Дитя души. Мемуары
Шрифт:
А как только проснулся царь Политекн, так велел сниматься с поля лагерю и идти всему войску домой.
Добрый же царь Агон от радости всю ночь не спал и приказал, чтобы Петро на его коне по городу возили и восклицали: «Вот тот благословенный и добрый человек, который выкупил царя нашего и всех нас от лютой смерти и от жестокого рабства и пленения спас!..» Сам же царь Агон взошел на башню свою и любовался, как снимались палатки вражеские с долины.
Снимались палатки и уходили войска в разные стороны и по разным дорогам, чтобы поскорее уйти; из сел уже хлеб везли и другие запасы для продажи в городе.
После этого царь Агон заперся у себя на три дня и три ночи и на башню не восходил более,
Про Петро он как будто забыл в эти дни, и Петро скучал, думая: «Видно, и от царя этого мне, кроме обмана, ничего не видать!»
Однако на четвертый день добрый царь Агон надел порфиру [47] , возложил на себя венец и, взяв в одну руку скипетр [48] , а в другую державу [49] , воссел на престол свой и велел позвать к себе Петро.
47
Порфира – длинная, обычно пурпурная мантия монарха, надеваемая в торжественных случаях; один из символов власти.
48
Скипетр – один из знаков царской власти, жезл, украшенный драгоценными камнями и резьбой.
49
Держава – золотой шар с крестом наверху, служивший эмблемой власти монарха.
Петро пришел и поклонился ему.
– Ты видел меня в горестях; теперь ты видишь меня во всем моем величии – радуйся, – сказал ему царь и дал ему целовать десницу свою.
Потом царь сказал ему:
– Чего ты, сын мой, желаешь от меня теперь? Скажи мне по сердцу, и я постараюсь исполнить твое желание…
– Ты, государь, знаешь мое желание, – отвечал Петро очень почтительно.
Царь посмотрел на него внимательно и сказал:
– Мне нравится твоя почтительность, сын мой, но я не знаю твоего желания.
– Я желаю, государь, чтобы ты царевну твою, Жемчужину, мне в жены отдал. Ты же, государь, на высокой башне своей, в то время когда грозный царь Политекн облегал бесконечным лагерем город твой и грозился умертвить тебя самого, при царедворцах твоих сказал мне, что ты и больше этого сделаешь для меня.
Царь вздохнул глубоко и сказал ему:
– Зачем тебе моя дочь?
– Государь мой милостивый и благоутробный! Пожалей меня, – воскликнул Петро, – молод я! Девушки и жены даже замужние смертью за меня умирают от любви и искушают меня… Я же греха трепещу и хочу невинным и чистым в брак законный вступить. Когда я на твоей дочери прекрасной и юной женюсь, буду я знать тогда, что мне можно будет обнимать и ласкать ее сколько моему сердцу угодно, не опасаясь гнева Божия! Вот почему я хочу царевну твою в жены себе.
Царь сказал ему на это:
– А кто ты такой? Может быть, ты какой-нибудь незаконнорожденный и дурной женщины сын! Расскажи мне все, кто ты и откуда?..
Велел ему царь Агон сесть на пол противу себя и рассказывать.
Рассказал ему Петро все о Христо и Христине, и о бабушке своей, которую он не помнил и которая умерла на дороге в лесу, и о неправдах, которые он претерпел и у чорбаджи Брайко, и у попа Георгия, и у Хаджи-Дмитрия купца, и у епископа доброго… И о мусье Франко, самом дьяволе, и о птичке, и о том, как померли все те, которые обидели его, и как души их мучились у дьявола… Умолчал Петро только о том, что было после, о кошельке и о святых, которых он под горою встретил.
Царь
все слушал его и жалел, а когда он кончил, сказал ему:– Пока ты не рассказал своих бедствий, я и своих не помнил так, а теперь ты мне мои все горести напомнил, несчастный…
И сказав это, царь положил на столик около себя державу и скипетр и начал горько плакать.
Петро же, сидя противу него на полу, стал думать: «Это он все лицемерит, чтобы дочери мне не отдать». И молчал.
Утерши слезы свои, добрый царь Агон сказал:
– Сын мой, я жалею тебя. Ты, может быть, слышал, что дочь моя больна, но ты не знаешь настоящей тайны, тайны великой, чрез которую все бедствия мои приходят, чрез которую и война с грозным царем Политекном у нас была, чрез которую и эти черные слезы мои текут, чрез которую и тебе я говорю, проси лучше большего, а дочь мою не проси.
– Я большего ничего не желаю, государь мой, – сказал Петро. – Ты мне дочь, пожалуйста, отдай свою. Если она нездорова, я помолюсь, и ей будет легче. Позволь мне по крайней мере видеть ее.
– А когда так ты желаешь ее, – сказал царь Агон, – да будет судьба твоя.
Велел царь тотчас позвать к себе кормилицу царевны, которую уж давно никто не видал, и сказав ей сперва что-то тайно, чего слышать Петро не мог, прибавил громко:
– Этот юноша хочет видеть царевну и, может быть, вылечит ее своими молитвами. Расскажи ему прежде все, чтобы не был я против него изменником и предателем… И да будет судьба его!
После этого царь Агон сошел с престола своего и удалился; а кормилица сказала Петро:
– Иди за мной, несчастный! – и повела его.
Долго вела она его; спустились они в подземелье длинное и пришли наконец к низенькой железной дверке, и кормилица отперла ее, ввела Петро в небольшой покой, села и сказала ему:
– Садись и ты, горький ты мой сирота; я тебе теперь весть скажу страшную и недобрую.
Ужаснулся Петро и спросил:
– Что такое?
– Кто из юношей, сирота ты мой черный и бедный, чрез порог царевны переходил, тот назад не возвращался.
И открыла она ему другую дверь в сырой подвал, и отступил Петро в смятении.
Там лежали в гробах двое мертвых юношей. И пахло оттуда страшно человеческим трупом; потому что они еще не распались в прах, а тлели медленно и издавали ужасный запах. Ближе других к дверям лежал труп, по виду, молодой девушки необычайной красоты, в простом одеянии с венцом высохших цветов на голове. Были эти трупы белы и бледны как воск свечей, и печальны были лица их, как будто они оплакивали раннюю гибель свою.
– И это не девушка, – сказала кормилица. – Этот юноша лучший из всех, последний сын грозного царя Политекна. Из-за него была ужасная война, от которой ты нас спас на гибель свою.
Сказав эти слова, кормилица затворила снова дверь, возвратилась в свой покой и, сев сама, посадила Петро и сказала ему:
– Садись и ты. Я расскажу тебе всю правду. А ты слушай и готовься к смерти, если хочешь видеть царевну. Возврата от нее нет, сирота ты мой горький!..
Смутился Петро еще больше, сел и слушал, а кормилица рассказывала ему о великой и страшной тайне, о той горести, которая доброго царя Агона сокрушила.
Кормилица говорила ему так:
– Ты сам, сынок мой и молодой чужестранец, знаешь, что у доброго царя нашего нет других детей, кроме одной этой дочери царевны Жемчужины, которую я моим молоком вскормила и носила долго на груди моей. И потому что она была у царя одна, берег и любил ее царь как очи свои и не знал с самого начала уже, чем угодить ей и порадовать ее. Какая подруга маленькая ей нравилась, царь приказывал тотчас ее взять в палаты свои. Говорила она: «Когда бы этот евнух или этот слуга ушел из дома нашего.