Диссиденты

Наконец Трофимов достал из папки бланк протокола допроса, заполнил паспортную часть и объяснил мне, что при моем задержании 14 мая этого года были некие обстоятельства, которые он должен уточнить и проверить.

– Ну, уточняйте, – согласился я, решив отступить от своего правила не отвечать на вопросы следователя. Мне показалось, что я смогу сбить следствие с правильного пути и помочь Клеточникову избежать ареста. Я не знал тогда, что он уже арестован.

– У нас сложилось такое впечатление, – начал доверительным тоном Трофимов, – что вы, Александр Пинхосович, заранее знали о своем аресте. Я не ошибаюсь? Это не для протокола, – уточнил он.

– Возможно, – предположил я, в надежде выудить у него побольше информации. Что им известно?

– А кто бы мог вас предупредить? – поинтересовался Трофимов как бы между прочим.

– Да кто угодно, – с легкостью отвечал я. – У вас столько сотрудников, могут же среди них быть хорошие люди?

– Это кто как оценивает, – возразил Трофимов. – Что ж, перейдем к делу.

Первый же вопрос совершенно огорошил меня, и я понял, что отстал от жизни.

– Где, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Ореховым Виктором Алексеевичем?

– Я не знаком с таким человеком, – ответил я быстро и совершенно честно. Я тогда понятия не имел, как на самом деле зовут Клеточникова.

– Он звонил вам в день ареста с предупреждением, вы разговаривали с ним, – очень жестким тоном продолжал допрашивать меня Трофимов.

– Я ни с кем не разговаривал, – так же резко ответил я.

Фигня какая, думал я, меня переменой тона не собьешь. Он что, думает, что я неврастеник?

Трофимов, будто услышав мои мысли, вернулся к мягкому тону и ничего не значащим вопросам.

Так, значит, уже поздно выгораживать Клеточникова, размышлял я, делая вид, что раздумываю над очередным ответом. Фамилия Клеточникова – Орехов, и он наверняка арестован. В противном случае Трофимов ни за что бы не назвал мне его фамилию. А может, это вымышленная фамилия и он сейчас проверяет меня на знание подлинной? Как бы не запутаться в их намерениях и своих ответах. Надо быть очень осторожным и по возможности ни на что не отвечать. Если не получится помочь Клеточникову, то надо ему хотя бы не навредить.

Я стал уходить от вопросов, отвечая, что не помню, не знаю, не видел, не слышал. Следователи, на беду свою, считают себя умными людьми. Когда после десятка ничего не значащих вопросов они, как бы невзначай, задают один важный, им кажется, что изменения интонации их голоса никто не заметит. Поэтому, когда Трофимов с деланным равнодушием спросил меня, какой была телефонная связь в тот день, я насторожился. Они хотят, чтобы я хотя бы косвенно подтвердил его звонок с предупреждением.

– Телефонная связь была очень хорошей, – начал я, – но только до того момента, пока телефон не отключили.

– Кто отключил? – невинно поинтересовался Трофимов.

– А вы, Анатолий Васильевич, и отключили-с, – ответил я, подражая Порфирию Петровичу из «Преступления и наказания». – Ну, может быть, не вы лично, а ваша служба.

– Это только ваши предположения. Во сколько же отключили телефон?

Вот он, момент истины! Здесь я им поставлю мат в один ход нечестным способом. С моей помощью они Клеточникова не осудят. Он звонил около двенадцати. После этого телефон отключили до самого моего задержания на обыске.

– Телефон отключили в девять тридцать утра, и он больше не работал, – ответил я спокойно на вопрос Трофимова.

– Но этого не может быть, – начал нервничать Трофимов. – Постарайтесь вспомнить.

– В девять тридцать утра, – настаивал я. – И больше не работал.

На сделанной КГБ записи наверняка стоит отметка о времени разговора. А я утверждаю, что телефон отключили задолго до этой записи. Нехорошее противоречие.

Еще пару раз за время допроса Трофимов возвращался к этой теме, надеясь сбить меня с толку и выудить правдивые показания. Но это было бесполезно: карты были раскрыты и все позиции ясны.

Так я второй раз в жизни дал показания по политическому делу, к тому же ложные. Врать, конечно, нехорошо, но я до сих пор не жалею, что сделал это.

А легендарным Клеточниковым оказался действительно Виктор Алексеевич Орехов, капитан КГБ, старший оперативный уполномоченный Московского областного управления Комитета государственной безопасности. История его необычна и поучительна.

Виктор Орехов воспитывался в «правильной» семье строителей социализма. После школы он пошел в армию, да не куда-нибудь, а в погранвойска КГБ СССР. Проходя службу, он готовился поступать в Киевский политехнический институт, но армейское начальство, видя его усердие в учебе, направило Орехова в Высшую школу КГБ им. Дзержинского. Параллельно с разведкой, контрразведкой и другими специальными дисциплинами он изучал на Втором факультете школы турецкий язык. Окончив школу КГБ, работал сначала в Москворецком райотделе КГБ в Москве, а потом в областном управлении. Занимался оперативной работой, следил за благонадежностью студентов, сопровождал труппу Большого театра на гастроли за границу. В Японии он вдруг увидел, что жизнь при капитализме вовсе не так ужасна, как о том беспрестанно твердила советская пропаганда. Вскоре он стал работать по «пятой линии», занимаясь диссидентами. Ему поручили разрабатывать Марка Морозова с целью склонить его к сотрудничеству с КГБ. Между тем Орехов слушал западное радио, читал на службе самиздат и изданную на Западе литературу. На допросах, разговаривая с Морозовым и другими диссидентами, он все больше убеждался в их правоте. Пример генерала Григоренко вдохновил его на невероятный по тем временам поступок – он решил помогать диссидентам в ущерб госбезопасности.

Единственным человеком, с которым он мог свободно общаться без риска для себя, был Марк Морозов, поскольку Орехову поручили завербовать его, а это предполагало контакты в неформальной обстановке. Именно этим объяснялся его не слишком хороший выбор связника с диссидентским движением. Это был вынужденный, но очень неудачный и в конечном счете роковой для Орехова выбор.

Помимо вербовки Морозова капитан Орехов занимался и текущей оперативной работой. Например, выезжал на обыски. Уже в Краснопресненской тюрьме, через несколько дней после допроса у Трофимова, перед моими глазами вдруг будто всплыл протокол обыска, прошедшего год назад у меня дома в Астаховском переулке. Протокол подписали Каталиков, Орехов, Гавриков. Ну да, точно! Это же Виктор Орехов вместе с другими проводил у меня обыск, откладывая в кучу ненужных бумаг ценные для следствия материалы, а в кучу нужных бросал всякую ерунду! Я-то думал, что это безграмотный чекист, радовался, что в КГБ работают такие олухи, а на самом деле он старался выгородить меня. Мне было стыдно за свою былую самонадеянность.

До чего же причудливы повороты судьбы! Интересно, доведется ли мне когда-нибудь встретиться с ним, думал я тогда.

Виктора Орехова арестовали через три месяца после меня, в августе 1978-го. Его звонок ко мне в прослушиваемую со всех сторон квартиру резко ускорил поиски крота в КГБ. Если раньше на этот счет были только догадки, то теперь появились улики – магнитофонная запись разговора. Это невозможно было скрыть ни от начальства, ни от сотрудников. Следственную группу возглавил заместитель начальника следственного отдела УКГБ майор Анатолий Трофимов.

Много лет спустя, встретившись с Виктором Ореховым, я спрашивал его, почему он так опрометчиво поступил, позвонив мне в день ареста. Он так объяснял: «Ну как? Я накануне суда над Орловым находился на дежурстве. Дежурный по отделу собирает информацию. Вот я сижу и записываю. Мне с “Татьяны” (кодовое наименование системы прослушивания квартиры. – А.П.) говорят, что те-то и те-то находятся там-то. С “Сергея” (кодовое наименование системы прослушивания телефона. – А.П.) звонят: такие-то и такие-то там-то и там-то. Я все это знал, поэтому знал, что и мой голос записывается. У меня вот записано: “Подрабинек: Сергей, Татьяна”. Все эти сведения у меня на столе лежат – за кем какое мероприятие проводится. Я позвонил девочкам, мне говорят: такой-то там-то, такой-то там-то. В наружку позвонил: едем в такую-то сторону. Скорее всего, к такому-то. Позвонил – куда кто собирается поехать. Знаешь, кто куда движется. Звоню Морозову раз – нет, звоню другой – нет, а Подрабинека вот-вот должны взять! Звонишь хоть куда-то… Я, конечно, не должен был сам звонить в вашу квартиру в день ареста, но я пошел на такой риск, а после приговора Орлову начал действовать в открытую, пошел напролом».