Диссиденты

В зале раздались возмущенное бормотание и выкрики. Судья призвал публику к порядку.

Поднялся прокурор.

– Подсудимый отводит не одну кандидатуру, а весь состав суда. Ни один советский суд не сможет вас удовлетворить, – сказал он, обращаясь ко мне. – У нас все судьи одинаковы.

– Да, именно так, – согласился я с прокурором. – У вас все судьи одинаковы.

На сей раз обсуждать мой отвод суд удалился в совещательную комнату. Минут через десять, вероятно, попив чаю, они вернулись в зал и объявили, что отвод отклонен.

Ничего другого не ожидалось. Теперь я устранюсь из дела сам. Заявление об отказе от участия в процессе было приготовлено у меня заранее. Я зачитал его: «Так как суд отклонил все мои ходатайства, судебное разбирательство проходит фактически при закрытых дверях, людям, дающим показания в пользу защиты, не разрешено выступить свидетелями в суде, необходимые мне для защиты материалы не приобщаются к делу, многочисленные процессуальные нарушения не исправляются; так как следствие и суд сделали все от них зависящее, чтобы воспрепятствовать мне защищаться от предъявленного мне лживого обвинения, я заявляю, что отказываюсь принимать какое-либо участие в судебном разбирательстве».

Мое заявление не произвело никакого эффекта. Никто не предлагает мне покинуть зал. Судья лишь заметил, что это никак не отразится на ходе судебного процесса.

Э-э, нет, так не пойдет. Вам придется судить пустое место, меня на скамье подсудимых не будет, решаю я.

– Пора переходить к судебному следствию, – объявляет судья Назаров. – Нет ли у кого еще заявлений, отводов и ходатайств?

– Да, у меня есть, – отвечаю я и зачитываю текст:

«Поскольку я не имею ни артистического таланта, ни юридического образования, то в том спектакле, который вы сейчас собираетесь разыгрывать, вам придется обойтись без моего участия. Я не гожусь даже на роль молчаливого статиста. Оставляю за собой право на последнее слово подсудимого и требую вывести меня из зала суда».

Да, это то, чего опасался судья, – приятно ли «судить», когда в зале суда нет ни адвоката, ни подсудимого? Поэтому Назаров реагирует мгновенно:

– Это не предусмотрено законом. Других заявлений нет?

– Есть, – отвечаю я. – Повторно прошу вывести меня из зала суда. Мне надо в туалет. Меня тошнит.

– Вы больны? Отчего вас тошнит? – неосторожно спрашивает судья.

– Не от чего, а от кого, – уточняю я. – От вида прокурора.

– Ничего, потерпите, выйдете потом.

– Но тошнит-то меня сейчас! – возражаю я.

– Подсудимый, не устраивайте балаган, – едва сдерживается судья, – не хотите участвовать в процессе – не участвуйте. Сидите и слушайте.

Как бы не так!

– Вам все равно придется вывести меня из зала суда. Не хотите по моей просьбе, придется за нарушение порядка.

Судья тем не менее объявил начало судебного следствия и сугубо служебным голосом, без тени эмоций, начал читать обвинительное заключение. Я собрал все свои бумаги и тетрадки в аккуратную стопку и сложил их на скамье. Затем достал пачку «Столичных» и медленно и с удовольствием закурил сигарету. В зале раздались возгласы негодования специфической публики. Судья, на мгновение оторвавшись от текста, метнул взгляд в мою сторону и снова вернулся к чтению обвинительного заключения. Стоявший рядом с барьером сержант конвоя наклонился ко мне и протянул руку.

– Чего тебе? – спросил я громко.

– Убери сигарету, – прошептал он.

– Отвали, – успокоил я его так, чтобы все слышали.

Сержант испуганно повернулся к начальнику конвоя. Офицер, в свою очередь, вопросительно поглядел на судью, но тот делал вид, что ничего не происходит, и продолжал читать. Все успокоились.

Я продолжал курить. Обвинительное заключение было длинным, и вскоре мне пришлось закурить вторую сигарету. Никто уже не возмущался. Похоже, меня не собирались выводить из зала суда за нарушение общественного порядка. Я завоевал себе право курить на скамье подсудимых! Это было неплохо, но не то, что мне нужно. Мне надо было покинуть зал суда.

Я стал пускать колечки дыма. Сначала они медленно поднимались вверх, а затем также медленно летели в сторону прокурора. Они не были антисоветски настроены, просто подчинялись законам конвекции воздуха и летели в сторону окна, туда, где холоднее, а под окном сидел прокурор. Колечки летели прямо на него. Многие в зале отвлеклись от скучной для них речи судьи и стали наблюдать за полетом колец. Зрелище было завораживающее. Кольца дыма постепенно окутали заместителя прокурора Московской области. Дымовая завеса накрыла зал Электростальского городского суда.

Наконец судья Назаров закончил читать обвинительное заключение и задал мне традиционный вопрос, признаю ли я себя виновным. В ответ я глубоко затянулся и выпустил самое большое за весь день дымовое кольцо. Оно тихо поднималось вверх, заворачивалось краями вовнутрь, дрожало от негодования и всем своим видом ясно давало понять, что виновным я себя не признаю. Судья повторил свой вопрос и, не дождавшись ответа, перешел к вопросу о порядке исследования доказательств.

Из протокола судебного заседания: «На вопрос председательствующего, имеет ли Подрабинек какие-либо предложения по порядку исследования доказательств, подсудимый не отвечает, вновь закуривает и иронически ухмыляется».

Начинался допрос свидетелей. Мой план рушился. Судья оказался слишком терпелив, а я вовсе не хотел молча присутствовать на их спектакле.

Первым давал показания Владимир Георгиевич Введенский, аспирант Академии Генерального штаба, донесший в КГБ, что видел крамольную книгу в доме, куда его пустили из сочувствия к бездомному положению его самого и его девушки. Как только он начал говорить, я стал насвистывать. Сначала «Шолом Алейхем», потом перешел к арии тореадора из «Кармен». Поначалу свистел негромко, но потом все сильнее и сильнее. Зал заволновался. Свидетеля стало плохо слышно. Отсвистевшись на Бизе, я перешел к «Лубянским страданиям» на стихи Юлия Даниэля и мотив Пети Старчика. Как жаль, думал я, что у меня нет голоса и я не могу спеть им это в лицо: «Ах, не додержали, не добили, Вот и злись теперь и суетись. Лезь в метро, гоняй автомобили, У подъезда за полночь трясись. Мы не ждали критики гитарной, Загодя могли скрутить узлом. Чуть не так, пожалуйте в товарный, Пайку выковыривать кайлом».

Начался форменный бедлам. Свидетель, раздраженно оглядываясь на меня, повышал голос на судью. Зал бурлил от негодования. Судья морщился и вытягивал шею, как человек, которому плохо слышно. Наконец он потребовал, чтобы я прекратил свистеть. Я продолжил с еще большим воодушевлением. Песня была длинная, и победа была близка. И действительно, пошептавшись с кивалами, судья огласил постановление о выводе меня из зала суда за нарушение порядка.

– Если захотите вернуться в зал, можете подать ходатайство, – напутствовал он меня.

– Я хочу вернуться для последнего слова, – отозвался я.

Следующие примерно семь часов я сидел в вонючей конвойке, страдая от безделья и канализационных запахов. Зато меня радовала мысль, что на судебном процессе нет ни меня, ни моего адвоката, только судьи, прокурор и спецпублика. Это похоже на футбол, когда в игре принимает участие только одна команда, а на трибунах сидят только ее болельщики. Что за удовольствие бить по пустым воротам? Какова цена такой победы?

Суд между тем продолжался без меня. Допросили главных врачей Сычевской, Ленинградской, Смоленской и Днепропетровской спецпсихбольниц, врачей-психиатров, других свидетелей. Ёлка, которую тоже вызвали в качестве свидетеля, на суд не пришла. Процесс шел быстро, для игры в одни ворота много времени не требовалось. Днем Лидия Алексеевна, папина жена, вышла из зала, чтобы покормить дочь, и больше ее в зал не пустили. До конца суда папа оставался один в окружении враждебной публики.