сбросила свою каждодневную маску, настежь открылись ворота ада, им же досталась нелепая доля кружить по кругу и слушать скрип колеса, который заглушал все, даже мысли…

Ясек то уходил к ручью, то снова оказывался рядом, и Адриан слышал его тяжелое дыхание. Раз или два уходил пить воду и Адриан, но без его помощи и понуканий лошадь останавливалась, а "Ясек тяжело повисал на брусе. Тогда со стороны башни слышались крики немцев, и он торопился назад, к колесу.

Казалось, день не кончится, но наконец стали вырисовываться тени: их с Ясеком и клячи. Адриан тащился по кругу и смотрел на эти тени. Они удлинялись, густели. Когда надолго исчезла третья тень, он поднял голову и посморел в сторону ручья. Ясека там не было. Адриан отпустил брус, распрямился и вдруг увидел, что Ясек ничком лежит на траве, обхватив руками голову. Лошадь, почуяв, что ее больше не понукают, остановилась, скрип колеса затих, и в этой тишине отчетливо послышалось рыдание. Плакал Ясек – хрипло, надсадно, раздирающе. Потрясенный, Адриан бросился к товарищу. Услышав шаги, Ясек перевернулся на спину, плач и всхлипы оборвались, и на Адриана глянули широко открытые, немигающие глаза. Их выражение было таким же безучастным, как там, на морском берегу, когда Адриан впервые увидел поляка. Он присел на корточки, спросил: