Дисперсия света
Шрифт:
А среди публики, действительно, не у всех это вызвало восторг: кто и выразил своё единодушие, а кто-то недоумевал, у кого-то это вызвало циничный смешок.
– Иван, я хочу подарить тебе эти крылья, – решилась объясниться храбрая Анна.– Можешь повесить их на стену. Можешь выбросить их вон, с балкона. Но они всё равно останутся и в твоём сердце, и в твоей памяти, как символ моей любви и веры в тебя, в то, что ты снова обретёшь это прекрасное чувство полёта!
Она подошла к Ивану и помогла ему одеть эти крылья.
– Анька, молодец! Умница, Анечка! Браво! Браво! Надо
– Дорогая моя Анна, я тебе безумно благодарен за эти крылья, которые ты даришь мне, ТВОИ крылья, – Иван стоял в буквальном смысле окрылённым и восхищённым своей девушкой, – за эти слова, сказанные при всех, это дорогого стоит… я просто не нахожу слов…
– Горько! – вскричал Владимир. И все подхватили: горько!.. горько!.
Иван, предаваясь воле гостей, нежно поцеловал Анну. Не то, чтобы он не хотел ее целовать при всех, просто чувствовал во всём какую-то фальшь, а именно сейчас ему хотелось искренности и уединения.
– Иван сыграй нам что-нибудь бодрящее, – предложил Юрий Витальевич.
– Сыграй нам вальс, – подхватила его жена Татьяна.
– Нет-нет-нет, лучше знаете что? – вмешалась Светлана и принялась напевать то, что Ивану следовало узнать и воспроизвести. Но вместо пения у неё вышло нечто невразумительное, похожее на мычание жующей коровёнки. Её начальник, очень чуткий к тому, чтобы не выглядеть глупо, по-отечески взял хмельную Светлану за плечи, и ловко повернул ситуацию.
– Ваня, это она пыталась напеть тебе Гершвина… – сказал он снисходительно, – Принимаешь заказы? Давай, мою любимую.
Иван, не снимая крыльев, стал играть «Колыбельную» из оперы «Порги и бесс». Александр же Александрович извинительно поцеловал руку Светлане и подошёл к Анне с приглашением на танец. Ивана это как-то и не задело, он был, наоборот, польщён вниманием такого человека. А вот Светлана была уязвлена, и, не зная, как поступить, прихватив фужер с шампанским, покачнулась в направлении к дивану. И уже оттуда, с дивана, глупо улыбаясь, проглатывая гласные, вставила свой риторический вопрос: «Правда, классная музыка? Хоть и не та…»
Но музыка звучала недолго. Под стать ей, к роялю подобралась хитренькая и пластичная поэтесса Татьяна, и эдак невзначай, слегка прервала её, начав вполголоса:
– Под такую чудесную мелодию мне ничего не остаётся, как только прибавить свой поэтический слог. Она сделала паузу, после которой замолчал по традиции и рояль, добубнив музыкальную мысль до логического конца.
Татьяна читала так, как подобает поэтессе, измученной тяжелой и беспросветной жизнью:
– О, люди! Я плачу. Не трогайте слёз
Моих! По щекам извиваясь,
Ручьями текут они в пропасти грёз
И вдребезги там разбиваясь,
Забрызгали кровью своей, растеклись,
По скальным уступам опасным
И жалобным криком (!) беды разнеслись,
Его подхватила летучая высь,
Так жутко… так больно… и властно!
Поэтесса, застыв с поднятой рукой, ну, как обычно, стояла так секунд тридцать, наслаждаясь овациями. А гости вокруг дежурно
кричали: «Браво! Татьяна! Браво! Татьяна ты – класс!» Светлане даже захотелось процитировать. Как ни странно, ей это удалось.– «Так жутко… так больно… и властно…» – произнесла она проникновенно, – эти строчки особенно легли мне на сердце.
Александр Александрович был, конечно же, в своём репертуаре, сарказм не сходил с его языка.
– А мне особенно понравилось вот это… «ПАСКАЛЬ-ным уступам…». Что-то в этом научное такое, классическое… – с наигранной задумчивостью отрецензировал он.
Марина тоже решила обратить на себя внимание и сказала совершенно искренне; и тоже процитировала, но не Татьяну.
– А мне очень понравилось: слёзы, слёзы… «О, слёзы людские!»
Вадим, склоняясь над Мариной, прошептал ей на ушко: «Вам не душно здесь? Может, выйдем на площадку за свежим воздухом?» Она согласилась, захваченная неожиданным порывом молодого человека. Так бывает с женщинами с детским складом характера. Нет, не инфантильным. Это особый характер – сильный характер цельной натуры, с одним только нюансом – они не любят, когда покушаются на их свободу. И свобода эта тоже особая – свобода 3-летнего ребёнка, которому по праву принадлежит весь мир. Запретить нельзя, но если не договоришься с ним, проблем не оберёшься.
Владимир заметил уход жены. Он сделал что-то вроде порыва встать из-за стола, произнося: «Марина… Марин… ох!» – И не смог, охмелев окончательно.
Марина с Вадимом вышли из квартиры на лестничную площадку, где смогли уединиться. Вадим хотел этого давно, и вот, улучшил момент.
– О, как тут хорошо, – выдохнул он, сделав вид, что буквально задыхался в духоте Ивановой квартиры.
– Свежо, – равнодушно констатировала Марина.
– Ну, как Вам вечер? Нравится?
– Вечер? Вечер замечательный. Впрочем, как и все предыдущие. Мы ведь часто собираемся этой компанией. Все мы очень любим Ванечку…
– Ну, понятно, у брата именины. Но не всё же о нём. Давайте поговорим о вас, – напирал Вадим слегка раздражённо.
– Обо мне? А зачем это вам? Вы – молодой человек… в сыновья мне годитесь!
– Тем более, будем на «ты», как сын с мамой, согласны? – сделал милую рожицу Вадим.
– Ну, хорошо, сыночек, будем на «ты», – сдалась Марина.
– У тебя очень грустные глаза. Ты несчастлива?
– Ого, как тебя заносит: сходу – в воду!
Они замолчали. Вадим смутился и не нашёлся, что сказать.
А тем временем, из квартиры доносилась музыка, слышался гул мужских голосов и жизнерадостные восклицания Татьяны.
– А что ты смущаешься? В этом нет ничего удивительного. Просто, весь вечер я наблюдал за тобой и за твоим мужем. Мне показалось…
– Э-эй, мальчик! Не забывайся. Ты решил покопаться в моей душе безнаказанно, без всякого на то права?
– В том-то и дело, что безнаказанно и без всякого на то права: мы вдруг встретились, поговорили, ничего друг другу не должны и ничем не обязаны; так же, просто, разойдёмся и больше никогда не увидимся. А у Вас шанс – выплакать мне свою душу. Вы так проникновенно сказали о слезах…